Правдолюб из «Нового мира». Александр Твардовский (1910–1971)
Если коротко: народный поэт, выдающийся редактор, скромный правозащитник. Через возглавляемый Твардовским «Новый мир» в 50–60-е годы прошлого века к читателю пришло почти все лучшее, что было в тогдашней литературе: Василий Гроссман и Солженицын, Виктор Некрасов и Тендряков, Ахматова и Самойлов, Эренбург и Паустовский, Домбровский и Юрий Трифонов, Федор Абрамов и Шукшин и еще десятки других первоклассных талантов. «Новый мир» времен Твардовского – это был действительно новый мир, мир жесткой реальности и жестокой правды.
Отгремело, отгрохотало очередное торжество по случаю 65-летия Победы. Руководители страны довольны собой и праздником. Все было на торжестве – и самолеты, и танки, и марширующие войска, – все, кроме подлинной скорби и слез по тем, кто ковал победу и кому не довелось отметить ее. Чувство вины перед погибшими несвойственно нынешнему поколению, никто, пожалуй, не может повторить и почувствовать вслед за Твардовским его слова:
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны.
В том, что они – кто старше, кто моложе —
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь, —
Речь не о том, но все же, все же, все же…
И хрестоматийные строки из «Теркина»:
Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый,
Снег шершавый, кромка льда…
Кому память, кому слава,
Кому темная вода, —
Ни приметы, ни следа.
Твардовский, пожалуй, как никто другой, написал о войне простые и вместе с тем пронзительные слова о павших: «Я убит подо Ржевом,/ в безымянном болоте,/ в пятой роте, на левом,/ при жестоком налете…/ Я – где корни слепые/ ищут корма во тьме;/ я – где облачком пыли/ ходит рожь на холме…»
Такие строки мог написать только истинно народный поэт. Он не любил Есенина и прочих знаменитых поэтов Серебряного века. Избежал всех соблазнов модерности и обрел свой стиль. Его русский язык сдержанный, одноцветный, покоряет чистотой, прохладой и свежестью. Какой-то глубинный и без всяких словесных погремушек.
Немного о начале пути. Александр Трифонович Твардовский родился в деревне Загорье Смоленской губернии 8 (21) июня 1910 года. Появился на свет во время сенокоса, мать родила его прямо под елью. Из семьи зажиточных крестьян. Из-за своего происхождения хлебнул вдоволь ранней горечи и боли. Перенес все «ознобы и жары» за раскулаченного отца. Когда попытался защитить отца, то секретарь Смоленского обкома партии Иван Румянцев сказал, как отрезал: «Выбирай: либо папа с мамой, либо революция». Выбор труднейший: и отца было жалко, и революция приманивала светом больших надежд. Порог школы, по свидетельству однокашников, Твардовский «переступил уже с рифмой». С 14 лет он – селькор смоленских газет.
Опускаем подробности становления Твардовского как поэта и гражданина, отметим достигнутые вершины: в 1939 году он был награжден орденом Ленина, в 1940 – принят в ряды ВКП(б), несмотря на «кулацкое происхождение», в 1941 году удостоен Сталинской премии за поэму «Страна Муравия». Сталину нужны были звонкоголосые талантливые поэты. Однако «Страна Муравия» не была верноподданнической поэмой, она больше походила на некрасовскую «Кому на Руси жить хорошо», и в ней герой Никита Моргунок задавал мучивший всех вопрос: предвидится иль нет «конец всей этой суетории»?
«Суетория» продолжалась и продолжалась. В годы войны Твардовский работал в военных газетах и написал «Василия Тёркина». Книгу про бойца. Вася Тёркин, полулубочный герой, сразу стал народным любимцем. Он был шутник, балагур, но и мудрец. «Не прожить без правды сущей,/ Правды, прямо в душу бьющей,/ Да была б она погуще,/ Как бы ни была горька…»
«Василием Тёркиным» восторгался сам Бунин. В письме к Телешову он писал: «… Это поистине редкая книга: какая свобода, какая чудесная удаль, какая меткость, точность во всем и какой необыкновенный народный, солдатский язык – ни сучка, ни задоринки, ни единого фальшивого, готового, т. е. литературно-пошлого слова».
Еще во время войны Твардовский задумал продолжение: «Тёркин на том свете». Публикация состоялась в 1963 году, и – скандал. Затеянный Твардовским поэтический «суд народа над бюрократией и аппаратчиной» власти не понравился. «На том свете аппарат,/ Как на этом свете./ Вдоль и поперек – стена,/ Сдвинь-ка стену эту…» «Пасквиль на советскую действительность», – завизжала критика и посчитала поэму Твардовского «очернительской» и «клеветнической».
До «Тёркина на том свете» вышла книга «За далью – даль» и была отмечена Ленинской премией. В поэме Твардовский запечатлел время во всей его суровости и величия. Но в книге ощущались все же некоторые пределы дозволенного. В «Тёркине на том свете» этих тормозов уже не было. И уж совсем раскованной, откровенной и обжигающей стала поэма Твардовского «По праву памяти», написанная в 1966–1969 годах и опубликованная лишь в 1987-м. О стране, о Сталине, о железных объятиях сталинизма. «Сын – за отца не отвечает! Аминь…» «Напрасно думают, что память,/ Смолчав, пройдет сама собой;/ Что ряской времени затянет/ Любую быль,/ Любую боль…»
К стихам Твардовского мы еще вернемся. А сейчас надо вспомнить «Новый мир». Александр Твардовский руководил журналом дважды: в 1950–1954 годах и в 1958–1970-х, в общей сложности 16 лет. За годы его руководства журнал стал поистине властителем дум, своего рода альтернативным идеологическим центром. Превратился в трибуну вольномыслия, свободы слова, что в условиях тоталитарной системы имело огромное значение. При Твардовском публиковалось самое лучшее. Как говорил он: «Все, что талантливо и правдиво, – нам на пользу». И на страницах журнала появлялись произведения о тяжелой жизни народа, о произволе начальства, о повсеместном пьянстве и воровстве. Настоящим событием стал «Один день Ивана Денисовича», повесть-бомба Солженицына, взорвавшая всю страну. Твардовский один из первых открыл запретную лагерную тему, тему ГУЛАГа.
За обжигающую правду власть и критика не любили Твардовского и дважды обрывали его редакционную деятельность. А он гнул свою линию и никогда не печатал таких произведений, где «все похоже, все подобно,/ Тому, что есть иль может быть,/ А в целом – вот как несъедобно,/ Что в голос хочется завыть».
По свидетельству Владимира Лакшина, Твардовский любил журнал, его голубую обложку, с каким-то чувством радостного изумления брал в руки сигнальный экземпляр: «Скажите, вышел!» Держал его в руках, переворачивал, нянчил, как младенца… В своем кабинете Твардовский часто устраивал чистку новых стихов. Шутливо говорил: «Перебирал стишочки, как бедные грибочки, а белых вовсе нет…» Для него символом совершенного искусства была «Капитанская дочка». Если кого-то хотел укорить, всегда говорил: «Да он «Капитанскую дочку» не читал…» Не читал Пушкина – значит, беда.
Не любил советов, особенно тех, которые посылались сверху.
Я сам дознаюсь, доищусь
До всех моих просчетов.
Я их припомню наизусть —
Не по готовым нотам.
Мне проку нет – я сам большой —
В смешной самозащите.
Не стойте только над душой,
Над ухом не дышите.
Находясь в цековском санатории «Барвиха», Твардовский в своей рабочей тетради 29 ноября 1963 года, оглядываясь назад, писал: «В последние 10 лет, несмотря на репутацию пьющего (эка новость это у нас!) и 54 г. (снятие с «Нового мира», запрещение «Тёркина на том свете»), я, безусловно, мог достигнуть высших степеней в «системе» Союза писателей, т. е. оказаться во главе его… Но меня всегда пугала все более определенно выступавшая представительская, непродуктивная сущность этой должности. Если бы это случилось, я бы, наверное, погиб и ничего толком сделать бы не сумел… я бы неизвестно, как бы вертелся и терзался там. Я избрал для себя другую упряжку, т. е. «Новый мир»…»
Запись спустя 20 дней – 19 декабря: «Завтра-послезавтра домой «в огромность квартиры», где столько дел, забот, нерешенных вопросов и т. п. Как нечто самое трудное, неприятное, фальшивое и стыдное, но неизбежное предстоит встреча с избирателями… Но мне уже вообще при моем литературном имени бежать некуда – ни от почты моей ужасной, ни от неизвестно зачем навязанной обязанности выслушивать однообразное горе жилищно-паспортное, без всякой, в сущности, реальной возможности помочь этому горю, с чувством стыда и почти отчаяния. Бежать некуда…»
Следует пояснить: Твардовский был депутатом Верховного Совета РСФСР и в отличие от многих коллег-депутатов не хотел формально исполнять свои обязанности.
Твардовский никогда не был в открытой оппозиции к режиму. Можно сказать, он, как истинный патриот, служил власти. Но с годами его все больше стали раздражать бездарность управления страной, откровенные промахи и ошибки.
Тяжело переживал Александр Трифонович вторжение советских войск в Чехословакию, когда под танками была растоптана «пражская весна». В своей рабочей тетрадке (дневников он не вел, записывал все в отдельных тетрадях) записал отрывок так и незаконченного стихотворения:
Что делать нам с тобой, моя присяга,
Где взять слова, чтоб написать о том,
Как в сорок пятом нас встречала Прага
И как встречает в шестьдесят восьмом…
Мало известны факты помощи Твардовского пострадавшим писателям. Сам он никогда не писал о том, за кого хлопотал, кого высвободил на волю. В частности, он помог правозащитнику Револьду Пименову и поэту Алексею Прасолову. Был возмущен «делом Бродского»: «Очевиднейший факт беззакония». За высказываниями и настроениями Твардовского следили соответствующие органы, и о них докладывали в ЦК руководители КГБ Семичастный и Андропов. Не только следили, но и запрещали. В 1964 году был запрещен только что поставленный спектакль «Тёркин на том свете» в Театре Сатиры. В нем главную рол прекрасно сыграл Анатолий Папанов. Перестраховка властей? Но тут следует сказать, что Твардовский никогда не был открытым фрондером, он состоял в неком глухом сопротивлении, за это ему приходилось платить. Так, к 60-летию намечалось увенчать Твардовского Золотой звездой Героя Социалистического труда. А он поехал в Калугу, в сумасшедший дом – проведать заключенного там Жореса Медведева. Знакомый работник ЦК партии со вздохом сказал поэту:
– Мы, Александр Трифонович, собирались дать вам Звезду героя, а вы…
– А я и не знал, что звание героя дают за трусость… – дерзко ответил Твардовский.
Зимой 1970 года на Твардовского пошла открытая атака с целью выжить его из «Нового мира». 3 февраля Твардовский записывал: «Итак, вместо журнала – «властителя дум» – кремлевское питание, синекура в 500 руб.» Власть таким образом пыталась окоротить неугодного главного редактора или, можно сказать по-современному, прикупить. «Боже мой, ведь наши нынешние бенкендорфы, уваровы и т. п. ничего не знают, не читали о своих предтечах, но как до мелочей воспроизводят приемы, методы…»
Александр Твардовский вынужден был покинуть свой родной «Новый мир». 17 мая 1970 года, за полтора года до смерти, писал из Красной Пахры, где жил, Маргарите Алигер: «…Живу трудновато, – дай Бог, не было бы еще труднее и мрачнее…» 3 сентября его положили в больницу. Диагноз: рак легкого. Врачи зафиксировали редкую стремительность процесса… 13 декабря 1971 года Александра Трифоновича не стало, он ушел из жизни в 61 год.
Александр Солженицын в самиздатовской «Хронике» написал: «Есть много способов убить поэта. Для Твардовского было избрано: отнять его детище – его страсть – его журнал. Мало было 16-летних унижений, смиренно сносимых этим богатырем, – только бы продержался журнал, только бы не прервалась литература, только бы печатались люди и читали люди. Мало: – и добавили жжение от разгона, от разгрома, от несправедливости. Это жжение прожгло его в полгода… В почетном карауле те самые мертво-обрюзгшие, кто с улюлюканьем травили его. Это давно у нас так, это – с Пушкина: именно в руки недругов попадает умерший поэт. И расторопно распоряжаются телом, вывертываются в бойких речах. Обстали гроб каменной группой и думают – отгородили. Разогнали наш единственный журнал и думали – победили…»
На смерть Твардовского многие поэты откликнулись стихами. Так, Петр Вегин написал:
Когда Твардовского не стало,
И меньше света в мире стало.
………………………………
Россия плакала открыто.
Была земля ее разрыта.
Мерз на морозе березняк.
И кто-то выговорил сипло,
Что территория России
Давно не уменьшалась так…
«Как странно все теперь. В снегу поля пустые…/ Поверь, таких потерь / Немного у России» (Константин Ваншенкин). Вспомним и строки из «Тёркина на том свете»:
Смерть – она всегда в запасе,
Жизнь – она всегда в обрез.
Ушел большой человек, и его вспоминают, вспоминают… Из дневника Корнея Чуковского, запись от 8 мая 1946 года: «Вечером впервые у Твардовского. Чудесное впечатление: шестилетняя Олечка, понимающая жена, много книг, внутренняя заинтересованность в литературе… жалуется, что его, Твардовского, «Избранные стихи» печатаются 6 лет в Гослитиздате и все не могут выйти…»
Расшифруем выражение «понимающая жена». Это – Мария Илларионовна Твардовская. Они рано поженились и прожили вместе четыре десятилетия. Мария Илларионовна была женой, хранительницей домашнего очага, первым слушателем и судьей всех стихов Твардовского. После смерти мужа многое сделала по изданию его архива, расшифровывала черновики, писала комментарии.
Но вернемся к дневнику Чуковского. 12 ноября 1957 года: «Был у меня сегодня Твардовский. У меня такое чувство, будто у меня был Некрасов. Я робею перед ним, как гимназист. «Муравия» и «Тёркин» – для меня драгоценны, и мне странно, что такой поэт здесь, у меня в Переделкино, сидит, курит, как обыкновенные люди…»
Виктор Некрасов, который дружил долгие годы с Твардовским, вспоминал, что с Твардовским не всегда было «легко и просто»: «С Твардовским общение, в каком бы настроении он ни был, – а бывал он в разных, – всегда было интересным. Нет, тут надо какое-то другое слово, быть может, «значительным» – не подберу сейчас, но так или иначе это всегда было общение с человеком умным, на редкость неодносложным, очень ранимым и всегда неудовлетворенным, самим собой в том числе, хотя цену себе он знал. Он никогда не старался казаться умнее, чем он есть, но почему-то почти всегда чувствовалось его превосходство, даже тогда в споре оказывалось, что прав именно ты, а не он… К призванию своему относился весьма серьезно… Он любил все красивое. И понимал в этом толк. Красивую песню, стихи, какой-нибудь северный лубяной туесок, красивых людей. И умных… Дураков он не любил. Физически не переносил. И особенно за то, что всегда поучают…»
В статье «Вспоминая Твардовского» Юрий Трифонов привел слова Александра Трифоновича, обращенные к нему: «Знаете, Юрий Валентинович, иногда проснешься утром и думаешь: а не бросить ли все это? Не послать ли куда? Ведь сил не хватает на борьбу… Ведь ей-богу же, и сам я кое-что еще могу написать, руки есть, голова есть… А вот силы кончаются. А потом подумаешь, сколько же людей ждут этот журнал, как праздник, как надежду какую-то! В захолустных городках где-то, в деревнях подписываются, ждут, я же знаю… Обмануть их? Уйти в благополучную жизнь? Нельзя, невозможно. И говоришь себе, как протопоп Аввакум своей Марковне: «Марковна, до самыя смерти!» Она его спрашивала: «Долго ль мука сия, протопоп, будет?»
А далее Трифонов вспомнил об отвратительной кампании клеветы и травли, которую вели многие издания и отдельные писатели. По мнению Трифонова, Твардовский своим «Новым миром» взорвал «пороховой погреб писательских самолюбий». И амбиций, – добавим мы. Сам Твардовский не терпел славословий и отказывался от всяких почестей, хотя не всегда удавалось их избежать. Шофер говорил о нем: «Скучно живет. Никуда не ездит. Гостей, смотрю, у них не бывает… Я бы на его месте пожил в свое удовольствие. Ведь каждый день ближе к смерти».
Многие современники отмечают скромность Александра Трифоновича. Скромный, умный, независимый, но и нетерпимый и резкий порой. Некоторых писателей не принимал даже на дух, к примеру, Набокова. И водился за Твардовским еще один грех, как выразился Трифонов: «вековое российское злосчастие» – многодневные загулы. Молодой Александр Вампилов встречался с Твардовским зимой 1965 года и записывал разговоры с Александром Трифоновичем: «54 года. Пьет давно и серьезно». «– Где я пью? С кем?.. Вурдалаки какие-то…» Любил прибаутку: «Рюмочка Христова». «Снова запой. – Убить еще не могу, но ударить уже могу». Печально все это. Горько. По Твардовскому: ни прибавить, ни убавить. Он попал не в самый «бархатный сезон».
Почти четыре десятилетия мы живем без Александра Твардовского.
И в старом московском пейзаже,
Что в пыльное смотрит окно,
Все новое нынче… и даже
Твардовского нету давно.
Эти строки написал Ваншенкин в 1982 году, а ныне уже 2012-й. И уже почти нет «старого московского пейзажа». Есть громады небоскребов и офисных глыб. И возникший новый капиталистический мир во сне не мог присниться старому «Новому миру». И дело, которому принадлежал Твардовский – «Браться с душой за нелегкое дело. Биться, беситься и лезть на рожон», – уже старомодно. Разве полезешь? «Единая Россия». Вертикаль власти. Железобетон.
Век «соловья-одиночки», который пел в «краю травянистых дорог», закончился. Ау, где он?!.. И остается один только завет-предупреждение поэта: «Кто прячет прошлое ревниво, /С грядущим явно не в ладу».
Давайте все же будем в ладу.