Солнечный зайчик. Михаил Зощенко (1895–1958)

Он изведал славу и хулу. Был любим народом и презираем властью. В печально знаменитом постановлении ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 года Зощенко был назван «подонком», «клеветником» и «подлецом». Сегодня все уверенно считают: большой талант, великий сатирик. «Солнечный зайчик» – как называл он себя.

У великого и замечательного была удивительная судьба, полная метаморфоз и загадок. В Литературной энциклопедии указана дата рождения Михаила Михайловича Зощенко 29 июля (10 августа) 1895 года, но сам он не раз называл другой год – 1894-й. По поводу разнобоя объяснял так: «Я не знаю даже, где я родился. Или в Полтаве, или в Петербурге. В одном документе сказано так, в другом – этак. По-видимому, один из документов – «липа». Который из них липа, угадать трудно, оба сделаны плохо».

В конце концов, какая разница: где и когда. Главное: Зощенко! Его талант, который вне времени, поверх всех юбилейных дат. Как писали: «Великий пересмешник советского хамства», «Развеселый гражданин с грустными глазами».

А теперь цитата из Зощенко:

«Есть такая, может быть, знаете, знаменитая картина из прежней жизни, она называется – «Неравный брак». На этой картине нарисованы, представьте себе, жених и невеста.

Жених – такой вообще престарелый господинчик, лет эдак семидесяти трех с хвостиком. Такой вообще дряхлый, обшарпанный субъект нарисован, на которого зрителю глядеть мало интереса.

А рядом с ним – невеста. Такая, представьте себе, молоденькая девочка в белом подвенечном платье. Такой буквально птенчик, лет, может быть, девятнадцати. Глазенки у нее напуганные. Церковная свечка в руках трясется. Голосок дрожит, когда брюхастый поп спрашивает: ну как, довольна ли, дура такая, этим браком?

Нет, конечно, на картине этого не видать, чтоб там и рука дрожала, и чтоб поп речи произносил. Даже, кажется, и попа художник не изобразил по идеологическим мотивам того времени. Но все это вполне можно представить себе при взгляде на эту картину…»

И Михаил Зощенко представлял. Он обладал богатейшим воображением и имел искристое золотое перо. В статье «Как я работаю» он признавался: «Лично я пишу чаще всего «от господина бога».

Ему удавались все стили и жанры: юмор и сатира, шарж и гротеск, лирика и проза. И что удивительно: в его рассказах автор, герой и рассказчик выступали как бы в одном лице. Были неразличимы. Своим ярким талантом Зощенко обличал советскую эпоху с его мещанством и бескультурьем, с его коммунально-кухонными страстями. Главный герой – маленький человек, добытчик личного счастья, уставший от войн и революцией, – «ну а которые помельче, те, безусловно, ловчились, приспосабливались и старались попасть в ногу со временем, для того чтобы прилично прожить и поплотнее покушать».

Вот эти, «которые помельче», отказывались биться за «ураганные идеи» партии и государства. Когда один толстый журнал потребовал у Зощенко рассказов «высокого штиля», он наотрез отказался. Он не был барабанщиком и трубачом эпохи. Он был неумолимым критиком несовершенства и уродства общественной жизни и неисправимой человеческой натуры. Это, конечно, не нравилось власти, и его жестко критиковали.

«Ну что? – отвечал Зощенко своим критикам. – Может быть, это клевета? Нет, это именно так и наблюдается в каждую минуту нашей жизни. И пора об этом говорить в глаза. А то все, знаете, красота да величие да звучит гордо. А как до дела дойдет, так просто ну пустяки получаются…» Вот и сегодня, заметим в скобках: шума о достижениях много, а посмотришь кругом – одни пустяки.

Зощенко не был ни диссидентом, ни борцом, он честно выполнял свою писательскую миссию, он даже написал несколько рассказов о Ленине, но опять же с плохо скрытым сатирическим подтекстом. И тем не менее Зощенко попал под каток истории (для наказания нужно было звучное имя, вот и выбрали Зощенко). Его пинали ногами и власть, и коллеги. Он обратился за помощью к Сталину: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Я никогда не был антисоветским человеком…» И в конце письма: «Я никогда не был литературным пройдохой или низким человеком, или человеком, который отдавал свой труд на благо помещиков и банкиров. Это ошибка. Уверяю Вас».

Спасала мужа и жена Вера Зощенко, обратившаяся с письмом к вождю: «…Он всегда думал, что своим трудом приносит пользу и радость советскому народу, что не с злорадством и злопыхательством изображал он темные стороны нашей жизни, а с единственной целью – обличить, заклеймить и исправить их…»

Письма к Сталину не помогли. Возможно, что он даже их и не прочел. Зощенко перестали печатать. Перекрыли ему кислород. «Мне теперь никто не звонит, – говорил Зощенко Леониду Утесову, – а когда я встречаю знакомых на улице, некоторые из них, проходя мимо меня, разглядывают вывески на Невском так внимательно, будто видят их впервые».

После смерти Сталина Михаилу Зощенко стало чуть легче, но только чуть. В начале 1958 года он писал Корнею Чуковскому: «С грустью подумал, что какая, в сущности, у меня была дрянная жизнь, ежели даже предстоящая малая пенсия кажется мне радостным событием…» И с горьким вздохом о себе: «Писатель с перепуганной душой – это уже потеря квалификации…»

22 июля 1958 года Михаил Зощенко умер, не дожив всего лишь неделю до 63 лет. «Гражданскую панихиду провели на рысях. Союзное начальство «сдрейфило» – как выразился писатель Пантелеев. Хоронили Михаила Михайлович в Сестрорецке. Хлопотали о Литературных Мостках – не разрешили. Короче, сгубили классика русской литературы. Не поставили к стенке, но убили иным способом.

Из письма Виктора Ардова Вере Зощенко: «Последний год жизни Михаила Михайловича был очень страшным… было ясно, что он уходит от нас, уходит быстро и непоправимо. Система мелких уколов и мелких подлостей… травмировали его чуть не ежедневно. Ему не давали забыть, что с ним произошло. И даже у открытого гроба трусливый перестраховщик А. Прокофьев позволил себе какие-то реплики, свидетельствующие о том, как он и мертвого Зощенко боится как человека, из-за которого могут возникнуть царапины на его карьере литературного чиновника. Это срам…»

Но бог с ними, с чиновниками, они были, есть и будут – и неизменно отвратительные. Хватит о печальном. Лучше вспомним отдельные штрихи из жизни Зощенко. «В XIX веке я родился, – писал он в автобиографии. – Должно быть, поэтому у меня нет достаточной вежливости и романтизма к нашим дням. Должно быть, поэтому я юморист».

«Отец мой художник, мать – актриса. Это я к тому говорю, что в Полтаве есть еще Зощенки. Например, Егор Зощенко – дамский портной, в Мелитополе – акушер и гинеколог Зощенко. Так заявляю: тем я вовсе даже не родственник, не знаком с ними и знакомиться не желаю. Из-за них, скажу прямо, мне даже знаменитым писателем не хочется быть. Непременно приедут. Прочтут и приедут. У меня уж тетка одна с Украины приехала…» («О себе, об идеологии и еще кое о чем»).

И далее: «Профессий у меня было очень много… Наиболее интересные: 1. Студент Петроградского университета. 2. Комендант почты и телеграфа в Петрограде (при Керенском). 3. Инспектор по кролиководству и куроводству. 4. Агент уголовного розыска. 5. Постовой милиционер. 6. Тормозной кондуктор. 7. Сапожник. 8. Конторщик…»

Может быть, это и смешно, но это было на самом деле. Как и то, что Зощенко храбро сражался в Первую мировую войну и удостоен боевых наград. Но этот факт Зощенко не выпячивал, а, наоборот, он сознательно дегероизировал свою жизнь и невольно как бы усмехался над ней: «Арестован – 6 раз, к смерти приговорен – 1, ранен – 3 раза, самоубийством кончал – 2 раза, били меня – 3 раза. Все это происходило не из авантюризма, а «просто так» – не везло…»

Как выглядел Зощенко? «Когда я узнал, что он родом полтавец, – вспоминал Корней Чуковский, – я понял, откуда у него эти круглые, украинские брови, это томное выражение лица, эта спокойная насмешливость, затаенная в темно-карих глазах…»

Словом, он был «приятной наружности», как сказала бы героиня его рассказов. Плюс неотразимая магия популярности. Женщины добивались встреч с ним, писали ему восторженные письма. Одной из пылких вздыхательниц он однажды сказал: «Вы не первая совершаете эту ошибку. Должно быть, я действительно похож на писателя Зощенко. Но я не Зощенко, я – Бондаревич».

Но, конечно, возникает вопрос, была ли у Зощенко любовь или муза? Любовь была… была жена… Была ли она музой? Ответ затруднителен.

В один прекрасный день (опять же в банальной стилистике героев Зощенко) будущий писатель увидел очаровательное создание, юную суфражистку, сестру милосердия Веру Кербиц-Кербицкую. И любовь вошла в сердце Зощенко, как заноза. Сам писатель нашел другое сравнение своей возлюбленной. «Я влюблен в солнечный зайчик и в Вас». 22 июля 1920 года Вера Кербиц и Михаил Зощенко заявили «о добровольном вступлении в брак и отсутствии законных препятствий к нему». «Сбылась моя давнишняя детская мечта: я – жена писателя», – записала в своем дневнике Вера.

Однако период романтической любви прошел и уступил место занудному быту. И сразу вспоминается рассказ Зощенко «Жених»: «На днях женился Егор Басов. Взял он бабу себе здоровую, мордастую, пудов на пять весом. Вообще, повезло человеку…»

Повезло ли Зощенко в личной жизни? Не очень. «Солнечный зайчик» в их отношениях вскоре исчез. В воспоминаниях Вера Владимировна отмечает: «У него был сложный и капризный характер. Он то, что в общежитии называют «тяжелый человек». Он часто бывал угрюмым, необщительным, замкнутым…» Ему не нравился мир, в котором он жил, он отвергал царящую кругом пошлость и в своих рассказах едко ее высмеивал.

Обратимся еще раз к воспоминаниям жены. «Я часто его спрашивала: «Ну кого ты больше всего любишь на свете? И жду ответа: «Тебя, тебя, тебя…» А он – со всею серьезностью: «Я больше всего люблю мою литературу…» Он, бывало, лежит, ничего не делает. Я ему: «Ну чего ты лежишь, работал бы». – «Я работаю». – «Ну как ты работаешь, ведь ты лежишь, ничего не делаешь…» – «Я думаю», – отвечает он».

На склоне лет Вера Владимировна подвела итог: «И как я прожила? Только женой «знаменитого писателя»… Только женой…» А она мечтала быть писательницей и актрисой. И все же она любила Зощенко и в годы гонений защищала его, бросаясь, как тигрица, на его врагов. Писала в защиту мужа письма к самому Сталину.

Если возвращаться к творчеству Зощенко, то неверно думать, что он только юморист и сатирик. Нет, он был еще и философом и увлекался социальной педагогикой, достаточно прочитать «Возвращенную молодость» и «Голубую книгу». Его друг Евгений Шварц писал в своем дневнике о Зощенко: «В его рассуждениях о жизни начисто отсутствовало чувство юмора. В них больше от болезненной стороны его существа, от постоянной борьбы с бессонницей, сердцебиением, страхом смерти. И он опыт свой охотно обобщал, любил лечить, давать советы, строить теории. Был он в этой области самоуверен».

Это уже другой Зощенко, как бы обратная сторона Луны, писатель, спускающийся в «сырой подвал подсознательного». Ну, а уж когда вышло постановление ЦК партии «О журналах «Звезда» и «Ленинград», то тут жизнь Михаила Зощенко и вовсе подкосилась. Он был обречен на гибель. Лидия Чуковская записала в августе 1955 года свои впечатления о писателе: «Михаил Михайлович неузнаваемо худ, все на нем висит. Самое разительное – у него нет возраста, он – тень самого себя, а у теней возраста не бывает… Старик? На старика не похож: ни седины, ни морщин, ни сутулости. Но померкший, беззвучный, замороженный, замедленный – предсмертный…»

Все это Лидия Чуковская рассказала Анне Ахматовой, и та всплеснула руками: «Бедный Мишенька!..»

Жизнь раздавила Зощенко, а точнее, не жизнь, а власть. Все к одному – и выбранная женщина оказалась совсем не той, какая была ему нужна. Загубленный талант! И исчезнувший солнечный зайчик!.. И остались только «Страдания молодого Вертера» (рассказ Зощенко, 1933 год):

«Рисуется замечательная жизнь. Милые, понимающие люди. Уважение к личности. И мягкость нравов. И любовь к близким. И отсутствие брани и грубости…»

Где этот рисунок? В нежных и воспаленных грезах и мечтаниях? А так – «лежит, знаете, на полу скучный. И кровь кругом».

Вы догадались? Это цитата из рассказа Михаила Зощенко.

«И кровь кругом» – это ведь про наше сегодняшнее газово-нефтяное время. Выходит, Михаил Михайлович никак не устаревает. В сумерках эпохи он четко видел суть.