Абрам, но не еврей. Андрей Синявский (1925–1997)
Время летит с космической скоростью, и то, что волновало совсем недавно, сегодня уже не волнует и забыто. Уже в далеком прошлом знаменитый процесс Синявского – Даниэля. Раскрытие псевдонима Абрама Терца. Лагерь. Жизнь во Франции, наезды в новую Россию, – все это помнят лишь единицы. А всех остальных волнуют новые имена, новые скандалы, новые судебные процессы… А был ли Абрам? Абрам Терц – замечательный русский писатель?..
Литературные псевдонимы – обычное дело. И никто не спорит по поводу Андрея Белого, Саши Черного, Максима Горького, Демьяна Бедного, Давида Самойлова, Михаила Светлова, Александра Володина и многих других. А вот сочетание Андрея Синявского с Абрамом Терцем вызывает почти бурю эмоций. Почему? Так исторически сложилось. Переплелись воедино человеческая судьба, литература и гнев Софьи Власьевны, то бишь советской власти. Она, эта советская власть, отправила Андрея Синявского в зону, эмиграция не приняла его и назвала Дантесом, убийцей Пушкина, а постсоветская Россия заклеймила его как клеветника и русофоба. Короче, все затерзали Абрама Терца.
Синявский часто вспоминал, как чекисты говорили ему: «Лучше бы ты человека убил». Оказывается, что его злые тексты были страшнее пистолетов.
Примерный советский литератор, благополучный профессор филологии захотел писать неканонические, а еретические тексты, за что и поплатился. Аввакумство на Руси всегда чревато преследованием и гонением. Народу, массе, толпе всегда нужен враг, чтобы кричать «ату его!» Вот и «гуманист» Михаил Шолохов предлагал поставить Синявского-Терца к стенке. А что церемониться? Враг. Вражина!..
Писать своевольные тексты в СССР было нельзя, поэтому возникла у Синявского идея печататься на Западе. Но как? Конечно, под псевдонимом. Вспомнилась веселая песенка, разумеется, одесская: «Абрашка Терц, карманник всем известный…» И вот на Западе появился новый писатель Абрам Терц. Все с интересом стали читать его первые рассказы: «В цирке», «Суд идет», «Пхенц», «Графоманы», повесть «Любимов» и другие. Все гадали, Терц – это кто? Эмигрант из Польши?.. Нет, это был научный сотрудник Института мировой литературы, член Союза писателей СССР, преподаватель Школы-студии МХАТ, один из критиков «Нового мира», московский профессор Андрей Донатович Синявский.
Его друг Юлий Даниэль, тоже решившийся тайно печататься на Западе, будучи евреем, взял русский псевдоним Николая Аржака, а русский Синявский превратился в еврея Абрама Терца. И не случайно, ибо еврейство – это особый знак неприкаянности, изгойства, выделение и отделение от толпы. И, конечно, Синявский хорошо помнил строки Марины Цветаевой:
В сем христианнейшем из миров
поэты – жиды.
Так Синявский стал Терцем. Когда все это открылось, многие кричали: раздвоение личности. Но было и иное мнение: удвоение личности, расширение духовного мира. Соединение русскости с еврейством – очень благодатный и эффективный сплав.
В статье «Диссидентство как личный опыт» (1982) Андрей Синявский писал: «С самого начала литературной работы у меня появилось, независимо от собственной воли, своего рода раздвоение личности… Это – раздвоение между авторским лицом Абрама Терца и моей человеческой натурой (а также научно-академическим обликом) Андрея Синявского. Как человек я склонен к спокойной, мирной, кабинетной жизни и вполне ординарен. Соответственно, и люди чаще всего ко мне, как к человеку, доброжелательно относятся… Мой темный писательский двойник по имени Абрам Терц, в отличие от Андрея Синявского, склонен идти запретными путями и совершать различного рода рискованные шаги, что и навлекло на его и, соответственно, на мою голову массу неприятностей. Мне представляется, однако, что это «раздвоение личности», не вопрос моей индивидуальной психологии, а скорее проблема художественного стиля, которого придерживается Абрам Терц – стиля ироничного, утрированного, с фантазиями и гротеском».
Это подтверждает Мария Розанова, жена Синявского-Терца, его боевой и литературный товарищ: «Абрам Терц и Андрей Синявский – это разные стилистики. В парижской Сорбонне читает лекции профессор Синявский – человек достаточно занудливый, несколько косноязычный, академичный, переполненный цитатами, ссылками и сносками. А вот Абрам Терц – это веселый, очень жесткий герой, способный пройтись по любому потолку. И общее у них только одно: оба косят на левый глаз… Я вообще считаю, что человек и писатель – это разные люди».
И, пожалуй, последнее из терцианы. Сам Синявский так зрительно представлял себе Абрама Терца: «Он гораздо моложе меня. Высок. Худ. Усики, кепочка. Ходит руки в брюки, качающейся походкой. В любой момент готов полоснуть не ножичком, а резким словцом, перевернутым общим местом, сравнением… Терц – мой овеществленный стиль, так выглядел бы его носитель».
А теперь вернемся к истокам Андрея Донатовича Синявского. Он родился 8 октября 1925 года в Москве. Отец Донат Евгеньевич из дворянской семьи, со студенческих лет ушедший в революционное движение. Был эсером. В советское время арестовывался трижды. Мать Евдокия Ивановна из крестьян, училась на Бестужевских курсах, работала в главной библиотеке, в Ленинке. Когда родился будущий возмутитель общественных и государственных устоев, он не был Андреем, а был назван Донатом (Донат Донатович). Аккурат в это время во дворе появилась собака, и ее звали Дези, почти как маленького мальчика – Деська. Мальчик взмолился о перемене имени. Маленький Донат хотел стать Робертом (он только что прочел «Дети капитана Гранта»), но мать воспротивилась, и юный Синявский получил имя маминого брата-монаха на Афоне – Андрей. С тех пор он – Андрей Синявский.
А далее школа, первый написанный рассказ «Карлики», призыв в Красную армию (служил радиомехаником на аэродроме). Поступление на филфак МГУ, спецсеминар по Маяковскому у доцента Виктора Дувакина. Аспирантура. Первые публикации. Кандидатская «Роман М. Горького «Жизнь Клима Самгина». 1955 год – знакомство с Марией Розановой-Кругликовой («Просто это был единственный человек, с которым мне не было скучно», – скажет позднее Мария Васильевна, жена Синявского).
А далее 1956 год – француженка Элен Пельтье-Замойская вывозила из СССР рукопись повести «Суд идет» – вместо Андрея Синявского миру явлен Абрам Терц. Встреча с французской студенткой, дочерью французского военного морского атташе адмирала Пельтье, оказалась, – боже, как я не люблю этого слова, – судьбоносной. Шел 1947 год. Соответствующие органы, видя особые отношения студента Синявского с француженкой, да не простой, решили завербовать будущего Терца следить за ней и доносить. Короче говоря, сделаться агентом, доносителем. Сложный случай: что делать? И Андрей Синявский нашел ответ: рассказать всё Элен. Она оценила этот мужественный поступок и позднее стала тайным перевозчиком произведений Синявского на Запад. Резюме: вместо любовного романа Синявский выдал государственную тайну и обрел верную дружбу с иностранкой.
С того 1956 года пошло раздвоение личности. Андрей Синявский пишет свои отдельные труды, в том числе нашумевшую книгу в соавторстве с Игорем Голомштоком – «Пикассо». А параллельно на Западе выходят книги Абрама Терца, в том числе и нашумевшая статья «Что такое социалистический реализм?» В этом трактате Абрам Терц и камня не оставил от метода социалистического реализма, чем вызвал восхищение самого Владимира Набокова.
Почти 10 лет продолжалась эта игра с огнем, эти жмурки Синявского с Терцем, и сбылось то, что предрекали Синявскому в его веселые студенческие годы:
У Андрюши есть один пробел:
Он еще по тюрьмам не сидел!
Знаем – сядет, не иначе,
Ведь характер что-то значит,
Понесем Андрюше передачу!
Это пелось тогда на мотив песни «Гоп со смыком». И вот спустя годы Андрея Синявского, не студента, а профессора, доблестные чекисты вычислили и арестовали. Не случайно Мария Розанова постоянно записывала одно и то же: «Ждем публикации и ареста…» 8 сентября 1965 года Синявского арестовали у Никитских ворот, когда он ехал читать лекцию в Школу-студию МХАТ (одним из студентов которой был Владимир Высоцкий). «Два мордатых сатрапа, со зверским выражением, с двух сторон держали меня за руки. Оба были плотные, в возрасте…»
Арестовали Синявского и подвергли судебно-психиатрической экспертизе: не сумасшедший ли? Ну, как Чаадаев… Нет, согласно заключению, Синявский никаким психическим заболеванием не страдал. Вполне вменяемый. По своему характеру не деятель, а созерцатель. Ладно, психика психикой, а как вот то, что он пишет? Брежневский режим боялся каждого слова, тем более критического. И параллельно психиатрам засели за работу писатели-эксперты, глубоко «копая» тексты арестованного профессора. И «выяснили», что «для всех художественных произведений А. Терца характерны претенциозность, манерничанье, мнимое глубокомыслие…» И – «Художественное творчество А. Терца в целом несостоятельно и стилистически…» И самый главный вывод: «А. Д. Синявский и А. Терц – одно лицо».
В газетах была выдан мощный залп – «Перевертыш» (статья Дмитрия Еремина) и «Наследники Смердякова» (Зоя Кедрина). Проходили повсюду собрания, и все гневно осуждали Синявского и Даниэля. Даже Светлана Аллилуева, дочь Сталина, заявила по поводу Андрея Синявского: он нам наплевал в лицо… Общее место всех выступлений: «Это лай из подворотни, а не литература». И коронный патриотический взрыд: «Родина его воспитала, все ему дала, а он, а он!..» Короче: предатель, государственный преступник!
10–14 февраля 1966 года проходил судебный процесс. Впервые в истории судебных процессов в СССР подсудимые своей вины не признали. Андрей Синявский упрямо твердил, что у него с советской властью не идеологические, а эстетические расхождения. В своем последнем слове на суде он говорил: «Вот у меня в неопубликованном рассказе «Пхенц» есть фраза, которую я считаю автобиографической: «Подумаешь, если я другой, так уж сразу ругаться…» Так вот: я другой… В здешней наэлектризованной фантастической атмосфере врагом может считаться любой «другой» человек. Но это не объективный способ нахождения истины».
Справедливости ради надо сказать, что многие честные писатели поддержали Синявского и Даниэля (письмо 62-х писателей, включая Паустовского и Лидию Чуковскую). По многим странам мира прошла волна протестов против процесса и приговора. А приговор был таков: Синявского приговорили к 7, а Даниэля – к 5 годам лагерей строгого режима. Свой срок заключения Синявский отбывал в мордовских лагерях на тяжелых работах. Зигзаг судьбы: после Мордовии Синявский оказался в Париже, в Сорбонне. Однажды его спросили, где было труднее: в лагере среди заключенных или в Париже среди русской эмиграции? Синявский ответил: «Среди эмиграции. В лагере я себя чувствовал свободнее».
Все годы заключения Синявский писал, именно там, в Мордовии, он начал свои скандально знаменитые «Прогулки с Пушкиным». Писал письма жене. Мария Розанова вспоминала: «Синявский отправлял свои эпистолы 5 и 20-го числа каждого месяца… За лагерные годы я получила от А. С. 127 писем и написала ему 885…»
127 писем из Мертвого дома – письма о лагерной жизни, о любви, литературные зарисовки, – они изданы, и можно их прочитать. «Там, в лагере, я как бы нашел себя, свой стиль, свой взгляд», – признавался Синявский позднее.
Вот начало одного из писем Синявского жене: «Милая Машенька, у меня на тумбочке (чуть было не сказал – на балконе) стоит букет полевых цветов, собранных в зоне, и от него нельзя оторваться, и я смотрю на него и люблю тебя…» (20 мая 1970).
В лагере, на зоне писателю удалось написать три книги: «Голос из хора», «Прогулки с Пушкиным» и «В тени Гоголя»».
«Голос из хора» – особая книга. Лагерь, по Синявскому, – «весь Советский Союз вокруг тебя, в миниатюре и в сгущенном виде». Тут встретились: «писатель и народ, и, соответственно, неочищенный, неполированный, живой язык. Вот несколько таких речений:
«Под ножом каждая даст. Но еще вопрос – будет ли она подмахивать?»
«О «Декларации прав человека» начальник отряда сказал: «Вы не поняли. Это – не для вас. Это – для негров».
Ну, и прочие замечательные перлы: «В Ленинграде все дома – архитектурные! Заходи в любой подъезд и любуйся на голых ангелов». «Просто по своей скромности я не решаюсь вас послать на три буквы», «Я человек надрывистый!» «Все одеты в шляпах» и т. д. «Чтобы из этого не получился какой-нибудь сыктывкар».
Хор, окружавший Синявского, был разноязыкий и пестрый, и писатель наслаждался его голосами.
А тем временем Мария Васильевна Розанова билась за освобождение мужа, и 8 июня 1971 года Андрей Синявский был досрочно освобожден без признания вины – помилован Президиумом Верховного совета РСФСР.
Дальше – воля. Работы не нашлось, возможностей для публикации не было, и в 1978 году по приглашению французских славистов и с согласия советских властей Синявский с женой и сыном Егором (до ареста он успел его, крохотного, подержать на руках) уезжает во Францию. И поселился в пригороде Большого Парижа – в Фонтене-о-Роз. Начались годы эмиграции…
«Ведь я почему эмигрировал? – объяснял Андрей Донатович. – По единственной причине: хотел остаться собою, Абрамом Терцем, продолжать писать. И мне сказали: не уедете – значит, поедете обратно в лагерь. Вы говорите: возвратиться в Россию. А зачем возвращаться? За материалом? Материала у меня хватает. Писать там? Вроде бы свобода слова, но уж очень зыбкая. Кроме того, я считаю, что писателю все равно, где его тело находится, ежели он продолжает работать…»
Это было сказано в июле 1991 года, за месяц до развала СССР.
Итак, Синявский утверждал, что ему, как писателю, все равно, где писать: на Западе или в России. Но что удивительно: как в свое время он стилистически разошелся с советской властью, и власть его отторгла, точно так же он разошелся и с эмиграцией. Он оставался чужим среди русских в Париже. Чужой среди своих. Удивительно!..
Но, невзирая ни на что, Синявский продолжал работать. Читал курс русской литературы в парижском университете «Гран Пале». Сотрудничал с журналами «Континент» и «Синтаксис». Разъезжал с лекциями по странам, был удостоен звания почетного доктора Гарвардского университета. Не расставался со своей «утрированной прозой». Но после выхода в свет «Прогулок с Пушкиным» в 1975 году (первое издание в Лондоне) разразился грандиозный скандал. Почти все были возмущены, как можно поднять руку на «наше все» и так непиететно писать о светиле русской поэзии. Одна только фраза о «тоненьких эротических ножках» Пушкина взбеленила многих, а некоторых пушкинистов после этого хватил почти удар.
Давний эмигрант Роман Гуль тут же написал отповедь Синявскому: «Прогулки хама с Пушкиным». Какая-то дама развернула плакат: «Стыд и срам, товарищ Абрам!» Негодовали не только на Западе, но и в России. Получилось так, что Синявского атаковали со всех сторон. Стреляли все, от генералов с Лубянки до еврейских активистов, и даже близкий друг писателя Алик Гинзбург метал громы и молнии в адрес Синявского. А он упорно отстаивал свою позицию: «Некоторые считают, что с Пушкиным можно жить. Не знаю, не пробовал. Гулять с ним можно». И погулял. Раскованно по-моцартиански. Без пафоса перед гением.
В статье «Диссидентство как личный опыт» Андрей Донатович с горечью писал: «В эмиграции я начал понимать, что я не только враг советской власти, но и вообще – враг. Враг как таковой. Метафизически, изначально. Не то чтобы я сперва был кому-то другом, а потом стал врагом. Я вообще никому не друг, а только – враг… В Советском Союзе я был «агентом империализма», здесь, в эмиграции, я – «агент Москвы». Между тем я не менял позиции, а говорил одно и то же: искусство выше действительности. Грозное возмездие настигает меня оттуда и отсюда. За одни и те же книги, за одни и те же высказывания, за один и тот же стиль. За одно и то же преступление…»
Любопытное свидетельство Сергея Довлатова после первой встречи с Синявским в мае 1981 года: «Андрей Синявский меня разочаровал. Я приготовился увидеть человека нервного, язвительного, амбициозного. Синявский оказался на удивление добродушным и приветливым. Неловкий и даже смешной. Походил на деревенского мужичка. На кафедре он заметно преображается. Говорит уверенно и спокойно. Видимо, потому что у него мысли…»
В быту Андрей Синявский выглядел не героически: действительно был похож на старичка-лесовичка с большой седой бородой. Добродушный и мудрый, почти сказочный гном. Рядом с ним неизменно присутствовала Мария Васильевна Розанова, супруга, отважная и неуемная. «Мы с Марьей Васильевной по характеру очень разные, – говорил Андрей Донатович. – В взглядах сходимся, а характерами – нет». «Независимость – моя идея фикс», – не раз подчеркивала Розанова. Как они уживались, – об этом она рассказала в своих мемуарах «Абрам да Марья».
30 декабря 1988 года в Москве умер Юлий Даниэль. Синявский рвался из Парижа на похороны друга («Как часто он меня выручал!..») Но власти не пустили. Впустили чуть ли не на сороковой день. Первые дни на родине Андрей Донатович ходил как потерянный. «Что с вами?» – спросил сопровождавший его Дмитрий Крымов. «Кругом русская речь», – ответил Синявский.
Москва поразила: множество ночных клубов, «Казанова» «Титаник». «Неужели они ничего не знают о судьбе «Титаника»? – удивлялся Синявский. О новых ценностях в последнем своем интервью он выразил недоумение: «Ну богатеют… Какой здесь идеал?..»
В 1993 году Синявский резко осудил расстрел Белого дома. Он был одним из первых, кто почувствовал запах грядущей тоталитарной системы. Публично ругал старую и новую Россию, спорил с ура-патриотами, дразнил демократов. И все время пел не в унисон со всеми.
Не уставал работать. Среди написанного – «Иван-дурак. Очерки русской народной веры». В них Андрей Синявский утверждал, что «все-таки самое главное в русском человеке – что нечего терять… Спьяна, за Россию, грудь настежь! Стреляйте, гады! Не гостеприимство – отчаяние». И на эту же тему в одном из интервью: «Пьют из потребности как-то чудесно преобразить мир. Если угодно, воровство и пьянство – это тоже тяготение к искусству».
Среди последних работ Синявского – «Кошкин дом» («роман дальнего следования»), написанный на компьютере (Марья Васильевна заставила). Удивительно полетная вещь. Воссоздание на бумаге чудных звуков и знаков препинания рисовалось магией, колдовством, но было мне даровано свыше… Почти как – чудо. Ангелы летают.
Действительно, Андрей Синявский писал так – легко и воздушно. Он – классик восстановленного жанра, искусства фрагмента, детали, «опавшего листа», как у любимого им Василия Розанова. Синявский, можно сказать, несгибаемый модернист. «Меня вообще привлекает неотчетливый жанр, когда как бы неизвестно, что это: критика или художественная литература, так называемая филологическая проза» (ЛГ, 8 авг. 1990).
И главный вопрос: «Почему мы все-таки пишем?» – так назвал свою статью-эссе Андрей Синявский, написанную в Лейпциге в 1995 году. В ней Синявский перефразировал известную максиму: «Я пишу. Следовательно, я существую». Сослался на дневник Эжена Ионеско: «Я пишу, пишу, ведь я писатель! А что еще делать писателю? Он пишет, писатель пишет. Он родился, чтобы писать. В этом его предназначение. Писателю приятно писать, отчего бы писателю не писать? Никто не мешает писателю писать». Синявский упорно верил, что «искусство глубинными корнями уходит в магию», что слово способно сотворить чудо. И что искусство – это всегда надежда. «Мы пишем лишь потому, что самое лучшее, самое прекрасное еще не написано».
В декабре 1966 года Андрей Синявский закончил роман «Кошкин дом», он уже знал, что неизлечимо болен (рак легких). В нем много грустного. «Рукопожатие смерти. Ни с того ни с сего рука или нога выходят из строя, из повиновения, их почему-то скрючивает и начинает мелко трясти… Пальцы перекручены и не могут попасть в собственную прорезь. Пуговицы не слушаются. Все шиворот-навыворот. Завалили, бляди? Вечно не тот номер… Действительно, пока до Бога дойдешь, все ноги обломаешь…»
25 февраля 1997 года Андрея Донатовича Синявского (Абрама Терца) не стало. Он умер на 72-м году жизни. Его похоронили на кладбище Фонтене-о-Роз. В Москве в храме святой Мученицы Татьяны прошла панихида по усопшему. Отец Владимир сказал: «Андрей Донатович был одним из самых смиренных людей, которых я знал, и при этом был дерзновеннейшим писателем». Литературным бунтарем Абрамом Терцем.
«Отпевали Донатыча…» – так начал свое стихотворение Андрей Вознесенский (Андрей об Андрее). «…Он отплывал пиратствовать / в воды, где ждет Харон. /Сатана или Санта-Мария / встретят паром…» И далее вопрос: «Стилист? Хулиган? Двурушник?..» Действительно, кем же все же был «Андрей Фанатович»?..
Спустя несколько лет, в 2005 году, в Москве прошла Международная конференция под названием «Андрей Синявский – Абрам Терц: облик, образ, маска».
Я бы сказал: прежде всего – человек!
«Жизнь человека похожа на служебную командировку. Она коротка и ответственна… Тебе поставлены сроки и отпущены суммы. И не тебе одному. Все мы на земле не гости и не хозяева, не туристы и не туземцы. Все мы – командировочные», – писал Андрей Синявский в «Мыслях врасплох».
И там же: «Довольно твердить о человеке. Пора подумать о Боге».
Но тянет вернуться к Андрею Синявскому и Абраму Терцу. Кем он все же был? Искусником для искусства? Стилистом-эссеистом, любящим дразнить гусей, а заодно и живых двуногих? Человеком, который упорно шел своей дорогой, наперекор общественным вкусам, привязанностям и ожиданиям?.. Можно сказать так, а можно иначе. Но главное – он БЫЛ. И мы с благодарностью его вспоминаем.