Вечный ученик. Лев Озеров (1914–1996)
Раньше писали пером. Теперь набирают на компьютере. Раньше добивались знания. Теперь скачивают из Интернета. В былые времена бескорыстно служили литературе. Ныне цель: пиар и бабло. Раньше встречались тихие интеллигенты. Теперь кругом агрессивные циники. И хапают-хапают… Как не вспомнить слова чукчи из одного анекдота: «Тенденция, однако…»
И что остается? Вспоминать тех, кто был раньше. У кого поблескивало в руке золоченое перо. О многих рассказали, настала очередь Льва Озерова, поэта, переводчика, литературоведа. Он трудился за столом из красного дерева, а на столе теснилось множество перьев…
Не позволяйте остывать перу.
Перо остынет – и это не к добру.
Перо накалено – какое благо,
Другого слова я не подберу.
Лев Адольфович Озеров родился 10 (23) августа 1914 года в Киеве. Настоящая его фамилия Гольдберг. Еврей? Немецкий еврей? Нет, русский писатель, проживший всю жизнь под сенью великой русской литературы. Свои первые стихи подписывал как Лев Гольдберг, Лев Берг, Л. Корнев и еще каким-то псевдонимом – до 30 вариантов, прежде чем не остановился на окончательной фамилии – Озеров. Лев Озеров. В конце XVIII – начале XIX века гремел Владислав Озеров, автор многих трагедий, драматург. И вот в истории русской литературы явился второй Озеров. Поэт-лирик.
Лев Озеров появился на свет в трудные, трагические времена: Первая мировая война, революция, Гражданская война, лихорадочное становление новой власти. И каково ему пришлось? «Рожденный в 1914 году, – рассказывал Озеров, – пережил все войны века в три голода. Особенно голод на Украине 1930–1933 годов, который украинцы называют более сильным словом «голодомор». Висели мы на волоске, как выжили – непостижимо. Я тогда уже прошел скрипичную школу, дирижерскую, были свои сочинения, рисовал, начинал уже писать, получал одобрения, но пришлось из-за голода все бросить и пойти в чернорабочие на киевский «Арсенал». Переносил из инструментального цеха на склад материалы – была сила – и толкал вагонетку. Дома были счастливы, что приносил горстку пшенной каши и рыбий хвост…»
Мечты стать музыкантом пришлось отложить, но, став поэтом, Озеров часто возвращался к своему увлечению юности:
Не умею рассказывать музыку,
И не смею рассказывать музыку,
И немею, слушая музыку.
Любимыми композиторами на всю жизнь остались Шопен, Гайдн и особенно Моцарт, которому Озеров посвятил не одно стихотворение:
Моцартианство – риск и поиск:
И полнота, и широта,
Непредсказуемая повесть
О том, что значит красота.
Когда она – не цель полета,
А сам полет,
И не заученная нота,
А песнь без нот.
Не будем приводить другие строчки на музыкальные темы, отметим, что, как признавался Озеров, «звучанием скрипичным и альтовым / живет во мне старинный симфонист».
Помимо музыкального образования, Озеров закончил семилетний рабфак и первый курс филфака Киевского университета. К тому времени на Украине жить было несладко, и Озеров перебрался в Москву (вечный крик чеховских сестер: «В Москву! В Москву!..) Подобно другим молодым и честолюбивым провинциалам, Озеров отправился в столицу как некую культурную Мекку.
И, действительно, МИФЛИ оказался интеллектуальной кузницей кадров, из его стен вышла целая плеяда замечательных поэтов и прозаиков: Твардовский, Константин Симонов, Левитанский, Давид Самойлов, Наровчатов… А какие были преподаватели: Гудзий, Радциг, Тимофеев, Винокур… Любимый профессор Озерова Сергей Соболевский внушал своим ученикам, что латинское «всегда ученик» значит, что, когда будешь мастером, помни, что ты – вечный ученик.
Лев Озеров и был вечным учеником, постоянно учился, совершенствовал, пополнял свой багаж знаний и никогда не надувал щек оттого, что ему удалось сделать (что мы видим сплошь и рядом). А сделал он немало. В годы учебы написал первые литературоведческие работы о Пушкине, Тютчеве, Пастернаке, последним Озеров занимался практически всю жизнь и итогом исследования явилась солидная книга «О Борисе Пастернаке» (1990).
В 1941-м Лев Озеров закончил аспирантуру МИФЛИ и – война. На линию огня по состоянию здоровья не попал, но в военной газете «Победа за нами» поучаствовал. А с 1943 года и до последних лет Озеров вел в Литературном институте им. Горького семинар поэзии и художественного перевода. Только представьте, с 30 до 80 лет, в течение полувека! У профессора Озерова, в «Озерной школе», учились в разное время такие известные поэты, как Юлия Друнина, Межиров, Старшинов… Учил писать и учил жить. Как? Старался быть не категоричным и говорил студентам: «Я бы поступил вот так…» И всё, ибо считал, что дешевле всего давать советы…
Первая книга Озерова «Приднепровье» вышла в Киеве в 1940 году. За ней последовали более десяти стихотворных сборников и две книги избранных стихов.
Говорят, что акварели
Безнадежно устарели.
К черту эту пустомель!
Обожаю акварель.
Эту легкость и прозрачность
С малолетства я ценю,
Умную неоднозначность…
…Легкое прикосновенье
Кисти к сердцу моему.
(из книги «Думаю о тебе», 1981)
Так и хочется сказать: акварельные строчки об акварели.
Параллельно со стихами Озеров работал как литературовед и выпустил книги: «Работа поэта», «А. А. Фет», «Мастерство и волшебство», «Поэзия Тютчева», «Стих и стиль», «Необходимость прекрасного», «Началы и концы»… Еще одна грань труда Озерова: переводы. Он переводил много и многих – с украинского, литовского, грузинского, армянского и других языков. И, конечно, с еврейского: Шварцмана, Квитко, Гофштейна, Переца Маркиша. Переводил не механически, а чрезвычайно бережно, творчески. В стихотворении «Искусство перевода» Озеров утверждал:
Переводчик – это, можно сказать, перевозчик,
Перевозчик с берега одного языка
На берег другого языка.
Перевод совершается издалека
В чудесной ладье Поэзии.
Но вернемся к стихам самого Озерова. Он – поэт философского направления, тяготеющий к Тютчеву, Фету, Баратынскому. Никогда не увлекался гражданскими мотивами, а в основном писал о природе. В ней он находил темы для размышления о высшем бытии, жизни и смерти.
Не мы природу созерцаем,
Природа созерцает нас.
В природе Озерова интересовали не банальные очевидности, а едва уловимые явления; если так можно выразиться, их художественная деталировка и нюансировка: «Никаких устойчивых примет. / Только времени светящий свет. / И переплетенье света с тенью…»; «Подозрительный лепет листвы накануне грозы…»; «И переходит осень в белый стих. / Сперва природе не ясна задача, / И роща перемены ждет и, плача, / Не может сосчитать стволов своих…»
Подобные стихи-образы позволили Илье Сельвинскому назвать Озерова «выдающимся рисовальщиком». А кто-то из критиков отметил, что Озеров – поэт зрения.
Купальщица выходит из воды —
И море тихо вслед за ней влечется…
Мнение Михаила Светлова: «… пленяет в Озерове… естественность его интонации. Никакими фокусами он меня и не пытается удивлять. Он просто положил мне руку на плечо и повел меня, читателя, по всей книге. Это очень большое достоинство поэта».
Казалось бы, тихий лирик. Никому не мешающий и никого не затрагивающий. Ан, нет! В свое время Озерова трижды объявляли буржуазным националистом: украинским – в юные годы в Киеве, за выступления в защиту уничтоженных украинских поэтов; русским – в годы учебы в МИФЛИ, за выступления в защиту русского эпоса и фольклора; и, наконец, еврейским – в годы борьбы с космополитизмом, за переводы еврейских поэтов и статьи о них. Лев Озеров высказывал свое мнение и был за это мнение бит: не нарушай ритм четко шагающих колонн!..
Но Озеров не очень разбирался в государственной политике, он просто любил русскую литературу и постоянно занимался восстановлением справедливости по отношению к преследуемым и несправедливо забытым поэтам XX века. Озеров был одним из тех, кто способствовал возвращению в литературу имен Ахматовой, Гумилева, Мандельштама, Зенкевича, Нарбута и других.
И еще один важный момент из жизни Озерова. Эренбург попросил Озерова поехать в только что освобожденный от фашистов Киев и сделать очерк о жертвах Бабьего Яра, где, кстати, погибли многие родственники, друзья и знакомые Озерова. Написанный им очерк вошел в «Черную книгу» и был переведен на многие иностранные языки. Кроме того, Озеров написал тогда небольшую поэму «Бабий Яр» (это было задолго до поэмы Евтушенко). И пронзительно горькие строки: «Ведь до гроба мучиться мне,/ Что не умерли смертью одной».
В отличие от многих современников-поэтов Озеров не был обличителем фашизма и сталинского тоталитаризма, его занимали другие проблемы («Меры мы не знаем, где же взять / Верные весы или безмены. / Мы умеем только унижать / Или только возвышать без меры». Озерова интересовала позиция поэта в обществе, поединок души с рынком: писать честно, как того требует вдохновение, не на потребу дня, не требуя денег, без хрестоматийного «а можно рукопись продать».
У последней четверти века
Есть своя особая веха
И особая мета есть.
Без пощады душа и рынок
Роковой ведут поединок,
На арене бесчестье и честь.
У Озерова была еще одна отличительная черта: он любил своих коллег по цеху, преклонялся перед их мастерством и никогда не завидовал. Редкое качество: любить литбратьев! Озеров их не только любил, но и посвятил много стихов Ахматовой, Пастернаку, Асееву и другим. Озеров опубликовал первую рецензию на сборник Ахматовой, вышедший после долгого перерыва, и это все назвали «прорывом блокады».
У писателей почти принято не замечать рядом пишущих, смотреть на них свысока. Озеров таким не был, напротив, он писал о коллегах с у довольствием и придумал даже специальный жанр: верлибров-воспоминаний, так называемые белые стихи или ритмизированную прозу. Вот концовка такого верлибра-воспоминания об Исааке Бабеле:
…Смешинки, лукавинки, искорки глаз,
Крупная голова его привлекает внимание,
Она еще ни бед, ни горестей
Не предвидит,
А они через несколько лет
Тяжко падут на эту голову.
С опозданием ее оплачут.
У людей есть привычка такая,
Но это уже тема другая.
Или вот концовка о Михаиле Светлове: «…Очнувшись, он сказал: / – Слишком мрачно мы с вами / Поговорили сегодня, / Собственно, это я вас заговорил. / Отдохнем от острот. / Давайте пойдем по Москве, / По кольцу бульваров. / Пойдем в Нескучный / И не будем думать о том, / Кто нас ждет за углом, /Даже если он / Нас действительно ждет». Свои воспоминания Озеров назвал «Портретами без рам». «Мне всю жизнь везло на примечательных людей. Я дружил больше со старшим поколением. Когда оно ушло, я остался в одиночестве…» «Отсюда и возникли воспоминания, утешение в форме «форме портретов». «Поздняя оглядка», как говорил Озеров.
И еще одна грань творчества: афористика. Крылатые строки. «Всю жизнь я собираюсь жить…», «Поэзия – горячий цех», «Из рук твоих мне мягок черствый хлеб». А о Ленинграде (ныне Петербург): «Великий город с областной судьбой». И, наконец, афоризм, зацитированный до дыр: «Талантам надо помогать, / Бездарности пробьются сами».
Если посмотреть на жизнь самого Озерова, то она, можно сказать, сложилась весьма успешно. Не посадили. Не рассыпали наборы книг. Критиковали, но не топтали ногами и не били наотмашь. Стихи и книжки печатались. Часто выступал. То есть вполне реализовался? На склоне лет Озеров признавался корреспонденту «Огонька»:
«Я писал, не оглядываясь на сделанное, поэтому сейчас в ужасе – оглянулся. И понял, что осуществился на семь с половиной процентов. Это слова Виктора Шкловского. У него были такие припадки – сентиментальные, может быть, воспоминательные. Однажды он говорит мне: «Я осуществился на семь с половиной процентов, я был задуман как гений». Я отвечаю: «Да, да, конечно, ведь это стены написанных книг, это даже не полки», а он опять: «Это вы считаете по тому, что я выпустил, а я считаю по замыслам, их было гораздо больше. Поэтому семь с половиной процентов, прошу запомнить». Я сказал: «Я запомню, но мне жалко этого полпроцента», и теперь я опрокидываю это на себя…»
И Шкловский, и Озеров сделали чрезвычайно много интересного и полезного на ниве литературы. Озеров говорил: «Деятельная жизнь – трудная, а праздная, для того, кто к ней привык, легка. В человеке есть витальная сила, я бы сказал, не столько стремление к существованию, к выживанию, сколько дух жизни. Вот его надо поддерживать. Я понимаю, что не смогу избыть свою энергию целиком, но хочу в какой-то степени. Люблю книги, которые сами себя пишут…»
И еще одно признание: «Я работаю параллельно над несколькими книгами: всю жизнь! Есть люди, которые не могут продвинуться к следующей строке, не усовершенствуя первую. У меня по-другому. Чем бы я ни занимался, если приходит стих, стихотворная строка, то она ведет себя, как санитарная или пожарная машина: идет на красный цвет, и я все сразу откладываю…»
«Человеку важно жить, а не собираться жить. Иные люди, к сожалению, слишком долго готовятся…»
Это называется жизнь взахлеб. Незаметно подлетела и старость. «Так это и есть старость? / Да это же просто усталость, / Которую можно избыть, / Словно воды испить». В 1986 году поэт потерял жену. «Несколько лет был один, мне бывало грустно, но не бывало скучно, – признавался Лев Адольфович. – А потом женился на Наталье Николаевне» (у Пушкина тоже была Наталья Николаевна). А далее по стихотворной озеровской строчке: «Двое – совсем неплохой коллектив, когда это двое влюбленных». Можно припомнить и другие строки:
О тебе я хочу думать – думаю о тебе.
О тебе не хочу думать – думаю о тебе.
О других я хочу думать – думаю о тебе.
Ни о ком не хочу думать – думаю о тебе.
Старая история: поэту всегда нужна влюбленность. Женское начало – вдохновляющая сила. Плохо лишь было, если говорить метафорически, за воротами любви. Распад Советского Союза. Вползание в дикий капитализм. Переоценка ценностей. Рыночная экономика ворвалась в книгоиздание, и, по словам Озерова, «толпа сочинителей ринулась на рынок, подменяя боевой дух наглостью». И то, что на первый план стали выходить люди, не умеющие писать, а задвинули старых, признанных мастеров, – это очень огорчало и удручало Озерова. «Если пауза затягивается, пропадет музыка…» И, конечно, стал ощутимее давить возраст:
В глубокой ночи и при свете дня
Приходит мысль, ощутима от дрожи:
Все меньше тех, кто старше меня,
Все больше тех, кто меня моложе…
И осознание «утраченного времени» – это уже Марсель Пруст. И стихах Озерова замелькали «плаха и гибкое дыхание пустоты». 18 марта 1996 года Лев Озеров умер на 82-м году жизни. В некрологах писали: «Мастер. Писатель Книги, читатель Книги, любитель Книги, знаток Книги, ценитель Книги…»
Главное, в сегодняшнее бурное время тотального невежества, дремучего незнания, цветения гламура и обжигающего всех кризиса, – не забыть ушедших рыцарей, таких, как Лев Озеров. И его простенький, но мудрый совет: «Единственный способ жить – продолжать делать свое дело». Впрочем, об этом говорил еще Вольтер: «Надо возделывать свой сад». Только вот садовников мало. И сады не цветут.