Чиновник партии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Чиновник партии

Став генсеком, Черненко через несколько дней подписал документ, направленный в партийные комитеты и политорганы. В этой директиве говорилось, какие документы следует принимать в ЦК: четко указывалась ширина полей бумаги, максимальное количество строк на листе и не более пяти страниц по объему… Было это где-то в марте 1984 года. Тогда меня еще не изгнали из Политуправления. Помню, офицеры молча читали цэковскую инструкцию, так же молча расписывались об «ознакомлении» и молча уходили.

Все понимали: где-то там, на самом верху, удобно уселся столоначальник, истый чиновник в душе, канцелярист по призванию, по хватке. Перед страной море проблем, а здесь – какой ширины должны быть поля очередной партийной бумажки.

Но это была не редкая ласточка. Как пишет один из главных лиц «мозгового бункера» Горбачева Г.Х. Шахназаров, «при Черненко было принято постановление, согласно которому в аппарате ЦК могли работать только коммунисты, избиравшиеся раньше секретарями партийных комитетов районных, городских и выше… Формирование аппарата целиком ставилось на бюрократическо-элитарную основу, доступ в него получали одни чиновники»{922}. Инженерам, дипломатам, финансистам, другим специалистам доступ в «штаб своей партии» был плотно закрыт канцелярской методологией Черненко. Заняв пост генсека, он остался в душе рутинным чиновником партии, все знавшим о том, как рождаются директивы, где хранятся партийные печати и факсимиле членов политбюро, как одним документом можно изменить кадровую ситуацию, что в первую очередь доложить шефу, а что во вторую.

Кто мог знать, что сибирский паренек, родившийся 11 сентября 1911 года в простой крестьянской семье в деревне Большая Тесь Новоселовского района Красноярского края, станет на короткое, очень короткое время первым человеком в России.

До призыва в армию на военную службу Черненко окончил трехлетнюю школу крестьянской молодежи, где впервые узнал о содержании речи Ленина на III съезде РКСМ, составе политбюро ВКП(б), сути классовой борьбы с кулаками и диктатуре пролетариата, неизбежности мировой пролетарской революции, Коммунистическом Интернационале молодежи и еще кое о чем. Элементарная начальная грамотность плюс «политическая сознательность» комсомольского пропагандиста были замечены. Он стал заведующим отделом пропаганды и агитации Новоселовского райкома комсомола. В 1929–1930 годах Константин Черненко трудился в райкоме комсомола, обретая опыт идеологической работы в массах.

Затем – два годы службы в пограничных войсках, где Черненко вступил в ВКП(б) и был избран секретарем парторганизации 49-го погранотряда, дислоцированного в Талды-Курганской области.

Вероятно, эта малозаметная строка так бы и осталась никому не известной, закончи Черненко свой трудовой путь в должности начальника канцелярии секретариата Президиума Верховного Совета СССР. Но он, как оказалось, вопреки всякой логике стал первым лицом в партии и государстве. В биографии в этом случае должны быть героические страницы, если и не связанные напрямую с войной, то хотя бы с армией. Сталин, Хрущев, Брежнев в войне нашли свою славу. Один стал, как известно, единственным за советское время генералиссимусом, а второй и третий – двухзвездными генералами. А после войны Брежнев «сподобился» и маршальского звания, когда стал генсеком. Даже Андропов, не бывавший на фронте, как выяснилось в результате тщательных поисков, «формировал в Карелии партизанские отряды»…

Ничего невозможного в партийных биографиях советских вождей не может быть. И у Черненко в биографии нашлись «героические строки». В Казахстане (именно там служил в погранвойсках Черненко), как писал литератор Н. Фетисов, состоялось «боевое крещение» будущего генсека. Писатель приступил к подготовке книги о службе молодого воина на заставах Хоргос и Нарынкол – «Шесть героических суток». Фетисов все пытался уточнить детали о конкретном участии Черненко в ликвидации банды Бекмуратова, о бое в ущелье Чебортал, жизни погранотряда. Даже письмо об этом писал генсеку, вопрошая Константина Устиновича: «Интересным развлечением пограничников заставы Нарынкол было любоваться игрой любимцев пограничников – козла, собаки и кота. Помните ли это?»{923}

Нам неизвестно, ответил ли Черненко писателю о «козле» и других животных на заставе. Думаю, что если бы шестой лидер СССР побыл в своей должности не 13 месяцев, а раза в три-четыре больше, то вполне могла бы появиться книга, что-нибудь наподобие «Малой земли» Брежнева, а сам Черненко стал бы Героем Советского Союза. Впрочем, «Песня пограничников» все же успела родиться и была посвящена «ветерану Краснознаменного Панфиловского отряда товарищу Черненко Константину Устиновичу». Правда, я не помню, чтобы ее исполняли на телевидении или по радио. Возможно, причина заключается лишь в крайне примитивном качестве вирш. Вот один из четырех куплетов:

Сгущались тучи над границею, чернея…

Бандитам путь в страну Пемуров преградил.

В бой вел нас Константин Устинович Черненко.

Парторг всегда был в жарком деле впереди{924}.

Тут, ясное дело, только на сюжете со «страной Пемуров» трудно высечь героическую искру. Зато после долгих поисков нашлись более серьезные эпизоды из жизни генсека.

Кто-то из дотошных исследователей жизни генсека (таких у каждого «вождя» было немало) раскопал фронтовую газету «В бой за Родину» за 29 сентября 1942 года. Там была обнаружена заметка в два десятка строк за подписью красноармейца И. Казакова. Информация небольшая, поэтому я приведу ее полностью.

«В связи с 25-й годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции на наш фронт приехала делегация трудящихся Красноярского края. Делегацию возглавляет секретарь Красноярского крайкома ВКП(б) по агитации и пропаганде тов. К.У. Черненко.

Рабочие, колхозники, интеллигенция Красноярского края прислали письмо воинам нашего фронта, в котором рассказывается о героической работе в тылу – на заводах, в колхозах, совхозах. Делегация привезла нашим фронтовикам 59 вагонов различных подарков. В числе подарков – мясные и кондитерские изделия, масло, табак, мед, водка, теплые вещи и т. д.

В ближайшие дни делегаты выезжают в части»{925}.

Об этом примечательном факте из биографии Черненко много сообщали разные газеты спустя сорок лет после события, но книгу написать не успели. Как и о том, что в 1943, 1944, 1945 годах, до окончания войны, Константин Устинович учился в Москве в высшей школе парторганизаторов. На фронт он не просился. Деятельность этого тридцатилетнего человека в годы войны была оценена лишь медалью «За доблестный труд», первой пока наградой. Они посыплются на него позже, когда он будет немощным старцем.

Чтобы закончить былинные сюжеты героического прославления генерального секретаря, напомню о еще одной попытке создать легенду. Вскоре после того как состоялась коронация генсека, в ЦК поступил из Красноярского края (родина Черненко) пакет с рукописью пьесы «Человеком ставится, человеком славится». Главный герой сценария, конечно, Константин Устинович, проявивший свои необыкновенные качества руководителя еще в Сибири{926}. Пьесу, как и песню, не успели или не сочли приличным (из-за качества) сделать продукцией массового искусства. Фамилии авторов этих произведений, по понятным причинам, не привожу. Пьеса примерно такого же уровня, что и песня о Черненко… Но людей на этот труд благословили партийные комитеты.

Затем три года Черненко трудился в Пензе секретарем по идеологии, а с 1948 года до 1956-го, целых восемь лет, Черненко заведовал отделом пропаганды и агитации ЦК Компартии Молдавии. Это были для него решающие годы. Здесь республиканский идеолог летом 1950 года познакомился с Л.И. Брежневым, новым первым секретарем ЦК КП(б) республики. Друг другу они понравились. Даже очень. Взаимная симпатия оказалась долгой и устойчивой – до конца жизни.

С помощью Брежнева Черненко совершил выдающуюся, уникальную партийную карьеру, начав с основания иерархической пирамиды до самой ее головокружительной вершины.

Главные, основные годы, когда Черненко сформировался как почти идеальный партийный чиновник, приходятся на работу в Центральном Комитете. Всего пробыл Черненко в этом «штабе», как любили в докладах говорить члены политбюро и секретари ЦК, целую четверть века. Из них почти 18 лет заведующим общим отделом Центрального Комитета; с 1976 года – секретарь ЦК, затем кандидат в члены политбюро и член политбюро, то есть Константин Устинович четыре года являлся полноправным членом высшей партийной коллегии.

Именно при Черненко роль общего отдела в аппарате ЦК стала особенно заметной, влиятельной, элитной. Среди более чем двадцати отделов ЦК общий отдел всегда исполнял роль главной канцелярии партии, был создателем, хранителем и толкователем ее документов и тайн. Состоял отдел из шести секторов общей численностью около 150 человек. Если другие сектора, а их, повторю, было всего в ЦК более 200, имели конкретные, содержательные наименования (например, сектор Украины и Молдавии, сектор газет, сектор философских наук, сектор драматических театров, сектор атомной энергетики, сектор органов госбезопасности, сектор США и Канады, сектор экономики и т. д. в составе соответствующих отделов), то в общем отделе сектора были номерные.

По старой партийной традиции этот отдел был хранителем всех главных тайн и секретов партии, совершенно закрытого архива политбюро. Впрочем, давайте полистаем запись беседы заведующего общим отделом секретаря ЦК Черненко с руководителями секторов «своего» отдела в июне 1976 года.

В кабинете Черненко – ведущие работники отдела Боголюбов К.М. (человек, который в 1982 году сменит шефа на этом посту), Аветисян СП., Антипов А.И., Егоров М.А., Ермолаева К.Г. и еще около десятка человек. Держа перед собой бумажки (Черненко практически никогда без подготовленного текста не выступал, хотя и проработал добрую половину своей жизни пропагандистом), заведующий своей невнятной скороговоркой, делая к месту и не к месту паузы, поглядывая на листочки, говорил: «…следует ввести или освежить в памяти уже существующие порядки, которые в последнее время почему-то стали запросто нарушаться… А в наших делах, в делах общих отделов – это недопустимое явление…» Далее Черненко сославшись на Брежнева, произнес нечто очень важное, раскрывающее глубинную суть работы общего отдела.

«…Мы никогда не должны забывать о том, что общие отделы (а значит, и работники общих отделов) являются преемниками особых отделов и особых секторов партийных комитетов (курсив наш. – Д.В.). Помня это, надо иметь в виду, что изменилось только название отделов, но существо особых задач и особых приемов в работе не изменилось. Наоборот, эти особые черты подхода к решению вопросов в работе общих отделов стали более обязательными, более масштабными и более сложными»{927}.

Общий отдел (читай «особый») контролировал всю информацию, поступающую и исходящую из ЦК, скрупулезно следил с помощью «особых приемов», как выразился Черненко, за использованием документов, работой над ними, чтобы с основного пульта управления, по словам зав. отделом, «всеми материалами в любое время мы могли давать справки секретарям ЦК, членам политбюро и товарищам, кому полагается выдавать эти справки»{928}.

Подразделение Черненко в ЦК, по сути, контролировало всю документальную сторону управленческой деятельности «штаба», зорко стерегло чекистскую стерильность материалов в смысле их поступления только тому, «кому положено». Впрочем, Черненко на этом же совещании, о котором мы говорили выше, заявил: «…одно из важнейших требований, отличающих общие отделы, состоит в конспиративности работы… Я уже говорил, что конспиративность можно обеспечить только тем, что мы будем не расширять, а сужать число людей, работающих с тем или иным секретным документом… добиваться 100-процентного исключения всевозможных лазеек, способствующих утечке информации…»{929}

Как чиновник самого высшего разряда, Черненко долго наставляет подчиненных о необходимости особой бдительности в сохранении «печатей и факсимиле секретарей ЦК». Заведующий общим отделом и будущий генсек не только дает «методологические» установки по конспирации, секретности, бдительности, но и формулирует конкретные правила. Например, «печати и факсимиле должны храниться в отдельных сейфах. Сейфы должны иметь два замка. Ключи от этих замков должны находиться у разных лиц…». На многих страницах указаний Черненко следуют советы, как хранить «особо важные документы», с «чьего разрешения должны вскрываться пакеты», как сберегать «ролики после микрофильмирования», каким образом вести «строгий учет всех копировальных и иных аппаратов…»{930}. Перед нами типичный чиновник секретного отдела.

С трудом верится, что скоро этот дотошный чиновник станет первым лицом в партии и государстве.

Но, конечно, главные его указания, как и подобает руководителю общего (особого) отдела, касаются конкретных политических вопросов. «Я обращаюсь к товарищам, – продолжает инструктировать будущий генсек, – еще раз по вопросу голосования. Никто и никогда без особых на то указаний не должен давать справки о том, кто и как голосовал…[23] Голосование и другие документы, к которым имеют отношение секретари ЦК КПСС, члены политбюро, кандидаты в члены политбюро, являются абсолютной тайной…»{931}

Черненко в своем бюрократическом инструктаже способен подниматься до патетических обобщений: «…мы с вами представляем прежде всего аппарат Политбюро и Секретариата ЦК… А это само по себе означает, что мы, работники общих отделов, являемся самыми близкими, самыми доверительными к ним людьми…»{932}

Разумеется, стенограмма этого инструктажа зафиксирована с грифом «совершенно секретно», а все ведущие работники были обязаны поставить свою подпись на специальном листе в подтверждение того, что они ознакомлены с «указаниями секретаря Центрального Комитета».

Черненко лелеял большевистские традиции сверхсекретности и закрытости «штаба» партии, и не только его. Он не забыл, что когда в 1956 году его затребовал из Кишинева в ЦК Брежнев, то после назначения ему предложили подписать типовое «Обязательство», какое были должны скрепить своим автографом все сотрудники ЦК. В «Обязательстве» указывалось:

«Я, нижеподписавшийся Черненко Константин Устинович, состоя на работе в аппарате ЦК КПСС или будучи уволенным, настоящим обязуюсь хранить в строжайшем секрете все сведения и данные о работе, ни под каким видом их не разглашать и ни с кем не делиться ими.

Мне известно, что за нарушение данного мной обязательства я несу ответственность по Указу Президиума Верховного Совета СССР от 9 июня 1947 года.

Так же обязуюсь сообщать Управлению делами ЦК ВКП(б) обо всех изменениях в сведениях, указанных в моей последней анкете, и в частности о родственниках и знакомых, связанных с иностранцами или выехавших за границу.

8 сентября 1956 г.

К. Черненко»{933}.

Подобные большевистские традиции людьми типа Черненко сохранялись и «обогащались…». Неукоснительно. Общий отдел стал не только главным хранителем документальной ауры партии, но и превратился, в силу особо близких отношений заведующего с генсеком, в его личную канцелярию. При поддержке Брежнева в аппаратах и других партийных комитетах роль общих отделов резко возросла. Это признал и сам генсек, выступая 19 мая 1976 года на V Всесоюзном совещании заведующих общими отделами партии. Брежнев, при общем радостном оживлении и последовавших аплодисментах зала, заявил: «…раньше были не отделы, а сектора, по 2–3 человека. А теперь – отделы, да какие! Вот как выросли! Это очень хорошо!»{934}.

Рост бюрократического аппарата, хранившего тайные (и не очень) бумаги, печати, ключи, руководство партии оценивало как показатель прогресса, развития, совершенствования! Внутренняя жизнь ЦК всегда была особой тайной. Как, впрочем, и других партийных «штабов». Помельче. Сотни тысяч людей: секретари, заведующие, заместители заведующих, руководители секторов, инспектора, инструктора, бесчисленное число работников партийных здравниц, партийных больниц, поликлиник, столовых, пошивочных мастерских, библиотек, архивов, музеев, автобаз, гостевых домов… составляли своеобразную касту в обществе, которая, хотя бы немного, хотя бы в частностях (а иногда и весьма существенных), имела свои привилегии. Черненко был идеальным выразителем интересов партийного чиновничества, партийной бюрократии, не раз ставившим и решавшим вопросы улучшения денежного, медицинского, квартирного обеспечения многочисленных работников аппарата.

Когда генсеку осталось жить менее двух месяцев, он поручает помощникам подготовить записку в политбюро «О создании базы для организованного отдыха партийных работников в центре и на местах»{935}. Будущему генсеку оказалось мало повышения значимости общего отдела в центре, он добился усиления веса таких отделов в регионах. По его инициативе стали регулярно проходить региональные совещания работников «бумажного» ведомства. Так, в июле 1978 года, добавив к своему секретарскому титулу еще более почетный – кандидат в члены политбюро, – Черненко провел совещание у себя на родине, в Красноярске. Съехались в красивый город на Енисее работники общих отделов Сибири и Дальнего Востока из 21 края и области. Черненко, лично сюда пожаловавший, в докладе сказал (он очень любил итоговые цифры), что на всех зональных совещаниях работников общих отделов в партии «выступило 330 человек»{936}. Это звучало так же значимо, как если бы Сибирь получила в 1978 году на миллион тонн стали или зерна больше…

Бюрократическое мышление, бюрократические категории, бюрократические критерии властвовали в общественном сознании. Но если бы такие общесоюзные и зональные совещания проводили только общие отделы! Их проводили также отделы: организационно-партийной работы, пропаганды, науки, культуры, тяжелой промышленности и энергетики, машиностроения, сельскохозяйственного машиностроения, сельского хозяйства и пищевой промышленности, химической промышленности, оборонной промышленности и все другие многочисленные отделы ЦК. Гигантская бюрократическая машина, освященная ленинскими лозунгами и решениями Центрального Комитета, медленно, но неуклонно двигала своими бумажными шестернями, изрыгая все новые планы, новые обращения, пространные резолюции, высокие указания, ценный «обобщенный опыт», обязательные «критические замечания», бесчисленные доклады, отчеты, сведения об оргвыводах…

Бюрократизация системы, сцементированной догматизмом, выдавалась за подлинный демократизм, совершенствование всего механизма управления. Но, конечно, «высшей ленинской школой руководства и управления строительством коммунизма, – писал К.У. Черненко (точнее, его референты и помощники), – являются съезды КПСС, пленумы ЦК партии, деятельность Секретариата и Политбюро ЦК КПСС»{937}.

Люди, выросшие в этой среде, каждодневно сталкиваясь с фактами социального дуализма – одно на словах, другое на практике, одно в лозунгах, другое в действительности, – привыкали к этому стилю мышления, образу жизни и бюрократическим канонам.

Черненко работал много и самозабвенно. Он любил канцелярию, все ее порядки, шелест «особых» бумаг и мерцание компьютеров. Обладая скромными интеллектуальными возможностями, он их компенсировал прилежанием и верноподданническим усердием. Почти все время, иногда и в воскресенье, проводил на работе, в отделе. Его семья – жена Анна Дмитриевна, дочери Елена и Вера, сын Владимир – не часто видела отца дома, в быту довольно ровного и спокойного человека.

Жизнь человека многострунна. Это детский смех и солнечные пятна на лице матери, увлечения и разочарования, друзья и недруги, открытия и тупики. Жизнь – это сотворение, пульсация мысли, ожидание и надежды. Мы часто, особенно в молодости, думаем, что она, жизнь, – бесконечна, бездонна, беспредельна. Но и в старости она прелестна своей успокоенностью, склонностью к пиршеству воспоминаний и философствованию. Меня всегда занимала мысль: неужели старцы типа Брежнева находили духовное отдохновение в лести, наградах, холуйстве, вельможных наслаждениях? Мог ли что-нибудь вспомнить Черненко «для души», кроме совещаний, «Особых папок», факсимиле секретарей, тайных докладов, сенсационных шифровок? Никто и никогда этого не скажет доподлинно. Человеческий «космос» исчезает, как только его обладатель уходит в мир иной.

По своему положению Черненко очень, очень много знал… Но никогда, ни в одном своем выступлении он не отошел от напечатанной строки и не поразил слушателей каким-то потрясающим личным наблюдением, лирической сентенцией, обращением к арсеналу мудрецов…

Нет. Это был Большой Жрец неумолимой, мощной, отлаженной, постоянно работающей бюрократической машины. Черненко стал гигантом по должности, но остался карликом духа.

Черненко был не только чиновник, но и «особист». В его кабинете находилась аппаратура, с помощью которой можно было прослушивать разговоры самых высоких сановников на Старой площади, в том числе и располагавшихся на пятом этаже основного здания ЦК. Этот этаж – обиталище основных членов политбюро: генсека, партийного инквизитора Суслова, других самых влиятельных бонз режима. Черненко знал об аппарате ЦК, заведующих отделами, секретарях ЦК, членах и кандидатах политбюро больше других. Поэтому при кадровых перестановках Брежнев советовался прежде всего с ним: его поражало знание заведующего общим отделом самых личных и даже интимных деталей жизни и быта высоких партийных руководителей.

В конце «правления» Брежнева Черненко просто отдавал распоряжения от имени генсека: организационные, идеологические, кадровые, финансовые, касающиеся аппарата ЦК. Блюститель партийных тайн усовершенствовал бюрократическую машину большевистского «штаба» до самых высоких кондиций. С его участием была осуществлена компьютеризация аппарата и налажен особый контроль за информацией, заложенной в технические системы. По инициативе Черненко и под его «общим руководством» между Кремлем, где проходили заседания политбюро, и Старой площадью, где размещался аппарат Центрального Комитета, создали подземный канал пневматической почты, доставлявшей необходимые бумаги туда-обратно за считаные мгновения. Конечно, Черненко, доложив Брежневу об этом бюрократическом шедевре, удостоился Государственной премии.

У каждого человека – свое пространство души. У Черненко оно очерчено инструкциями общего отдела ЦК…

Черненко любил бумаги. Во время многолетнего заведования общим отделом он довел почти до совершенства канцелярскую работу в ЦК, ее организацию, учет, конспирацию. Глядя на своих партийных начальников, обязательно выпускавших по пухлому тому речей и статей (которые почти никто и нигде не читал, думаю, даже «авторы»), тоже болел «творческими муками». В его фонде есть несколько вариантов названий книг (написанных, конечно, другими) – «Некоторые вопросы ленинского аппарата», «Вопросы творческого развития стиля в работе партийного и государственного аппарата», «Ленинский стиль в работе аппарата» и другие подобные изыски{938}. Читать эти материалы невозможно, сворачивает скулы от скуки. Как писала парижская «Русская мысль», надо было иметь очень много сил, «чтобы прочитать его загаженные мертвечиной книги и статьи, исследовать его речи и его политические маневры и открыть ту эволюцию, которую незаметно для окружающих проделывал апостол партийной власти…»{939}.

Справедливости ради скажем, что «труды» его друзей и соратников, написанные также помощниками и референтами, не выделялись особо по сравнению с «творчеством» Черненко в лучшую сторону.

Усилиями Черненко, как одного из ярких выразителей бюрократической сути системы, государство и партия оказались в плену не только догм, но и бумаг. Похоже, это стал понимать и сам новый генсек. Выступая на политбюро вскоре после своего избрания, Черненко признал, что в партии и стране «растет поток переписки, бумагооборота (курсив мой. – Д.В.), который буквально захлестывает центральные органы. Разве это нормально? Несомненно, нам следует навести порядок в этом деле»{940}.

Но «порядок» и «в этом деле», и в других наводить было трудно. Директивная экономика, достаточно эффективная в чрезвычайных ситуациях войны, террора, диктатуры, уже не могла «прибавить». Страна усиленно проедала, продавая Западу, природные ресурсы. В течение 1984 года, в то время когда во главе партии и государства стоял К.У. Черненко, правительство закупило около 46 миллионов тонн зерна и зернопродуктов, около 500 тысяч тонн мяса и мясопродуктов, свыше 1 миллиона тонн масла животного и растительного и других продовольственных товаров на общую сумму 8 млрд. рублей в свободно конвертируемой валюте.

Колоссальные валютные средства были направлены на закупку проката черных металлов и стальных труб, химической продукции, промышленных товаров народного потребления. Почти 60 процентов, докладывал в политбюро Б.И. Гостев, заместитель заведующего экономическим отделом ЦК КПСС, использованных средств в свободно конвертируемой валюте ушло на импорт продовольствия, черных металлов, химическую продукцию и промтовары широкого спроса. И это при том, что у нас покупались только нефть, газ, древесина, некоторое другое сырье…

Данная справка, подготовленная думающим экономистом Б.И. Гостевым, является, по сути, приговором эффективности социалистической экономики.

А то, что приобретали за рубежом, если говорить об оборудовании, использовалось исключительно плохо. По состоянию на 1 января 1985 года не было введено 506 закупленных комплектов оборудования, у половины которых уже истекли сроки гарантии. Большинство предприятий, созданных на базе импортного оборудования, в силу ряда внутренних причин по многу лет не могут выйти на проектную мощность. Например, на Братском лесопромышленном комплексе по производству вискозной целлюлозы в течение 10 лет не в состоянии наладить работу на импортном оборудовании.

Но руководители, зная качество отечественного, советского оборудования, добиваются новых и новых закупок импортного. Если в 1983 году в Госплан СССР поступило 725 заявок на импорт оборудования, то в 1984 году – уже 924 заявки. Большая часть доставленного оборудования подолгу, иногда годами, лежала без движения.

Однако предложения экономического отдела ЦК сводятся, в свете столь удручающей картины, к «усилению контроля за выполнением постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 23 декабря 1983 года, повышению ответственности кадров за обоснованность закупок за границей…»{941}.

Люди из экономического отдела в итоге, не имея возможности сказать всего о причинах углубления экономических деформаций, лишь следовали той порочной политической методологии, которая сложилась в КПСС давно.

Подобные справки о кричащем неблагополучии в промышленности, сельском хозяйстве, финансах, строительстве, других сферах жизни доходили до Черненко часто. Он их иногда бегло просматривал (генсек чрезвычайно слабо разбирался в экономических, хозяйственных, финансовых вопросах), ставил односложные резолюции: «Т. Долгих, ознакомьтесь и подготовьте предложения»; «Отдел тяж. пром. Учесть в работе»; «Романову Г.В. для принятия мер» и т. д.

Главный чиновник партии и государства считал, что его генсековской резолюции достаточно, чтобы кардинально повлиять на положение дел, изменить ситуацию, добиться улучшения состояния отрасли. Бюрократическое мышление не было способно осознать генетическую неэффективность внеэкономических механизмов системы, историческую обреченность командного управления гигантским комплексом. Но даже если бы и осознавало, оно, это мышление, было не в состоянии решить: что же делать? Что предпринять? Поэтому мысль «вождя» текла по привычному желобку – поступать так, как делали всегда. Когда услужливые помощники докладывали Черненко, допустим, предложения о повестке дня очередного заседания политбюро, он тут же соглашался, оставляя на документе свою визу. Например, считалось необходимым обсудить «жизненно важный» вопрос: «О плане организационно-пропагандистских мероприятий по реализации решений апрельского (1984 г.) Пленума ЦК КПСС, положений и выводов, содержащихся в речи Генерального секретаря ЦК КПСС т. Черненко»{942}. Генсек, конечно, соглашался с постановкой на политбюро этого «ключевого» вопроса.

В этой бюрократической, догматической заданности выражался политический и исторический тупик. Бесперспективность такого образа мыслей и действий проявлялась в неспособности осознать ущербность тотального администрирования. Упомянутая записка Б.И. Гостева о фактической катастрофе (что значит закупать ежегодно на многие сотни тонн золота около 46 млн. тонн зерна (!) при собственном гигантском агропромышленном комплексе, который, кстати, несколько лет курировал Горбачев) не рассматривалась на заседании политбюро, а вот такой, например, вопрос, что подарить членам корейской делегации во время ее визита, – голосовался. И Черненко, и его «соратники», кстати, согласились, что Ким Ир Сену следует презентовать златоустовскую шашку с позолотой, вазу фарфоровую «Буревестник», погребец с набором советских винно-водочных изделий. Ну а О Дин У, Кан Сен Ену и другим членам делегации – ружья, часы не в золоте, а в яшме, тоже погребцы и т. д.{943} Такой вопрос, как подарки гостям ЦК, оказался важнее, чем «анатомический» анализ крушения советской экономики…

В этих вопросах, связанных с рассмотрением формальных, протокольных, часто очень мелких вопросов, генсек чувствовал себя неизмеримо более уверенно, чем при обсуждении проблем социальных, экономических, финансовых. В последних случаях он не ввязывался в обсуждение, а лишь оглашал «заготовки» помощников. Черненко оживлялся лишь во время долгих, монотонных заседаний, когда члены политбюро зачитывали подготовленные их аппаратом выступления по идеологическим вопросам. Мне, к слову, самому не раз приходилось, проходя службу в Главном политуправлении советской армии и флота, готовить такие краткие тексты для члена политбюро Д.Ф. Устинова. Я обычно в смятении думал: так кто же руководит нами?

Так вот, когда рассматривались идеологические вопросы, у Черненко возрастала активность. При обсуждении так называемых «Призывов ЦК КПСС» к какому-либо советскому празднику генсек вносил свои личные поправки, корректировки в лозунги, которые давным-давно не затрагивали ни умы, ни сердца миллионов людей великого народа.

«Да здравствует марксизм-ленинизм, вечно живое революционное интернациональное учение! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

«Да здравствует КПСС! Непоколебимое единство партии и народа, верность заветам великого Ленина – залог всех наших побед!»

И подобные призывы-«откровения» на нескольких страницах, которые после утверждения на политбюро тиражировались сотнями газет, материализовались во множестве лозунгов, но на них никто не обращал внимания…

Генсек верил, что марксистско-ленинская идеология, как духовная униформа для всех советских людей, способна дать новое дыхание стагнирующему обществу.

Всесоюзный чиновник в тоге генерального секретаря не видел противоречия в том, что «залогом всех наших побед» мы твердо располагали, как и «вечно живым» учением, а вот фантастически огромную часть национального достояния отдавали за рубеж, лишь бы как-то прокормить народ…

Черненко не усматривал в этих антиномиях трагического парадокса, не понимал, не видел глубины приближающегося тотального кризиса. Ум чиновника был не в состоянии оценить надвигающуюся опасность.

Человека нельзя лишить того, чем он не обладает… Так же, как человек вправе думать, что не существует того, чего он не знает.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.