Витя приехал!

Приехал Витя! Он писал нам на Московский адрес, а мы были в Горьком, поэтому письма не доходили. А потом он вернулся в Москву, узнал, что мы в Омске, и приехал.

Он стал таким взрослым! Мама и тетя Лена то и дело ахали:

— Как ты повзрослел!

— Как ты вытянулся!

Мама обменяла на рынке свои летние туфли на сливочное масло, чтобы подкормить Витю. Сливочное масло лежало в глубокой тарелке, круглое и крепкое, как маленькая дыня. На желтоватой поверхности блестели прозрачные капельки воды. Нам с Маринкой разрешили съесть по чайной ложке без хлеба. Мы по очереди вонзили ложки в податливую мякоть, сели рядышком возле печки и принялись с наслаждением слизывать масло. Оно было вкусное как мороженое, которое я однажды ела перед войной.

И мне вдруг ясно вспомнился первомайский праздник, когда еще не было войны. Мы с братом шли по широкой солнечной улице, которая почему-то называлась Садовое кольцо, хотя она была прямая и никакого сада на ней не было. Брат купил мне красный воздушный шар и обклеенный разноцветной бумагой маленький полукруглый мячик на резинке. Шар Витя прикрутил ниткой к пуговице моего пальто, и он трепыхался надо мной, залетал то с одной, то с другой стороны и немножко мешал идти. Как будто он живой, я веду его на поводке, а он не слушается. А мячик я держала за резинку, он падал вниз, но, не долетев до земли, подскакивал, ударялся о мою ладонь, снова падал и снова подскакивал.

Витя держал меня за руку, но не обращал на меня никакого внимания: рядом шли его друзья — Володя Антокольский, Кирка Рапопорт и Егор Щукин. Они пели песню про Ваську Петухова, который очень много пил и очень много ел, и наконец он за-бо-лел. Кажется, они ее сами сочинили. Они любили сочинять смешные стихи. А я смотрела по сторонам и вдруг увидела продавца мороженого. Я стала тянуть Витю за руку, но он по-прежнему не обращал на меня внимания. Он с увлечением пел:

Лечила его сестра

Наталья Петухова.

Она его кормила

Лекарством из Тамбова!..

— Хочу мороженого! — просила я.

— Где? Где мороженое? — встрепенулись Кирка и Егор.

Я показала пальцем, и мы все подошли к толстому продавцу, который быстро орудовал у своего голубого ящика. В ящике стоял бак с мороженым. Продавец протянул всем по круглой порции. Всем, кроме меня.

— А мне? — спросила я.

— Тебе нельзя, — ответил Витя. — Шура не разрешила.

А Кирка добавил:

— Детям вообще есть вредно. Мы, например, нашего Мишку никогда не кормим.

— Никогда?! — поразилась я.

— А тебя разве кормят? — удивился Кирка. — Странно, странно.

— Смотрите! — развеселился Егор. — Сейчас заревет!

А я уже ревела.

— Ладно вам, — сказал Володя, который был старше всех. — Хватит над младенцем издеваться.

И он дал продавцу деньги.

— Вымахали оболтусы, — сказал продавец. — Поумнее шутки не придумали. Как тебя, девочка, зовут?

— Аня, — всхлипнула я.

Продавец круглой ложкой зачерпнул из бака мороженое, положил его на круглую вафельку, другой такой же вафелькой прижал так, что мороженое немного выдавилось по краям, и протянул мне.

— Получай, Аня, — сказал он. — Твоя персональная порция. Читать умеешь?

— Нет еще.

— Вот тут написано: Аня, — продавец показал выпуклые буквы на вафельке, и я их сразу запомнила.

Мы пошли дальше по солнечной, украшенной флагами и заполненной народом улице. Я лизала мороженое, держа порцию двумя пальцами посередине, как остальные. Я не обиделась. Наоборот, мне было даже чуть-чуть лестно, что большие ребята обратили на меня внимание. Я всегда восхищалась старшим братом и его друзьями, а они снисходили до общения со мной так редко, что я рада бывала даже, когда они дразнили меня.

И вот сейчас, сидя возле печки, я ела масло и вспоминала ту довоенную порцию мороженого. А Маринке нечего было вспоминать, и она просто ела масло.

Дрова купили!

Шура закладывает в печь поленья, поджигает бересту, поленья начинают уютно трещать. Шура приносит из сеней тазик с замороженым молоком, похожим на большой белый пирог, разбивает его молотком на куски, складывает в кастрюлю, кипятит и варит нам с Маринкой кашу. Иногда тихонько плачет — нет писем от Коли.

Из черной тарелки, висящей на стене, передают:

— После продолжительных ожесточенных боев наши войска оставили…

Звучат песни: «Так-так-так, говорит пулеметчик, так-так-так, говорит пулемет», «На позицию девушка провожала бойца…», рассказывают о подвиге партизанки Тани. Возникает и обретает смысл страшное слово «пытали».

В этой замкнутой комнатной жизни каждое услышанное слово проникает прямо в душу, омывается воображением и превращается в игру, где идут продолжительные бои, падают сбитые самолеты, плачет девушка, которую пытают, — с той разницей, что в игре всё кончается хорошо, непременно хорошо. Наши побеждают. Партизаны спасают девушку. Никто не умирает, кроме фашистов.