Наши песни

Наигравшись, мы любили рассесться всем двором на дровах возле четвертого подъезда и петь военные песни.

Высокие волны вздымает лавиной

Широкое Черное море.

Последний матрос Севастополь покинул,

Уходит он, с волнами споря…

Мы никогда не видели моря, но, впадая в песенный экстаз, испытывали иллюзию участия, соприкосновения со всем тем, о чем говорилось в песне.

Хотелось лечь, укрыть бы телом

Родные камни мостовой.

Впервые плакать захотел он,

Но комиссар обнял его рукой:

«Ты ж одессит, Мишка…»

Было в песнях что-то такое, что принималось всем сердцем.

Что ж такое в них было? Почему они так действовали? Или это во мне что-то было, да сплыло?

Я знаю, друзья, что не жить мне без моря,

Как море мертво без меня, —

И восторженный комок подступал к горлу. Душа была взрыхлена, и военные песни, падая в нее, как семена, тотчас прорастали гордым чувством причастности к подвигу своей страны, и слова эти — подвиг, Родина, победа, строки о том, что «Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех», отзывались радостной верой, что так оно и есть.

Из песен возникал, выкристаллизовывался мужской идеал — сильный, мужественный, благородный и нежный рыцарь.

Ночь коротка, спят облака,

И лежит у меня на ладони

Незнакомая ваша рука…

После тревог спит городок,

Я услышал мелодию вальса,

И сюда заглянул на часок.

Это был контур сквозь туман, неверный, таинственный, меняющийся, зыбкий контур настоящего мужчины.

Я совсем танцевать разучился,

И прошу вас меня извинить.

Конечно, он разучился танцевать в походах и боях, но он остался рыцарем, он нежен, грустен, галантен («Прошу вас меня извинить…»). Он прошел через смертельные опасности, совершил много подвигов («Прощайте, Скалистые горы, на подвиг Отчизна зовет…»). Он умирал, сжимая в ладони заветный камень, его спасали друзья, и вот, в тоске по дому, в незнакомом городе, в этом зале пустом мы танцуем вдвоем…

Вижу наш двор, нагретую солнцем, изрисованную мелом стену дома, нас, сидящих на дровах и поющих про девушку в ситцевом платье, которая спасла жизнь красноармейцу. Хотелось быть этой девушкой, товарищем, спутницей, суровой боевой подругой.

Если ранили друга, сумеет подруга

Врагам отомстить за него.

Если ранили друга, перевяжет подруга

Горячие раны его.

Это было время стопроцентного доверия к каждому слову песни, каждому слову книги, каждому кадру фильма. Ни одна скептическая фраза еще не оцарапала наших душ. В нас жила ничем не колеблемая вера во все устои, во все идеи. Мы сознавали себя детьми самой справедливой в мире страны, которая победила фашизм и дала свободу народам. В нас горел костер столь восторженной любви к товарищу Сталину, который подарил нам счастливое детство, что пламя этого костра ослепляло нас и романтически приподнимало над действительностью.