Изломы судьбы одной поэтессы. Адалис (1900–1969)

Золотые перья в основном в руках мужчин. Разве это справедливо? Есть Ахматова, есть Цветаева. А вот Адалис? Перо, возможно, не золотое, но уж точно позолоченное, серебряное. О ней и пойдет речь.

Аделина Адалис (настоящая фамилия Ефрон) – поэтесса. Незаслуженно забытая.

От франкских войн и медленных побед,

От пленных жен и бранного веселья

Остался мне невыразимый след…

Это уж точно. Об Адалис чаще вспоминают в связи с биографией Валерия Брюсова, чем о ней самой. Такая уж литературная судьба. Удивительно литературная и более удивительная женская. С чего начать? Наверное, все же с биографической канвы.

Адалис родилась 13(26) июля 1900 года в Петербурге. Отец Алексей Висковатов умер в 1905 году, а через год скончалась мать. Девочку удочерили родственники со стороны матери, и она стала именоваться Аделиной Ефимовной Ефрон. О своих корнях написала: «Древняя рыцарская кровь моей матери слишком хорошо соединилась с простолюдинской и к тому же еврейской кровью отца». В краткой биографии 1925 года Адалис о себе написала несколько иначе: «Я родилась в 1899 году в имении моей бабушки на Литве в Беловежской Пуще. Детство жила в Литве, а еще в Петербурге и Одессе. Училась в гимназии, потом в Новороссийском университете, окончила, училась еще в Театральной школе. Я пишу стихи с 8-ми лет. А лет с 10-ти называла себя поэтессой, чем очень потешала взрослых. Так и привыкла».

Первым учителем в поэзии стал для Адалис Эдуард Багрицкий, и в Одессе в 1918 году она вошла в его «юго-западную школу», где числились Юрий Олеша, Валентин Катаев и другие будущие знаменитости.

«В ту пору, – вспоминала Адалис, – по Одессе ходили и контрабандисты, и искатели приключений, и «стивенсоновские» моряки. Но контрабандисты были, в действительности, рабами тусклых, круглобрюхих скупщиков… Искатели приключений занимались карманной рулеткой и шантажом зубных врачей… А матросская жизнь была однообразна и сурова… Имитируя Марсель и Барселону, порт разноязычно бранился и благоухал смолой, а на уличных перекрестках, на теплом и сыром ветру, исступленно дрались ранцами школьники, а лавки «восточных сладостей» торговали поддельным турецким щербетом…»

И на этом фоне молодые одесские поэты грезили о «Бригантинах», «Каравеллах», «Персидах» и прочей экзотике. И вместе с тем овладевали «мастерством старинного стиха».

Из Одессы – в манящую Москву. «В Москву я уехала в 1920-м году по командировке Губпечати в Центропечать, а также на учебу в ВУЗ по разверстке. В Москве я познакомилась с поэтом и ученым Валерием Яковлевичем Брюсовым. Он оказал на меня большое влияние – занимался со мной историей, историей культуры и философией, латынью. Близкие отношения не мешали быть ему строгим учителем – в 1923 году я подготовилась к сдаче диссертации на право преподавания в высшей школе…»

Знания Адалис впитывала, как губка, и не случайно ее еще с гимназических лет звали Аделиной Брокгауз-Ефрон. Адалис служила в Наркомпросе (комиссариате просвещения) и одновременно была ректором и преподавателем этического техникума, который размещался по Садово-Кудринской улице. Помимо Брюсова, там преподавали Малишевский (ритмика и метрика), Антокольский (теория театра), Левит (Пушкин и поэтическая поэтика), Ромм (история поэтического языка), Зунделевич (семинар по Тютчеву) и другие специалисты с характерными фамилиями. Адалис приглашала и Пастернака, но он отказался.

Еще Адалис являлась секретарем Всероссийского союза поэтов, и, разумеется, ее знала «вся Москва». Живая, деятельная, прыткая, яркая. Брюсов посвятил ей стихи:

В год третий после Октября,

В разгаре яростного лета,

Когда вечерняя заря

Жгла предварение рассвета;

В лесу безмолвном я бродил,

Где тени зыбко расплывались,

И лишь полночную будил

Веселым окликом: Адалис!

Адалис приятельствовала с Мариной Цветаевой. Их объединяла «волна обоюдной приязни». Была в них схожесть: обе бунтующие, колючие, яростные. «Она часто забегала ко мне, – читаем мы в воспоминаниях Цветаевой, – чаще ночью, всегда взволнованная, всегда голодная, всегда неожиданная, неизменно-острая… У Адалис лицо было светлое, рассмотрела белым днем в ее светлейшей светелке во Дворце Искусств. Чудесный лоб, чудесные глаза, весь верх из света».

Про стихи Адалис Марина Цветаева отмечала, что они «хорошие, совсем не брюсовские, скорее мандельштамовские, явно-петербургские». В свою очередь Осип Мандельштам в своей статье «Литературная Москва» (1922), сравнивая поэзию Цветаевой и Адалис, отдавал явное предпочтение последней: «Безвкусица и историческая фальшь стихов Марины Цветаевой о России – лженародных и лжемосковских – неизмеримо ниже стихов Адалис, чей голос подчас достигает мужской силы и правды».

Удивительно: Адалис выше Цветаевой?! Молва о стихах Адалис расходится широко, а тем не менее ее сборник стихов «Первое предупреждение» так и не был издан. Первая книга «Власть» увидела свет лишь в 1934 году, и тогда же Мандельштам, находясь в ссылке в Воронеже, пишет рецензию: «Прелесть стихов Адалис – почти осязаемая, почти зрительная – в том, что на них видно, как действительность, только проектируемая, только задуманная, только начертанная, набегает, наплывает на действительность, уже материальную… Книга ее одновременно и гордая, и робкая – одна из первых ласточек социалистической лирики, избавляющей поэта, то есть лирически работающего конкретного человека, от хищнической эксплуатации чувств, снимающей с него ревнивую заботу о поддержании своей исключительности».

В 1935-м Адалис пишет поэму «Полуночный разговор»:

… О далекий образ детства,

Белый голубь на ветру!

Прелесть полночи – в легком страхе.

Совхоз «Бурное» – у реки.

Вино Грузии «Карданахи»

Развязывает языки.

Затаившиеся, как дети,

Со стаканчиками в руках,

Мы сидели при малом свете

На соломенных тюфяках.

Ветер был синевато-розов

От подлунного блеска роз.

И директор куста совхозов

Странным голосом произнес:

– Вот идет и вздыхает речка,

Пахнут лавры и камыши…

Есть у каждого человечка

Потаенное дно души!

Там живут в золотом тумане,

В теплой сырости пропастей

Лишь виденья его желаний

И скрываемых им страстей…

Хорохориться может каждый, —

Здесь, однако же, не райком!

Исповедуемся однажды

О заветном и дорогом!..

Но исповедоваться с каждым годом становилось все труднее, да и хорохориться не позволяло время. Хотя были еще сборники – «Братство» (1937) и «Восточный океан» (1949), Адалис, начиная с 1925 года, занята в основном газетной работой. В качестве корреспондента «Нашей газеты», «Известий», «Правды» она кочует по Средней Азии и Закавказью. Выходит ее «Песчаный поход», книги очерков, она много переводит (Вургун, Лахути, Миршакар, Рагим, Токомбаев и т. д.), и Литературная энциклопедия представляет ее не как оригинального поэта, а как переводчика поэтов среднеазиатских и закавказских советских республик. Ее перевод «Индийской баллады» – поэмы Турсун-заде, – был превосходен и поднялся значительно выше, чем текст автора. За нее Турсун-заде получил Сталинскую премию, а Адалис достались крохи с банкетного стола.

В одном из писем 1948 года Адалис с горечью признавалась: «Все эти годы я очень много переводила с языков братских республик – так много, что ко мне стали относиться, как к хорошей переводчице, и мне стало трудней, чем прежде, печатать свои новые – непереводимые стихи. Либо сама я стала писать хуже…»

Из письма Эренбургу (7 августа 1945): «…Я воображала – мне будет позволено писать, печатать свободные записки поэта. И когда этот детский расчет провалился, я трезво осознала себя вне печатной литературы: уступать и продолжать печатать только переводы – не могу».

В 60-е годы вышли три стихотворных сборника Адалис, но их почти не заметили. Переводчество съело ее собственный талант. Аделина Адалис умерла в 1969 году 13 августа, и, как написал один исследователь литературы, ее смерть «не имела большого резонанса».

Нам приходится в жизни круто,

Нам знакомы и страсть и страх, —

Но в решающую минуту

Мы оказываемся на постах!

Адалис и осталась «на посту», да «отряд не заметил потери бойца», как говорилось в светловской «Гренаде».

Вот такая литературная биография, если не вдаваться в ее глубины. А вот теперь о судьбе женской. «Летит женщина молодая / …света и молока!» – строчка из «Полуночного разговора». Энергетическая женщина, жаждущая любви. В письме к Марии Шкапской Адалис признавалась: «Я хочу всего и много. Кажется, я способна вместить много. А не способна – погибну, только и всего».

В Москве юная Адалис повстречала Брюсова, мэтра из мэтров поэзии Серебряного века. Ольга Мочалова вспоминала: «О знакомстве с Брюсовым рассказывали так: она встретилась с Валерием Яковлевичем у общих знакомых на вечере. Брюсов сидел мрачный, вялый. Он говорил, что нездоров, плохо себя чувствует. Адалис приняла живое участие в его заболевании желудочно-кишечного характера, дала ряд советов, как справляться с неполадками обмена веществ. Брюсов был удивлен, что молодая женщина так просто, по-домашнему говорит с ним, знаменитым поэтом, о низших проявлениях организма. А затем был роман. Адалис сопротивлялась, но, по словам насмешников, уступила под влиянием президиума». Ходили и такие шуточки: «Адалис, Адалис, кому Вы отдались? Бр-р-р… Брюсову…» Адалис цинично-откровенно сообщала посторонним в Союзе поэтов: «Валерий пахнет финиками и козьим молоком…» Или что-то вроде».

После Нины Петровской и Нади Львовой Адалис стала для Брюсова очередной «жрицей любви» (его излюбленное словечко). Жесткие слова Владислава Ходасевича о Брюсове: «Он ни одной не любил, не отличал, не узнал. Возможно, что он действительно чтил любовь. Но любовниц своих не замечал. «Мы, как священнослужители, / Творим обряд!» – слова страшные, потому что если «обряд», то решительно безразлично с кем…»

Это со стороны Брюсова. А со стороны Адалис – под ее жажду любить попал знаменитейший поэт, а магия таланта всегда притягивает. И вот Адель (Аделина) ежевечерне приходила к дому № 30 по Первой Мещанской улице, где жил Брюсов, расставляла полотняную раскладушку на тротуаре и томилась на ней под окнами обожаемого ей поэта. Милиция ее стаскивала с раскладушки: «Нарушаете, гражданка…» А гражданка изнывала от любви, пока ее не заметил и не отметил Брюсов. Ба, да она прехорошенькая!

Когда во тьме закинут твой,

Подобно снам Египта, профиль, —

Что мне, куда влекусь за тьмой,

К ослепительности ль, к катастрофе ль!

Разрез чуть-чуть прикрытых глаз,

Уклоны губ чуть-чуть надменных —

Не так же ль пил, в такой же час,

Ваятель сфинксов довременных?..

О, ради подобных брюсовских строк можно было и раскрыть раскладушку под окном! Войти в историю поэзии! Стать музой – мечта любой молодой амбициозной женщины! Вдохновить поэта, заставить признать:

Хочу и я, как дар во храм,

За боль, что мир зовет любовью, —

Влить в строфы, сохранить векам

Вот эту тень над левой бровью.

Итак, молоденькая провинциальная интеллектуалка получила желаемое: любовь, стихи и обучение поэтическому ремеслу (учитель Брюсов умел преподавать поэзию своим ученикам – среди них были Джек Алтаузен, Михаил Голодный, Михаил Светлов и другие).

Обучение технике словесного искусства закончилось беременностью Адалис. По свидетельству Мочаловой: «В тот год Адалис ходила беременной ребенком Брюсова. С циничной откровенностью описывала состояние зародыша внутри себя. Предавалась наркотикам. Ребенок родился мертвым».

В письме к своей подруге, поэтессе Шкапской, Адалис писала: «Насчет мертвого ребенка – правда… это прошло легко, прошло мимо, не задев ни души, ни тела… Попробуйте понять возможно прозаичнее вот что: мое тело, несмотря на его мускулистость и гибкость, слишком слабо и дрябло для эмоций, которыми я одержима, а эмоции (душа то бишь) слишком дряблы и хрупки для напора интеллекта. Просто и неприятно…».

Марина Цветаева сообщала Волошину в письме от 14 марта 1921 года: «Брюсов – гад… У него с Адалис был ребенок, умер».

Но разве Брюсов любил по-настоящему Адалис? Та же Цветаева о знакомстве с Адалис: «А я Адалис. Вы обо мне не слыхали?» – «Нет». – «Вся Москва знает». – «Я всей Москвы не знаю». – «Адалис, с которой – которая… мне посвящены все последние стихи Валерия Яковлевича. Вы ведь очень его не любите? – «Как он меня». – «Он вас не выносит». – «Это мне нравится». – «И мне. Я вам бесконечно благодарна за то, что вы ему никогда не нравились». – «Никогда». Новый смех, волна обоюдной приязни растет».

Итак, Цветаева – не соперница. Можно «владеть» Брюсовым в одиночку, но Адалис этого мало. И в начале 1924 года она, задыхаясь от переизбытка чувств, параллельно любит другого мужчину – Отто Шмидта. И сообщает Шкапской: «Я влюблена, влюблена, как сумасшедшая, влюблена до упаду и безнадежно. Он и смотреть на меня не хочет… Но и объектик я выбрала! Милая! Соберите своих чад и домочадцев, чертяк, стихи, телефоны и шелковые чулки. Скажите им, что в Москве живет Леонардо-да-Винчи, заведующий Госиздатом Отто Шмидт. Смейтесь, смейтесь, как бы мне не пришлось бежать от безнадежной любви в Калифорнию или Клондайк… Я изнемогаю о переизбытка жизненной силы…»

Весною того же года Адалис сообщает, что она уже разрывается между Брюсовым и поэтом Борисом Зубакиным, хочет сохранить обоих: «А может быть, еще кого-нибудь и еще кого-нибудь?..» Вот уж воистину: «Люблю, как тысяча испанцев».

В октябре 1924 года умирает Валерий Брюсов, не дожив двух месяцев до 51 года. Адалис 25 октября пишет Шкапской: «… Плакала я только до тех пор, пока он не умер. На вторую ночь я осталась с ним в зале института (это была ночь 10-го, на которую у нас было назначено свидание). Я читала ему Пушкина и целовала его: свидание так свидание. Говорят, слух функционирует 45 часов после смерти, значит, он слышал…»

Далее в письме Адалис сообщает, что она больна, но тем не менее жаждет радостей: «Хочу наслаждений! Боже мой, жить осталось так мало (это твердо решено). В цивилизованных странах висельнику дают ужин, вино и женщину. Я тоже хочу».

Нет, Адалис не повесилась, хотя такие мысли и гнездились в ее голове. 11 февраля 1925 года она сообщает Шкапской: «В Москве мне везет, начинает везти на славу. Даже смешно немножко и жаль, что Валерий Яковлевич не дождался: ему дико хотелось этого». Брюсов писал Адалис:

Являй смелей, являй победней

Свою стообразную суть,

Но где-то, в глубине последней,

Будь мрамором и медью будь.

Мрамором и медью – не для Адалис. Она чересчур живая и трепетная, и опять же «переизбыток чувств».

Октябрь 1925-го: «Я влюблена. Самое ужасное, что любовь эта «поэтична» в прямом и худшем смысле слова. «На узкой лестнице замедленные встречи» – раз, «и загадочных, древних ликов на меня поглядели очи» – два. До Ахматовой дошла. Довели. Умираю. «Я из рода бедных Азров». Похороните меня в белых цветах и так далее…»

Но вот замужество. Муж – писатель Иван Сергеев (автор книг о баснописце Крылове и «Страны сокровищ»), по портрету Адалис: «длинный и в пенсне, тоже красивый». И что счастье? Адалис – Шкапской: «У меня сын… Какие же тут стихи? Не хватает времени и животного тепла…»

«Милая, я живу чудовищно. Я живу среди страшных и безумных людей, которые ненавидят меня страшной и убийственной ненавистью за… «безбожие», за «коммунизм, за открытие форточки зимой; за то, что сынишка говорит: «Ленин», за то, что не крещен; за то, что, по-моему, скарлатина – от заразы, а не от судьбы; за то, что я «странная какая-то»; за то, что у меня нет хорошей шубы…»

И плюс нелады с мужем, они оказались совершенно разными людьми, а Адалис мечтает, «чтобы этот человек мирно ушел от меня. А сын любит его больше, чем меня, не может быть долго без него, потому что я как мать-хозяйка, мать-няня никуда не гожусь. Я умею только любить сына до смерти и зарабатывать для него деньги, а тетешкать и нянчить я не могу».

Вот такая коллизия: поэт и быт. Поэтесса и семья. Стихи и кастрюли. И еще разногласия мировоззренческие, идеологические: «Таких людей, как мой муж, не выморозит никакой Октябрь. Мой муж – вполне и глубоко советский человек. Он общественник…» А Адалис сама в себе, в своем внутреннем мире. И как жить вместе?

В январе 1931 года Адалис сообщает Шкапской: «С Ваней разошлась…» И далее: «Мысль о смерти – чисто рассудочная, без склонности к самоубийству…»

Сын Володя остался с ней, и Адалис замучила его любовью и заботой. Как вспоминает родственница Екатерина Московская: «Баловала она его до безумия, конечно, – чем угодно, только бы жил! Мать не теряющая понять это не в состоянии. Парень эгоистичный тем паче. Ему нужно куда-то оторваться, а мать волнуется, чувствует опасность и не отпускает… Тогда он сажает ее на шкаф, маленькую, легкую, на высокий шкаф, хамит и угрожает. Ее захлестывали приступы ужаса, волнений, и она могла преследовать его, убегающего на свидание на такси, он – по тротуару, а она – вдоль. И со всех сторон: сумасшедшая, ненормальная, припадочная…

В родне – в детях, внуках, – ходили присказки и выражения: «Ну понесло, как Аделину…», «Ну, замучай себя, как Аделина…», «Ну, прицепилась к порткам, как Аделина…»

В ней бушевало еще нечто, заложенное еще демоническим оккультистом Валерием Брюсовым. Вспоминая годы гражданской войны, Адалис писала:

Солнце падало. Смеркалось.

Скрылись белые за мыс.

Восемь раз разбить пытались —

восемь раз стекали вниз…

Вот эта война постоянно жила в душе Аделины Адалис. И все эти безнадежные попытки «восемь раз». Она хотела и всегда одного, но получала другое. «Человек – не то, что видно глазу», – это Адалис поняла давным-давно.