Профессор песни. Евгений Долматовский (1915–1994)

Скажу сразу: не мой поэт. В мою избранную поэтическую антологию он не входит, но, как сказал Маяковский: «Поэзия – пресволочнейшая штуковина: существует – и ни в зуб ее ногой». А раз есть поэзия, то, значит, существуют и поэты, а среди них тот, о ком мы говорим сегодня.

Итак, Евгений Долматовский. С его именем произошел забавный случай. Как-то Евгений Рейн пригласил меня выступить на его поэтическом семинаре в Литературном институте. Пришел. Говорю. Пытливые молодые поэты и поэтессы спрашивают: а скажите, каких поэтов вы предпочитали в свои молодые годы? Я ответил: «Читал и люблю до сих пор поэтов Серебряного века: Ахматову, Мандельштама, Ходасевича, Георгия Иванова, Пастернака… А вот таких, как Долматовский-Матусовский, не читал…» И тут толкает меня ногой Рейн и говорит: «Юрий Николаевич, посмотри на портрет, который висит справа от тебя на стене. Кто это?» Смотрю и не узнаю. Рейн: «Это Евгений Аронович Долматовский. Знаменитый советский поэт и профессор Литературного института». Мне оставалось только развести руками…

Действительно, я читал, конечно, стихи Долматовского, но ничего из них не запомнил. А вот песни, написанные на слова Долматовского, многие пел. И про Лизавету, и про любимый город, который может спать спокойно, и другие популярные и, можно даже сказать – народные песни.

Долматовский – сын своего времени. Он принял сталинское время, жил по его законам, был певцом и одновременно жертвой и пленником той эпохи. Когда шаг влево или вправо – расстрел. Шагать должно только прямо, по указанной дороге и, главное, в общем строю советских писателей и поэтов. Долматовский и шагал, и он отнюдь не Булгаков, не Платонов, не Мандельштам (хотя обожал его строки: «Петербург! Я еще не хочу умирать: у телефонов моих адреса»), не Пастернак (масштаб дарования не тот)… На мой взгляд, Долматовский – крепкий поэт в когорте верных и ровных. В конечном счете не хотел гореть на костре, как Джордано Бруно, и не помышлял высказывать что-то неодобрительное по отношению к власти, а только горячо одобрял все эти действия, чтобы жилось «спокойно, как за кремлевской стеной» (строчки из его стихотворения).

В Литературной энциклопедии (1964) отмечено: «В центре стихов Долматовского – образ современника, рабочего наших дней, воина-пограничника, солдата и офицера Советской Армии, человека новой морали, коммунистического отношения к труду».

А вот в «Лексиконе русской литературы XX века» немецкого слависта Вольфганга Казака дана иная оценка: «Долматовский – один из тех поэтов, чьи стихи публиковались в сталинское время и который после 1956 года пытался защитить свою позицию. Стихи Долматовского публицистичны, всегда актуальны: война в Испании, Финская война, космополитизм, колониализм, венгерское восстание, война во Вьетнаме. В стихах Долматовского нашил также отражение его поездки по ГДР, Африке и Индии. Многие стихи положены на музыку. Долматовский – опытный версификатор; его стих льется в гладком ритме, он выбирает простую, чаще всего грамматическую рифму: «О партии немало громких слов и мною сказано, и не одним поэтом», – службе партии и посвятил Долматовский свое поэтическое дарование…»

Еще раз скажем: он был сыном своего времени. Не бунтарем, не оппозиционером, не внутренним эмигрантом, как некоторые его коллеги, а верным и честным сыном. И в партию вступил осознанно, понимая, что без нее не прожить. Никак.

Ну, а теперь немного биографии. Евгений Аронович Долматовский родился 22 апреля (5 мая) 1915 года в Москве, в интеллигентной еврейской семье. Папу, блестящего юриста, сунули в кровавую мясорубку 30-х годов, а сына не тронули (молодой талант – пригодится, ну, и подтверждение тезиса: сын за отца не отвечает)… После окончания семилетки Долматовский-сын поступил в педагогический техникум на отделение «детского коммунистического движения», где ему, как и другим, основательно промыли мозги. Далее сотрудничество в пионерских газетах и журналах («Пионерская правда», «Дружные ребята», «Пионер» – всем ребятам пример). Юного Долматовского охотно печатают, он подает надежды. Он даже сумел почитать стихи самому дяде Маяковскому. Владимир Владимирович послушал юное дарование и отругал его. Борис Пастернак пытался защитить, что, дескать, еще зелен, мальчик. На что Маяковский громыхнул своим басом: «Если он мальчик, давайте побеседуем о трехколесном велосипеде, а если он уж взялся писать стихи, то пусть отвечает за каждое слово».

В 17 лет Долматовский по призыву московского комсомола добровольно пошел работать среди других энтузиастов-комсомольцев на строительство метрополитена (в шахте «Охотный ряд» проходчиком и откатчиком). Параллельно в 1933 году начинает учиться в Литературном институте, сначала на заочном, а потом на дневном отделении.

В 1934 году, собрав 12 стихотворений, Долматовский издает свой первый сборник «Лирика». Сборник крохотный, но в нем тонны оптимизма и задора комсомольского поэта. В том же году проходил первый съезд советских писателей, и, выступая на нем, Вера Инбер среди молодых поэтов, проводящих линию радости в поэзии, назвала Долматовского, который о таком прозаическом предмете, как картошка, написал: «Оно, конечно, любовь не картошка, но надо картошку сделать любовью». А как написал про пограничников: «Они насквозь пройдут хребты / Высоких, трудных гор, / Они раздавят все мечты / Шпионов и врагов».

И не надо удивляться, что первая поэма Долматовского была посвящена Феликсу Дзержинскому (все логично: враги, Дзержинский). Молодого поэта отправляют в творческую командировку, «В края, где дела много, / На близкий и любимый, / На Дальний Восток». И заключительные строки из сочиненной там «Песни хетагуровок»: «И если надо, жизни /Мы отдадим отчизне / За близкий и любимый, / За Дальний Восток». За патриотизм и государственность Долматовского награждают «Знаком Почета». В последующие годы он участвует как военный корреспондент в «освободительном походе» Красной Армии в Западную Белоруссию и в войне с Финляндией. Там, на финской, он написал: «Мы все побывали так близко от смерти, / Что, кажется, вовсе теперь не умрем».

Бог миловал Долматовского и в Великую отечественную, правда, был ранен, контужен, попал в плен, бежал из него в августе 1941 года. В одном из интервью рассказывал: «Мы в Берлине. Я наконец добрался до рейхстага. Рядом стояли обозные кони и верблюд, который путешествовал с нами с 42-го, со Сталинграда. Стены и колонны рейхстага были уже все в автографах. У меня была палка с острым концом – разболелась раненная еще в Сталинграде нога, – и вот я выцарапал этой палкой высоко на колонне и свою фамилию».

В зале заседаний рейхстага Долматовский под трибуной нашел отколовшуюся бронзовую голову Гитлера. «Поднял ее и пошел на улицу, у Бранденбургских ворот выбросил ее, и она со звоном покатилась по брусчатке под смех наших солдат».

Войну Долматовский закончил в чине полковника и с многочисленными боевыми наградами, но, пожалуй, главными наградами для него стали тексты песен, которые распевали на фронте и в тылу: и знаменитая «Ночь коротка…», и «С боем взяли мы Орел, город весь прошли…» А затем Брянск, Киев, Львов. И, наконец: «Берлинская улица по городу идет, – / Значит, нам туда дорога, / Значит, нам туда дорога, / Берлинская улица к победе нас ведет!» И апофеоз: в качестве военного корреспондента поэт присутствовал на подписании акта о капитуляции фашистской Германии.

Ну, а после войны Долматовский преподавал в Литературном институте им. Горького, вел творческий семинар поэзии. Среди его учеников много звучных имен: Евгений Винокуров, Владимир Соколов, Андрей Дементьев, Тамара Жирмунская, Надежда Кондакова и другие. Преподавал. Выпускал книги, в том числе роман в стихах «Добровольцы» о первых строителях метро, по роману этому был поставлен кинофильм. Опубликовал на злободневные темы: «Руки Гевары», «Чили в сердце», писал тексты для песен (но об этом чуть позже). Руководил и заседал в разных комиссиях и редколлегиях. Был увенчан орденом Ленина и двумя орденами Отечественной войны. Счастливая безоблачная судьба? Не совсем. Да и как могло быть иначе?

В интервью за год до смерти Долматовский на вопрос о том, как он относится к планете № 3661, названной в его честь, ответил: «Знаете, советские люди ко всему привыкли: могут и звезду твоим именем назвать, могут и по башке стукнуть, как не раз бывало… Не хочу представляться несчастным, но дерьма хлебал бочками. Но в итоге прожитые годы оцениваю не со знаком плюс или минус, а со знаком «жизнь». Ведь говорить о том, что было бы, если бы было по-другому – бессмысленно…»

Да, было много хвалы, но и хулы достаточно. За оптимистическое восприятие жизни Долматовского называли «телячьим оптимистом». Но если что-то писал не так, чуть пессимистично, то он тут же оказывался в ряду злостных «очернителей». Про книгу стихов «День» (1935) и про лирического героя Долматовского ретивый критик писал так: «Хорошее чувство жадной, нетерпеливой любознательности, к сожалению, часто переходит у него в дурное верхоглядство… Мелкая мерка объясняется не тем, что герой мелко чувствует. Он благодушен и успокоен. У него нет настоящей ненависти, потому нет настоящей любви. Его любовь к нашей стране пока еще дается ему легко, она мало опробована и закалена в горниле трудностей…» И о грусти героя Долматовского: «Как можно грустить, когда живешь в замечательной веселой стране?» (журнал «Октябрь», 8–1936).

И приходилось поэту соответствовать стране, где так вольно и радостно живется человеку. «И белый голубь в синеве летит / Над улицей мира утром рано. / И, словно семафоры, – путь открыт! – / Повсюду башенные краны» (из стихотворения Долматовского 1951 года). Угождал власти, радовал читателей, а у самого Евгения Ароновича наверняка на душе скребли кошки. Только в период горбачевской гласности Долматовский позволил себе немного раскрыться. Вот, к примеру, стихотворение «Из личного дела»:

На мне клеймо иль времени печать,

Мучительные для стихов и прозы.

Но все-таки могу и отвечать

На новые и старые вопросы.

Читатель юный спросит – почему

Тебя родная пуля не задела

И не упек тебя на Колыму

Начальничек особого отдела?

Да, я прошел из плена страшный путь,

В тридцать седьмом случайно недобитый.

Подчеркнут в личном деле пятый пункт,

Молчи, не нарывайся на обиды.

А чтоб не оказаться без вины

В гнилых местах, не слишком отдаленных,

Почти четыре года той войны

Я в штурмовых скрывался батальонах.

…………………………………………

От лжи, наветов и клеветников,

От выстрела в затылок и надбровье

Спасением поэта был окоп,

Забрызганный второю группой крови.

Последние стихи Долматовского горькие. В ответ на критику за то, что активно подпевал власти. Евгений Аронович отвечал: «Перевоспитывать и переучивать / Нас, грешников, вы принялись серьезно, / Но что вам делать с жертвами и мучениками, / Которым переучиваться поздно?..» Долматовский пережил распад Советского Союза и дожил до первых лет новой России. И познал на собственной шкуре все прелести дикого капитализма: «Перед тем, как навсегда сойти со сцены, / Я хочу постичь рассудком тайну ту, / Как взвинтились обезумевшие цены, / Опрокинув всю Россию в нищету…»

И за что боролись?!.

В 1993 году старого профессора Литинститута, когда он выходил из дома, сбила машина. Время такое наступило – игры и езды без всяких правил. Этот случай сократил жизнь Евгения Ароновича. 10 сентября 1994 года Долматовский умер на 79-м году жизни. В одном из последних стихотворений он сетовал на судьбу-злодейку, что лишила многого, и тем не менее: «Понимаешь, мы с тобой неслыханно богаты: / Две копейки есть в запасе у меня».

Орден Ленина и две копейки – вот и вся жизнь…

Вспоминая своего товарища по лирическому цеху, Лев Ошанин отмечал, что у Долматовского удивительно сочеталась серьезность поэта и воина с детской непосредственностью… Он хотел все успеть. Он писал, захлебываясь. «Помню, как мы втроем, с ним и Михаилом Лукониным, были весте на строительстве Волгодонского канала. Вот разница темпераментов – Луконин об этой поездке не написал ничего. Я несколько месяцев не отходил от письменного стола, а когда закончил цикл, получил журнал, где уже было напечатано 15 страниц стихов Долматовского, успевшего написать буквально обо всем, что мы видели…»

Да, Долматовский спешил (некий скороход поэзии, впрочем, такой же скоростной летописец Евгений Евтушенко), слагал гимны каким-то пустякам, увлекался излишними деталями, лиризмом («Почему испортилась погода?/ Ты, наверно, бровью повела»). Но это все не главное в творческом наследии Долматовского. Главное – его песни. Он был истинным профессором песни. И его песенные стихи запали в народную память. Начну с себя. Когда у меня хорошее настроение, я всегда напеваю песню из фильма «Сердца четырех»: «Все стало вокруг голубым и зеленым, / В ручьях забурлила, запела вода. / Вся жизнь потекла по весенним законам – / Теперь от любви не уйти никогда…» Простенько, конечно, но как удивительно мило!..

Песни Долматовского поют не только потому, что они хороши сами по себе (да еще положенные на замечательную музыку, да и исполнители всегда были отменные), но и потому, что в них соблюдена традиционная песенная коллизия – провожание, прощание. К примеру, популярная песня «Провожают гармониста» (1948):

На деревне расставание поют —

Провожают гармониста в институт.

Хороводом ходят девушки вокруг:

«До свидания, до свидания, милый друг».

А отъезжающий юноша утешает девушек: не горюйте, верьте:

Подождите, я закончу институт.

Инженерам – много дела есть и тут.

И таких песен-прощаний у Долматовского много, и все они наполнены щемящей нотой грусти: «Только вещи соберу я, только выйду на порог…», «Я уходил тогда в поход в далекие края…» Или вот эта:

В далекий край товарищ улетает,

Родные ветры вслед за ним летят…

Любимый город в синей дымке тает,

Знакомый дом, зеленый сад и нежный взгляд…

Но в этой же глубоко лирической песне есть и такие строки о том, что» любимый город может спать спокойно, / И видеть сны, и зеленеть среди весны…» Увы, сегодня никакой город не может спать спокойно из-за угрозы террора, но в этом нет никакой вины Долматовского. Он жаждал тишины и покоя. А жизнь все перевернула вверх дном.

Многие песни Долматовского написаны были во время войны, для поднятия духа бойцов. И пели не только симоновское «Жди меня, и я вернусь…», но строки Долматовского: «В кармане маленьком моем / Есть карточка твоя. / Так, значит, мы всегда вдвоем, / Моя любимая».

Нельзя не отметить исполненный чистоты, печали и трепетности «Случайный вальс» (1943), на музыку Марка Фрадкина: «Ночь так легка, / Спят облака / И лежит у меня на ладони / Незнакомая ваша рука. / После тревог / Спит городок, / Я услышал мелодию вальса / И сюда заглянул на часок…» И концовка:

В этом зале пустом

Мы как будто вдвоем.

Так скажите хоть слово,

Сам не знаю о чем.

У меня до сих пор в ушах звучит проникновенно хрипловатый голос Леонида Утесова: «Сам не знаю о чем».

Песни Долматовского можно перечислять и перечислять: «Ой, Днипро, Днипро, ты широк, могуч…», «Сормовская лирическая», «На Волге широкой, на стрелке далекой…», «За фабричной заставой», «Мы жили по соседству», «Школьные годы», «Родина слышит», «Если бы парни всей Земли», «Венок Дуная», «Я – Земля»: «Я – Земля! Я своих провожаю питомцев – / Сыновей, дочерей. / Долетайте до самого солнца / И домой возвращайтесь скорей!» Песни, полные исторического оптимизма и твердой веры, что «и на Марсе будут яблоки цвести». Хочется верить и нам, но действительность оказалась более суровой и тревожной, чем предполагал Долматовский. Как в одной его ранней песне: «Ты ждешь, Лизавета, / От друга привета. / Ты не спишь до рассвета, / Все грустишь обо мне. / Одержим победу / К тебе я приеду / На горячем боевом коне…» И, в общем: «Моя дорогая / Я жду и мечтаю…»

Мечтать, конечно, нужно. Но при этом трезво оценивать все шансы и нюансы. Я – скептик и пессимист, и, наверное, поэтому Долматовский не мой поэт. Но это уже частность. Евгений Долматовский вошел в историю отечественной литературы. Его песни поют по сей день. И это самое главное.