ВСТРЕЧА С «РАСКОЛЬНИКОВЫМ» И ИНЫМИ ЗНАМЕНИТЫМИ АРЕСТАНТАМИ
ВСТРЕЧА С «РАСКОЛЬНИКОВЫМ» И ИНЫМИ ЗНАМЕНИТЫМИ АРЕСТАНТАМИ
Большая нехватка в Сибири «вольных» людей, пригодных для канцелярской работы, и вообще таких, что умели читать и писать, вынуждала и государственные ведомства, и частные конторы нанимать мало-мальски образованных арестантов, которых было вполне достаточно. В итоге многие из них делали прекрасную карьеру и сколачивали значительные состояния. Так, например, в Нерчинском Заводе, резиденции забайкальской рудничной администрации, я познакомился с городским головой и председателем тамошнего клуба, почтенным старым господином с длинной седой бородой и зачесанными на лоб волосами, — за карточной игрой, когда он отвел волосы, потому что в комнате было очень жарко, я увидел у него на лбу большое клеймо в виде буквы «К». Присмотревшись к его бороде, я отчетливо разглядел под нею на правой щеке букву «С», а на левой — «А», начальные буквы слов «Сильно Каторжный Арестант»,[1] которыми раньше клеймили каторжников. Этот человек, теперь уважаемый крупный коммерсант и местный гражданин, в свое время был знаменитым в Польше разбойником Пацем, которым пугали бессонных детей.
В том же городе у меня состоялось еще одно схожее знакомство. На Пасху я поехал в Нерчинский Завод, чтобы произвести ревизию тюрем, расположенных в его окрестностях. В пасхальное воскресенье принято делать официальные поздравительные визиты, а при этом христосоваться и угощать друг друга. Среди пришедших ко мне пасхальных визитеров был некий господин высокого роста и весьма интеллигентной и благородной наружности, который отрекомендовался как местный представитель одного из крупнейших московских торговых домов. Мы похристосовались и завели весьма приятную беседу, и он рассказал много интересного о каторге и о сибирских обстоятельствах. Когда он оставил меня, я спросил у других гостей, кто этот очаровательный господин. Все удивились, что мне совершенно неизвестен сей крупный коммерсант, и сообщили, что это не кто иной, как бывший студент Данилов, которого знал и ценил еще Достоевский, сделавший именно этого человека героем, а его преступление — темой своего романа «Раскольников».[2]
Среди арестантов моей канцелярии тоже были известные персоны: бывший предводитель дворянства, осужденный, помнится, за присвоение денег своего подопечного; знаменитый одесский торговец женщинами Розенблют, чей процесс в свое время произвел сенсацию. В нем был замешан и тогдашний одесский полицмейстер Неклюдов, приговоренный лишь к ссылке на поселение, но не к каторжным работам и вскоре вновь достигший благосостояния и уважения. Неклюдов сумел спасти свое «честно нажитое добро» и в Благовещенске так превосходно себя поставил, что уже очень скоро весь город говорил о нем и бывал у него. В театре он постоянно держал ложу первого яруса, где красовался со своею элегантно одетой супругой; выдворили его оттуда только по приказу генерал-губернатора, который, в конце концов, об этом узнал. Весь Благовещенск называл его не иначе как «наш друг Неклюдов». Лично познакомиться с этой знаменитостью мне не довелось, так как незадолго до моего приезда он утонул в Байкале — пьяный до бесчувствия упал за борт при переправе.
Еще один писарь моей канцелярии в прошлом был провизором и «работал» вместе со знаменитой гостиничной и поездной воровкой по прозвищу Золотая Ручка;{10} где ее чары не помогали, брался за дело он, а его зелья не просто одурманивали жертвы, но нередко отправляли их на тот свет. Золотая Ручка отбывала срок на Сахалине, и ее я не видел.
В этой же канцелярии отрабатывали свой каторжный срок еще два писаря, уроженцы балтийских провинций, рижане. Один, бывший торговец, латыш по национальности, из ревности убил приказчика; жена добровольно пошла за ним на каторгу, и теперь счастливые супруги жили в маленьком домике за пределами тюрьмы. Впоследствии, когда удалось открыть школу для арестантских детей, эта пара стала там учительствовать.
Второго — немца из рижских патрициев — довели до беды слишком тонкий гастрономический вкус, чревоугодие и излишняя восприимчивость к женским прелестям. Промотав собственное состояние, он, депутат городской думы, запустил руку в городскую казну; усугубила дело неприятная история с некой красоткой-подопечной. Несмотря на арестантскую одежду, этот теперь уже старый, седобородый господин выглядел по-прежнему аристократично; было видно, что, не в пример барону N.. здешняя среда отнюдь не сломила его морально, он оставался все тем же старым патрицием, и другие арестанты это чувствовали и относились к нему с почтением.
Еще мне запомнился фальшивомонетчик и изготовитель поддельных документов — по причине красивого каллиграфического почерка ему поручали переписывать отчеты в вышестоящие инстанции. Все эти люди уже относились к «вольной команде»: жили не под замком в тюрьме, а в казармах либо в маленьких, собственноручно построенных или купленных у других арестантов домишках, жалованье получали натурой, вели собственное хозяйство и только утром и вечером должны были являться на перекличку, кроме того, им запрещалось покидать пределы каторжного района и выходить из квартиры после семи вечера. Каторжные работы они выполняли наравне со всеми остальными. Таким образом, арестанты имели возможность, еще отбывая срок, жить вместе с семьями, которые добровольно последовали за ними, и содержать их. Неженатые заводили «разовые» семьи, селились вместе с женами и детьми тех, кто покуда сидел в тюрьме, и делили с ними свой кошт.