Синяя птица

В то воскресенье в Художественный театр должны были пойти Аня с Мишкой, но Мишка опять что-то натворил и его наказали, не пустили в театр, а вместо него Аня взяла меня. И вот мы с ней сидим на откидных креслах очень близко к сцене — во втором и в третьем рядах партера. Я рассматриваю занавес, хрустальную люстру, нарядных мальчиков и девочек, вижу головы музыкантов в освещенной оркестровой яме, слышу нестройные звуки их инструментов и праздничный шелест серебряных бумажек от шоколадных конфет. Люстра тускнеет, зал затихает, и занавес, обдав нас теплым ветром, с тихим шуршанием раздвигается.

…Какой чудесный мальчик этот Тильтиль! Смелый, добрый, сказочный и в то же время понятный, будто с нашего двора. Как он заботится о своей младшей сестре Митиль! Фея подарила ему волшебную шапочку, чтобы он мог понимать язык вещей.

— Поверни алмаз! — сказала Фея.

До этого момента я еще помнила, что я в театре. Но когда полутемная комната с ночным окном озарилась медленно плывущими огоньками, и стрелки часов затанцевали в воздухе, и один за другим начали оживать Хлеб, Вода, Сахар, Огонь, когда Собака с Котом заговорили человеческими голосами — всё окружающее исчезло, и я безоглядно вплыла в волшебную реальность, где Сахар отламывал свои длинные как карандаши пальцы и они превращались в леденцы, которыми он угощал детей, а пальцы вырастали снова, где Огонь в красно-черных языках пламени с горящими красными глазами злобно кидался на Воду, а она шипела… А потом, взявшись за руки, они все отправились на поиски Синей птицы. Впереди шла серебристая красавица Свет, за ней Тильтиль, Митиль и все остальные, повторяя хором, как заклинание: «Мы длинной вереницей идем за Синей птицей…» Кажется, весь зрительный зал дышал одним взволнованным дыханием, повторяя про себя эти завораживающие слова, боясь пошевелиться, и только время от времени звякали об пол роняемые номерки.

Антрактов не помню. Помню только, что меня тянуло поскорее снова занять свое откидное место во втором ряду.

…Страшнее всего были Ужасы из царства Ночи. Чуть ли не в три человеческих роста, в серых балахонах, они вырывались из пещеры и воя теснили героев, которые в испуге забились в угол. Но Тильтиль их не боялся! Он заставил Ночь открыть дверцу в потайной сад, где летали Синие птицы. Какие они были красивые! Но пойманные, они все умерли при свете дня.

А вот страна Воспоминаний, где жили умершие бабушка и дедушка, оказалась не страшной, светлой, солнечной, с хорошеньким домиком посреди лужайки. Бабушка, дедушка и маленькие братья и сестрички Тильтиля и Митиль так им обрадовались, так весело танцевали! Только прощание было грустным. Бабушка и дедушка просили почаще вспоминать их. «Мы оживаем, когда вы о нас вспоминаете». И долго махали руками вслед уходящим внукам, пока не пропали за стеной густого белого тумана. А Синяя птица из страны Воспоминаний тоже умерла: она не могла жить в стране живых.

Так они и вернулись домой, не добыв Синей птицы, а та, что жила у них в комнате, в клетке, — сизая горлинка — вырвалась и улетела. Тильтиль подошел к краю сцены и произнес, глядя прямо в зал грустными глазами:

— Если вы когда-нибудь найдете Синюю птицу, принесите ее, пожалуйста, нам. Она нам очень нужна!

И тяжелый занавес, прошуршав по полу, медленно сомкнул створки, будто скрепленные крыльями летящей Синей птицы белого почему-то цвета.

Зал осветился. Аня сказала:

— Пошли. Мамка велела к ней зайти после спектакля.

Она протащила меня сквозь публику, мы спустились на полэтажа, Аня отодвинула занавеску, за которой оказалась белая дверь, и втянула меня в широкий и довольно тусклый коридор со стенгазетой, с какими-то объявлениями на стене, с телефоном на низком столике. Это было что-то вроде изнанки Чуда, но все равно Чудо! Потому что у столика на табуретке сидел Сахар в своем синем жилете с белым колпаком на голове и разговаривал по телефону. Увидев нас, он поднял руку и пошевелил в воздухе длинными, как карандаши, пальцами. А навстречу нам шел Кот, в очках, на ходу читая газету.

Аня открыла одну из многочисленных дверей, и мы вошли в светлую комнатку с диваном и трехстворчатым зеркалом. Перед зеркалом сидел Тильтиль. На его плечи был наброшен шелковый полосатый халат. На диване лежали его рубашка, курточка и короткие штаны с бретельками. Темно-вишневая бархатная шапочка с алмазом лежала отдельно, у зеркала, на длинном узком столике, уставленном баночками, коробочками, кисточками.

— А, пришли! — сказал Тильтиль. — Садитесь, я сейчас разгримируюсь.

Он снял белокурый парик и отклеил ото лба телесного цвета ленту, скрепляющую черные стриженые волосы. Потом густо намазал лицо вазелином и большим куском ваты протер лоб, щеки, подбородок, шею. Нежная розовая краска осталась на вате, а у зеркала сидела Вера Дмитриевна, Анькина и Мишкина мама. И она была теперь совсем не похожа на Тильтиля. У нее было усталое, не очень молодое лицо и морщинки возле глаз. Она сняла халатик, расстегнула белую жилетку, туго стягивающую ей грудь, и перестала быть стройной, как на сцене. Она сняла с вешалки и надела черную юбку и белую кофточку с брошкой. Припудрила лицо, зашнуровала ботинки на маленьком каблучке, взяла сумочку, потушила в комнате свет и сказала:

— Идите быстренько одевайтесь, я вас подожду у служебного выхода.

Втроем мы вышли из Проезда МХАТа на улицу Горького, перешли через улицу к метро. На углу продавали мороженое. Вера Дмитриевна сказала:

— Купить вам? — и купила нам и себе по вафельному рожку.

Мы шли к метро и ели мороженое. Это было так буднично, а Чудо все равно не кончилось.

Мы потом, спустя много лет, ходили всем двором смотреть Аню в роли Тильтиля. А еще спустя много лет — ее же в роли бабушки из страны Воспоминаний. Теперь уже и бабушку играет другая актриса.

А Чудо все длится и длится.