Хозяин лавки метафор. Юрий Олеша (1899–1960)
Удивительно тонкий и живописный писатель с неудавшейся судьбою. Оставил в литературе особый след: «Ни дня без строчки». И замечательный рассказ «Вишневая косточка», не говоря уже о «Зависти» и «Трех толстяках». О нем точно и кратко сказал Александр Иванов:
Хоть писал он прозу, был поэтом.
Накоротке со славой был знаком.
«Трех толстяков» придумал, но при этом
Не стал ни богачом, ни толстяком…
Юрий Карлович Олеша родился 19 февраля (3 марта) 1899 года в Елизаветграде, но вскоре семья переехала в Одессу. Отец – обедневший дворянин, служил акцизным чиновником. Мать – полька из шляхетского рода. Окончил с золотой медалью Ришельевскую гимназию, лучшую в Одессе. Вместе с Катаевым, Багрицким, Ильфом входил в «Коллектив поэтов», сотрудничал с журналом революционной сатиры «Бомба». Прославился стихотворными фельетонами, в частности «Красным альбомом Онегина». Затем Москва, редакция «Гудка», содружество с Бабелем, Булгаковым. И новый этап творчества.
Критик Д. Тальников в 1928 году в журнале «Красная новь» охарактеризовал Юрия Олешу так: «Его стиль – это какой-то литературный кубизм, методы современной конструктивной живописи, перенесенные в литературу и воплощенные в слове со всей яркостью и сочностью художественной плоти…» А далее критик сравнивал Олешу с Сезанном, Ван Гогом и Пикассо.
За всю свою жизнь Юрий Олеша написал немало и даже писал для кино (фильмы «Строгий юноша», «Ошибка инженера Кочина»). В конце жизни инсценировал роман «Идиот» Достоевского, роман Жюля Верна «Дети капитана Гранта». Однако многое не успел закончить из начатого. Все дело в том, что он родился, как говорится, не в то время.
Трагична участь талантливого писателя в условиях тоталитарной системы… Нужно резко меняться, приспосабливаться, мимикрировать, льстить, угождать, одним словом, капитулировать. О капитуляции, о сдаче и гибели Юрия Олеши рассказал в своей книге Анатолий Белинков, за которую он сам и поплатился в 1968 году.
Белинков так определил судьбу Олеши: «Он плыл на барже эпохи и не стремился переложить руль. Он катил в омнибусе отечественной словесности и не пытался повлиять на маршрут. Он понимающе улыбался, когда требовало время, приплясывал, когда вынуждали обстоятельства, кивал, когда диктовал исторический процесс. И вообще он жил так, как будто бы его самого, его воли, его власти не существовало, а существовали только: эпоха, обстоятельства, закономерность, необходимость процесса… Он думал, что для того чтобы овладеть профессией значительного писателя, нужно не покладая рук создавать замечательные метафоры. Он не понимал, что нужны более важные вещи: смелость, не слушать толпу, все решать самостоятельно, готовность к ежеминутной гибели, ответственность за все человечество, уверенность в том, что когда приходится выбирать между рабством и смертью, то нужно выбирать смерть».
В 1930-е годы, в расцвет сталинской поры, люди лавировали. Лавировал и Юрий Олеша. 16 мая 1936 года на общемосковском собрании писателей, посвященном борьбе с формализмом и натурализмом в литературе и искусстве, Юрий Олеша говорил с трибуны: «У нас нет в жизни и деятельности государства самостоятельно растущих и движущихся линий. Все части рисунка сцеплены, зависят друг от друга и подчинены одной линии. Эта линия есть забота и неусыпная, страстная мысль о пользе народа, о том, чтобы народу было хорошо. Это есть генеральная линия партии…»
А ведь в ту пору об Олешу уже вытирали ноги. Его критиковали и били: «Несносно это зрелище человека, который водрузил себя в центр мироздания и здесь осанисто примеривает на свой рост и вкус, на свое удовольствие или неудовольствие важнейшие события времени…» (Иван Катаев). Юрий Олеша боялся находиться в «центре мироздания» и пытался укрыть голову под «генеральной линией партии».
«Он не был человеком с биографией, в которой играл главную роль, – отмечал Белинков. – Он был человеком судьбы. Он только плыл и плыл не к назначенному месту, а туда, куда принесет волна…»
Да, Юрий Олеша выбрал конформизм, который и позволил ему уцелеть в тот грозный период, хотя уцелел больше по случайности, ибо на Лубянке давно числился членом троцкистской организации и к тому же террористом (автор «Трех толстяков» в роли бомбометателя?!) Но так уж получилось, что «короля деталей» не взяли и он скончался на воле от элементарного инфаркта. Умер нищим писателем, кстати, он долгие годы носился с идеей написать роман «Нищий» – именно таким себя ощущал.
А как лучезарно начиналась жизнь! Уютный Елизаветград, где он родился. Затем Одесса, счастливые гимназические годы, увлечение поэзией.
Мелькнет крылатая косынка,
Запахнет сладостно левкой —
На улицах и в шуме рынка,
В садах, над сонною рекой…
В 1923 году Юрий Олеша переехал в Москву и стал сотрудником популярной тогда газеты «Гудок». Более 500 (!) фельетонов опубликовал он в «Гудке» под псевдонимом Зубило. Бичевал недостатки. Высмеивал мещан.
В 1927 году появился его роман «Зависть», который сделал ему имя. Роман открывался фразой-откровением: «Он поет по утрам в клозете». Герой «Зависти», интеллигент Николай Кавалеров – это не только «эго» самого писателя, но и некоторый автобиографический самооговор.
«Судьба моя сложилась так, что ни каторги, ни революционного стажа нет за мной. Мне не поручают столь ответственного дела, как изготовление шипучих вод или устройство пасек. Но значит ли это, что я плохой сын века, а вы – хороший? – так пишет Николай Кавалеров другому герою «Зависти», Андрею Бабичеву. – Значит ли это, что я – ничто, вы – большое нечто?..»
Метания интеллигентов в эпоху социализма – вот что описывал Олеша. В 1928 году вышел его роман-сказка «Три толстяка». Эта книга тоже принесла ему шумный успех. Значительно менее популярны были пьесы «Заговор чувств» и «Список благодеяний». Сюжет последней весьма примечателен. За границу едет советская актриса Елена Гончарова. Она везет в чемодане свой дневник, состоящий из двух тетрадей: список благодеяний советской власти и список ее преступлений. Гончарова никак не может решить для себя, какой же из них вернее… Не мог решить и автор. Юрия Олешу мучила та же раздвоенность.
Собственные мучения и критика в его адрес литературных чиновников привели к двадцатилетнему молчанию писателя. Сценарии Олеши были запрещены, рассказы не печатали, о его творчестве ходили лишь устные легенды. Писатель, который, по словам Бориса Ямпольского, «был вырезан из чистого кристалла воображения», оказался ненужным. Ему приходилось заниматься поденщиной: писать рецензии, переводить с туркменского, работать на радио. Постепенно от него уходила слава. «Я акын из «Националя», – печально говорил о себе Олеша. Он любил посидеть за пустым столиком в своем любимом ресторане, поболтать с кем-нибудь или просто смотреть по сторонам. «Я развлекаюсь наблюдениями», – признавался он. Его друг Исаак Бабель, видя, как часто Олеша прикладывается к бутылке, говорил ему: «Не налегайте, Юра… Я теряю собеседника». Но тот все «налегал» и «налегал».
В 1956 году имя Юрия Олеши снова всплыло из небытия. Через 20 лет молчания и замалчивания вышел сборник «Избранное». Писатель Рахманов встретил Олешу в магазине. Мятый пиджак, седая щетина на щеках и угрюмый, пронизывающий взгляд исподлобья. Он стоял и слушал, как говорили: «87 копеек… 87 копеек… 87 копеек… Касса, Олешу больше не выбивать…»
Признание, увы, вернулось слишком поздно. После смерти Олеши Виктор Шкловский издал его автобиографическую книгу «Ни дня без строчки». «Это и биография писателя, и роман о его времени», – так написал в предисловии Шкловский. Цитировать книгу можно долго и с упоением. Захватывающе грустные строки, но одновременно и мудро-поучительные. Сквозь отчаяние и усталость писателя прорывается его тяжелое алмазное перо. Ямпольский определил записки Олеши как «роман разрозненного сознания».
Вот только две выдержки:
«Я всю жизнь куда-то шел. Ничего, думал, приду. Куда? В Париж? В Венецию? В Краков? Нет, в закат».
«Я вспоминаю, что всю жизнь мешала мне жить постоянно появляющееся соображение, что прежде чем начать жить спокойно, я должен отделаться вот от этой заботы… Забота рядилась в различные личины: то была романом, который я собирался написать (вот напишу роман и буду жить спокойно!), то квартирой, которую нужно было получить, то ликвидацией ссоры с кем-либо, то еще каким-нибудь обстоятельством. Однако, что бы ни было выполнено, я никогда не мог сказать себе: ну вот, наконец-то теперь я буду жить спокойно. Очевидно, самое важное, что надо было преодолеть, чтобы жить спокойно, это была сама жизнь. Таким образом, можно свести это к парадоксу, что самым трудным, что было в жизни, была сама жизнь: подождите, вот умру и тогда буду жить!..»
Удивительно точно замечено, не правда ли?..
Юрий Карлович Олеша был из породы мастеров русской словесности. Именно он мог написать такую звучную и печальную фразу: «Вы прошумели мимо меня, как ветвь, полная цветов и листьев».
«Я твердо знаю о себе, что у меня есть дар называть вещи по-иному… – признавался писатель. – На старости лет я открыл лавку метафор… Я предполагал, что разбогатею на моих метафорах. Однако покупатели не покупали дорогих; главным образом покупали метафоры «бледных как смерть» или «томительно шло время», а такие образы, как «стройная, как тополь» прямо-таки расхватывались. Но это был дешевый товар, и я даже не сводил концы с концами. Когда я заметил, что уже сам прибегаю к таким выражениям, как «сводить концы с концами», я решил закрыть лавку. В один прекрасный день я ее закрыл, сняв вывеску, и с вывеской под мышкой пошел к художнику жаловаться на жизнь».
Как-то Юрий Олеша, чуть захмелев, все допытывался у своего молодого коллеги по перу Александра Гладкова:
– Нет, все будет хорошо. Правда? Я так думаю… Все будет хорошо! Да?
Хорошо для Юрия Карловича уже не стало. Валентин Катаев в повести «Алмазный мой венец» рассказывает, как однажды поздно ночью они с Олешей ждали трамвай. Олеша сказал: ничего не получится, я невезуч. В этот момент в темноте послышался перестук трамвайных колес. Но вдруг трамвай, не доехав до остановки метров двадцать, остановился и – уехал задом опять в темноту. Я же говорил, тоскливо сказал Олеша. Кажется, это едва ли не метафора его собственной литературной судьбы: трамвай был совсем рядом, но сесть в него так и не удалось.
«Три толстяка» начинаются такими словами: «Время волшебников прошло. По всей вероятности, их никогда и не было на самом деле…»
Нет, Юрий Карлович Олеша не прав. Он сам был волшебником. Владел лавкой самых сказочных метафор. Но, к несчастью, этот волшебник жил в жестокий прозаический век. Век-волкодав загрыз Осипа Мандельштама. И он же придушил Юрия Олешу.