В городском парке

Когда у Шуры выпадало свободное время, она водила нас с Маринкой в городской парк. Там было не так интересно, как на берегу Омки, потому что не было Марика. Шура его гнала, если видела его у наших ворот. Говорила, что он со своими патлами вшей на нас натрясет.

А я молчала. Боялась, что если начну его защищать, Шура не разрешит мне выходить за ворота.

Но и в городском парке было интересно — там были качели, песочница, деревянная горка, дорожки и много деревьев.

Однажды в парке появилась странная группа детей. Их было человек десять, некоторые большие, лет по двенадцать, а некоторые совсем малыши.

Привела их женщина в белом халате. Я смотрела на детей и сначала не могла понять, почему они мне кажутся странными. Потом догадалась: они были очень тихие, не бегали, а держались кучкой около женщины, которая их привела. Она подводила их к качелям и говорила:

— Вот здесь качели.

И они трогали столбы, врытые в землю, доски и веревки.

Женщина вела их дальше и говорила:

— Вот здесь песок. Здесь скамейка. Осторожно — дерево.

Алька стояла возле меня и тоже смотрела на странных детей. Потом прошептала:

— Они слепые…

Я почувствовала, что у меня вся кожа покрылась мурашками. Я вспомнила лошадь, у которой выкололи глаз, чтобы ее не забрали на войну, и спросила:

— Кто им выколол глаза?

Высокая девочка у качелей обернулась и посмотрела в нашу сторону.

— Нам никто не выкалывал глаза, — громко сказала она. — Меня контузило при бомбежке. А Вероника ослепла после пожара. Нам никто не выкалывал глаза.

Девочка смотрела почти на меня, но все-таки не совсем. Чуть-чуть мимо. Глаза у нее были совсем как у зрячей, и мне было странно, что она смотрит на меня и не видит.

— Мы не все слепые, — сказал мальчик в белой рубашке. — Если я захочу, то я могу видеть.

У него глаза были закрыты опухшими красными веками. Он откинул голову назад и пальцами на секунду разлепил веки.

— Я тебя вижу! — радостно воскликнул он. — У тебя косички с бантиками!

Слепые дети очень быстро освоились в парке. Вскоре они уже вовсю качались на качелях, бегали, почти не натыкаясь на предметы. И вовсе они оказались не тихие, быстро перезнакомились с нами, узнавали по голосам и неустанно задавали вопросы. Их интересовало, какого цвета скамейки, какой формы на небе облака, какие из себя я и Маринка, какие деревья в парке, есть ли в траве ромашки и колокольчики. И про себя они рассказывали, что живут в детском доме, воспитательница Елена Семеновна очень хорошая, все время с ними разговаривает, обо всем рассказывает, а другая воспитательница, Маргарита, — плохая, на их вопросы отвечает «отстаньте». Ей-то хорошо, она видит, а им-то интересно знать, какое все вокруг.

Высокая девочка Ира, которую контузило при бомбежке, полюбила Маринку, рассказывала ей всякие истории. Мне Ира сказала, что некоторые дети не навсегда слепые, что в детском доме их лечат и скоро некоторых из них положат в больницу и сделают операцию. И тогда они станут видеть. Мальчика Вадю на днях должны отправить в больницу, а он не хочет — боится операции.

— Какой глупый, — сказала Ира. — Мне, если бы сказали: тебе будет так больно, ну очень, очень больно, но зато ты увидишь, я бы с радостью! Хоть на денек!

— Почему на денек? — возражала я. — Тебе тоже сделают операцию, и ты будешь видеть.

— Мне не обещают, — сказала Ира.

Дома, во дворе, я закрывала глаза и играла, как будто я Ира. Ходила по двору, ощупывала руками предметы, но долго не выдерживала — открывала глаза. Видела кусты акации, небо, крышу дома, щелястый забор… Неужели Ира никогда-никогда не увидит всего этого?

Я убеждала ее и себя, что она увидит, увидит!