ПОЕЗДКА ВО ВЛАДИВОСТОК
ПОЕЗДКА ВО ВЛАДИВОСТОК
После короткой задержки мы одолели последнюю тысячу верст от Благовещенска до Хабаровска, но оставались в Хабаровске недолго, так как генерал-губернатору надлежало выехать во Владивосток, где в ту пору возводили оборонительные сооружения. К подъему российского военного флага ожидался визит военных кораблей всех наций и большие торжества.
Поездка, однако, как-то не заладилась. Уровень воды в Уссури, который, как и в Амуре, подвержен сильным колебаниям, упал ниже нормы, и, судя по всему, на протяжении 600 верст вверх по реке до небольшого притока Сунгачи наша «Ингада» далеко не везде найдет подходящие глубины. Поэтому в качестве сопровождения были взяты еще два парохода, с меньшей осадкой.
Небольшая речка Сунгача вытекает из озера Ханка и до впадения в Уссури верст двести змеится по болотистой тростниковой равнине. Шириной эта речка всего шагов двадцать, но весьма глубока. Специально построенный для нее пароходик обеспечивал сообщение между озером и Уссури.
Озеро тоже имеет свои особенности. Оно 80 верст длиной и 60 верст шириной, но глубина его в среднем не более 6–7 футов. Южная половина принадлежит Китаю, северная — России. Берега заболочены, густо поросли лесом и камышом, совершенно безлюдны и необычайно богаты зверем и птицей. Тигр тоже охотно заходит в эти места — из-за обилия кабанов. У самого озера дурная слава по причине неприятной волны, которая способна даже опытнейшего моряка отправить на корм рыбам. По озеру опять-таки курсирует специальный пароход.
Казалось, путешествие барона Корфа по Уссури были застраховано от неприятностей. Но едва мы прошли первые 200 верст, как «Ингада» напоролась на подводную скалу, получила большущую пробоину, и у берега ее лишь с трудом удалось посадить на песок. Каюты уже заливало водой, и наш багаж частично промок. Мы перешли на один из пароходов сопровождения, но еще через 300 верст он намертво застрял на мели. Третий пароход, совсем маленький, принадлежал почтово-телеграфному ведомству; на нем нашлось место только для барона Корфа с супругой и для нескольких генералов. Мы, остальные, числом одиннадцать персон, перекочевали в две шлюпки, которые пароход тащил на буксире. Но у самого впадения Сунгачи в Уссури и этот пароход сел на мель, место было очень мелкое, а дно — мягкий песок. Чтобы снять судно с мели, команда и все мы спустились в воду и попробовали вручную приподнять киль. В конце концов, эти усилия увенчались успехом, потому что сама банка была узкая, а вода подле нее — глубокая. Однако ж мы все с грустью обнаружили, что перстни, которые были у нас на пальцах, во время работы соскользнули и безнадежно пропали.
На своих байдарках подплыла семья гольдов{65}, хотела преподнести нам свежий кабаний кострец. Мы объяснили, какие сокровища пожертвовали их речному богу, чтобы сняться с мели: среди перстней были очень дорогие, например большой рубин семейства Паскевич; сам я потерял перстень с печаткой и еще два милых сердцу сувенира. Большие и маленькие гольды принялись нырять как лягушки, но, пока мы оставались там, ничего не нашли. Улыбнулась ли им удача позднее, я не знаю.
Здесь нам довелось пережить еще одно ужасное и странное событие. Мы сами стояли в воде лишь по колено, как вдруг — всего в двух шагах от нас — боцман, который проплыл вперед с мерной рейкой и вылез из лодки в уверенности, что уже находится на песчаной банке, у нас на глазах исчез под водой. Когда мы, наконец, баграми и слегами вытащили его, он был мертв. Как выяснилось, прямо перед нами разверзался омут глубиной футов 20, и оттуда бил ледяной ключ. Поскольку же день был очень жаркий, боцмана мгновенно хватил удар.
Плавание по узкой, словно канал, но очень глубокой Сунгаче весьма своеобразно. Пароход, построенный специально для этой реки, выглядел как детская игрушка, и называли его «утюг»: он был очень маленький, короче, чем река в ширину, так как на изгибах узкого русла недоставало места для свободного поворота. На этом пароходе расположился только барон Корф с женою и ее горничной. На носу и на корме — винт был заглублен в середине суденышка — имелись особые устройства, посредством которых он упирался в мягкий береговой грунт, чтобы затем взять другое направление.
Наши три шлюпки привязали не как обычно, к корме судна, а к мачте, на топе которой был укреплен поворотный круг. Сидя в шлюпках, мы должны были на каждом повороте реки независимо от парохода держать свои суденышки на расстоянии от берега и править самостоятельно. Река змеится все время среди невероятно густой тайги, буйством своим напоминающей тропические джунгли, и мы то и дело вспугивали дичь. Я имею в виду, когда выходили на берег и пароход в одиночестве следовал речным извивам. Мы проходили наискось через тайгу примерно версту и затем на берегу дожидались парохода, который проделывал до этого места верст двадцать, а то и больше.
Как-то раз во время такого пешего перехода один из наших товарищей неожиданно вскрикнул и поднял ногу. В ступню его вцепилась черепаха, большая, фута полутора длиной. Чтобы вызволить товарища, пришлось отрезать ей голову. К счастью, рана оказалась не очень серьезной, крови вытекло много, но кость уцелела. Как нам сказали, эти черепахи водятся только на берегах Сунгачи, но, по-моему, однажды в Маньчжурии я видел у тамошнего натуралиста точно такую же водяную черепаху. В наших переходах по тайге мы стреляли вальдшнепов, тетерок и глухарей, а один раз добыли на обед косулю.
Плавание по озеру Ханка и на сей раз оказалось весьма бурным. Два морских офицера, выехавшие нам навстречу на тамошнем пароходе, совершенно расхворались и твердили, что даже в океанских плаваниях не сталкивались с этакой скверной зыбью; меня морская болезнь не взяла, вероятно, потому, что я с головой ушел в расшифровку срочных депеш на имя барона Корфа. Последние 300 верст до Владивостока мы преодолели по суше, на тарантасах.
По местоположению Владивосток — один из красивейших портовых городов, какие мне довелось видеть. Вся бухта окаймлена лесистыми сопками, а перед нею, тоже утопая в зелени, высится остров Русский. По обе стороны острова — фарватеры, ведущие во внутреннюю гавань. Иностранные военные корабли, украшенные яркими флагами расцвечивания, стояли на внешнем рейде, российские — во внутренней гавани. Стыдно сказать, но один из наших броненосцев, под командованием адмирала А., беспомощно засел на рифе, известном под названием Ослиные Уши.
После внушительного морского парада, в котором участвовали и иностранные военные корабли, под залпы салюта на высшей точке крепости был поднят российский флаг. Затем состоялись большие приемы в адмиралтействе и в просторных, специально для этой цели сооруженных павильонах. Вечерами город и бухта сияли иллюминацией из несчетных китайских фонариков, на воде плавали освещенные и украшенные флагами всех наций шлюпки, музыка разносилась над волнами.
Для нас — лиц, сопровождавших барона Корфа и выступавших в роли хозяев, — время это было интересное, но весьма изнурительное, ведь помимо служебных обязанностей нам приходилось выполнять еще и светские. Каждый вечер шли балы либо в морском клубе, либо на иностранных кораблях, причем каждая нация старалась в наилучшем свете показать всю свою неповторимость.
Мне посчастливилось встретить двух старых друзей по университету. Один был известный ученый д-р Бунге{66}, по прозвищу Мужичок, который как корабельный врач только что прибыл во Владивосток с Северного Ледовитого океана; второй — дерптский однокашник, племянник доктора, Фриц Бунге, занимавший во Владивостоке пост судебного следователя. По моей рекомендации барон Корф перевел его на Сахалин, на недавно освободившееся место товарища прокурора. Там он и оставался до самой смерти, дослужившись сначала до вице-губернатора, а позднее и до губернатора острова. Невзирая на светские и служебные нагрузки, я провел с моими милыми друзьями не один приятный ночной час в великолепном французском ресторане Менара.
На островах во владивостокской бухте, богатых косулями и фазанами, устраивались для иностранных гостей охоты.
Когда дней через пять большая суматоха улеглась, мы еще на неделю задержались во Владивостоке, где барон Корф осматривал новые крепостные сооружения. Нас он на это время от службы освободил, и мы могли развлечься по своему усмотрению. Я провел эти каникулы в приятном обществе старых друзей.