ИГРЫ

Много раз доводилось мне быть свидетелем яростных споров между специалистами-ракетчиками по поводу масштабов и сроков ядерных сокращений. За десять последних лет ни разу не слышал, чтобы кто-то упорно стоял на том, что нам не надо урезать свои ядерные арсеналы. Споры были совсем о другом: почему эту проблему политики и некоторые высшие генералы решают узким кругом, почему информация предоставляется неполная?

Меня поражало, что даже наши элитные специалисты из «ядерного» управления Главного оперативного управления Генштаба, Национального центра по уменьшению ядерной опасности (НЦУЯО) не могли убедительно доказать, почему в том или другом случае мы идем на уступки американцам. Иногда создавалось впечатление, что какая-то неведомая зомбирующая сила властвует над сознанием людей и побуждает их смиренно принимать и пропагандировать решения, иногда очень похожие на предательство…

Но есть еще на Арбате много людей, неподвластных идеологическому гипнозу: часто от сослуживцев из НЦУЯО я слышал гневные речи по поводу того, что «нас опять оставляют в дураках». И то были не просто эмоции: люди доставали из сейфов тексты документов, договоров, соглашений, актов проверок, президентских указов, постановлений правительства, директив министра, начальника Генштаба и оперировали исключительно фактами. Более того, многие из них были членами различных консультативных групп, инспекторских комиссий, выезжали в США на проверку ядерных объектов, участвовали в подготовке текстов договоров…

И чем больше я вникал во многие конфиденциальные вопросы ракетно-ядерной проблематики (а занимаемое служебное положение предоставляло мне здесь широкие возможности), тем очевиднее становилось, что это сложно устроенный «чемодан с двойным дном». Я все чаще убеждался, что обнародовалась преимущественно та информация, которая была выгодна узкому кругу высших политических чинов. А «неудобные» сведения (которые, в частности, касались наших просчетов в обеспечении обороны России, в том числе и в ракетно-ядерной сфере) обычно имели гриф «совершенно секретно» и огласке, естественно, не придавались.

Но предстояло еще много повариться на Арбате, во многие кремлевские, правительственные и другие государственные тайники заглянуть, чтобы понять: за всем этим стоит некий «политический бартер».

Было время, когда я, как, наверное, и тысячи других арбатских полковников, с недоверчивой ухмылкой встречал страстные речи лидеров непримиримой оппозиции о том, что мы свои инициативы в области сокращения стратегических наступательных вооружений, свою ракетную мощь втихаря обмениваем на денежную поддержку наших экономических реформ Западом, на новые инвестиции и кредиты, на протекцию России при ее попытках вступить в престижные международные торговые и финансовые клубы…

Со временем пришло иное видение проблемы. И я уже не ухмылялся и согласно не кивал головой, когда слышал злые отповеди какого-нибудь кремлевского или мидовского чиновника «отмороженным коммунякам» или националистам, которые якобы «ничего в этом не смыслят и чрезмерно сгущают краски».

Да, и такое случалось. Политика часто состоит из умышленных преувеличений или, наоборот, нарочитого замалчивания сути и масштабов проблем.

Но многие годы находясь по ту сторону генштабовской двери, где царит культ строгих расчетов, тысячу раз проверенных фактов и цифр, а не митинговых эмоций, я убедился в том, что доставшееся России от Союза «ракетно-ядерное наследие» все чаще превращается в военно-политический товар. И тут существовал свой бизнес — уступки оппонентам были одной из форм выживания режима, который всеми силами пытался прицепить ржавую и разваливающуюся телегу российской экономики к блистательной колеснице Запада.

Высшим кремлевским политикам было необходимо, чтобы генералы безропотно следовали в русле их конъюнктурных замыслов даже тогда, когда речь шла об откровенной продаже нашей ракетной мощи…

Тем военачальникам, которые понимали, что от них требуется, Кремль обеспечивал режим наибольшего благоприятствования в службе. И когда Дума в очередной раз приглашала некоторых наших «ядерных» генералов на консультации, уже можно было не сомневаться, что политическая конъюнктура будет в их речах всячески маскироваться под профессиональные аргументы.

Я хорошо познал всю эту кухню. Не раз бывал на слушаниях и знаю, какая там нередко случается шулерская игра. Генеральское искусство лукавства достигает блистательных высот: слова — скользкие, как только что вытащенные из речки угри. Аргументы — как безразмерные носки, на любую ногу…

Однажды, помнится, Кремль распорядился, чтобы наши высшие генералы публично высказались об исторической значимости решения больше не нацеливать ракеты на США. Объявление Ельцина об этом, по строгому счету, было всего лишь формальным жестом доброй воли. В случае необходимости полетные задания ракет быстро будут возвращены в боевое положение.

А поскольку надежной системы взаимного контроля за ненацеленностью ракет до сих пор нет (невозможно, например, проконтролировать, куда нацелены ядерные ракеты на наших или американских атомных подлодках, пасущихся, скажем, в Тихом океане), то нет и стопроцентных гарантий того, что все на самом деле происходит именно так, как декларируют высшие политики.

В декабре 1996 года в составе российской военной делегации во главе с генералом армии Игорем Родионовым я был в Брюсселе. Там и спросил министра обороны США Уильяма Перри:

— Вы точно знаете, что мы перенацелили свои ракеты?

Перри ответил с улыбкой:

— Мы не можем знать это точно… Так же, как и вы не можете знать, что мы этого не сделали…

То был удивительно искренний и совершенно не американский ответ (может быть, потому, что Перри уходил с поста).

От наших генштабовских специалистов-ракетчиков не однажды я слышал, что игра в перенацеливание принесла на первой стадии этой затеи некоторые выгоды американцам.

Для возвращения полетного задания ракеты из нулевого в боевое положение необходимо, чтобы компьютер сделал перерасчеты. Американский делал это быстрее российского. И это значит, что американская ракета уже могла быть на траектории полета, а наша только-только уходила со старта. Могло случиться и так, что американская ракета, запущенная с атомной подлодки в северо-западной части Тихого океана, уже подлетала бы к Уралу, а российская — еще только набирала высоту…

Был и еще один момент, который до сих пор тревожит наших спецов: американские разведывательные спутники, постоянно «висящие» над нами, способны мгновенно фиксировать инфракрасное излучение, идущее от двигателя стартующей российской ракеты, и в доли секунды — нацеливать на нее американскую (по пентагоновским директивам, почти 70 процентов наших ракет должны быть уничтожены на начальном этапе взлета и в пределах национальной территории)…

А российская космическая система, обеспечивающая наблюдение за континентами и акваториями морей и океанов, из-за мизерного финансирования начала «рассыпаться» — ее возможности по обнаружению стартов баллистических ракет серьезно сужались. Количество космических аппаратов на орбитах с начала 90-х годов стало постоянно уменьшаться. А те, что находились в космосе, нередко работали с серьезными неполадками…

Долгое время обо всем этом у нас в Минобороны и Генштабе говорилось только в совершенно секретных докладах, приказах и директивах. Потом правда стала все чаще рваться наружу…

Запомнился эпизод: 1995 год, наша пресс-служба готовилась к пресс-конференции министра оброны РФ генерала армии Павла Грачева. Чтобы не дать возможности журналистам застать его врасплох по тем или иным вопросам, мы разослали Главкомам видов Вооруженных Сил и командующим родами войск письма с просьбой предоставить справки об истинном состоянии их «хозяйств». Вскоре получили ответы. Был среди них и материал, подписанный командующим Военно-космическими силами России генерал-полковником Владимиром Ивановым. Он с беспрецедентной откровенностью рассказывал о положении дел в ВКС, приводил конкретные факты и цифры.

Данные были настолько мрачными, что у некоторых моих коллег глаза стали квадратными и они посоветовали мне во избежание крупных неприятностей не передавать материал Грачеву. Дескать, если Павел Сергеевич озвучит это перед журналистами, может подняться такой шум, что министр получит нагоняй от Кремля. Но какой здесь резон, если Грачев имел достаточное представление о положении дел в ВКС и хорошо знал, что говорить, а что — нет? Материал ему был передан. На пресс-конференции министр ограничился парой цифр, и я хорошо понимал, что в его положении вряд ли кто-нибудь поступил бы по-другому…

Впрочем, по-другому в начале 1997 года поступил сменивший Грачева на посту военного министра России генерал армии Игорь Родионов, который во время встречи с ветеранами Вооруженных Сил публично заявил, в частности, что из-за продолжающегося развала Военно-космических сил «мы становимся слепыми» и уже, случается, по нескольку часов в день не можем наблюдать за некоторыми районами Земли…

После того шумного заявления у Родионова были неприятные объяснения с Кремлем. Хотя он сказал всего лишь толику правды. Власть не любит генералов, которые не умеют ей льстить и говорят то, что думают. Родионова через несколько месяцев убрали, но факты, предъявленные им, остались. Космические глаза России продолжают слепнуть.

За последние годы разрухи в стране и армии мы обкорнали от безвыходности свою военно-космическую группировку. В результате распада СССР мы потеряли почти половину узлов радиоэлектронного наблюдения и предупреждения о ракетном нападении. С перебоями фурычат наши оставшиеся системы на Дальнем Востоке, на Севере и в других местах. А им ведь уже по 20 и более лет. У нас серьезные проблемы с эксплуатацией объекта радиоэлектронного наблюдения, оставшегося в Азербайджане (Габала). Так что говорить о существовании полноценной системы предупреждения о ракетном нападении (СПРН) уже давно не приходится.

А ведь еще в советские времена в этой системе не были залатаны все бреши. В начале 80-х годов Генеральный штаб был серьезно обеспокоен тем, что оставалось неприкрытым северо-восточное ракетойпасное направление. Уже тогда Москва располагала сведениями о пентагоновских планах, в соответствии с которыми ядерные ракеты «Трайдент» на американских атомных подлодках, патрулирующих в северной части Тихого океана, могли «простреливать» территорию Союза.

Для решения этой проблемы сначала планировалось соорудить узел надгоризонтной радиолокации в районе Якутска или Норильска. Но дальнейшие расчеты ученых и строителей показали, что Якутск отпадает из-за недостатка электроэнергии. А строить станцию в Норильске было очень дорого — доставлять туда оборудование и стройматериалы надо было кружным морским путем.

Проблема строительства станции несколько раз рассматривалась на закрытых совещаниях в Генштабе под руководством тогдашнего его начальника маршала Николая Огаркова. Он считал, что надо идти по наименее затратному пути, и предложил возвести объект в районе Енисейска (Красноярский край). Огаркова активно поддержал замминистра по строительству генерал-полковник Николай Шестопалов.

Главнокомандующий Войсками ПВО главный маршал авиации Александр Колдунов и командующий войсками Противоракетной обороны генерал-полковник Юрий Вотинцев яростно противились этой идее и доказывали, что строительство станции в Енисейске идет вразрез с некоторыми принципиальными положениями Договора по ограничению систем ПР01972 года.

Каждая из сторон твердо стояла на своем. Конфликт принял столь серьезный оборот, что в него был втянут и министр обороны СССР маршал Дмитрий Устинов. Он принял сторону Огаркова — Шестопалова и на одном из совещаний раздраженно заявил:

— Если еще кто-нибудь скажет слово против Красноярской станции, мгновенно простится с должностью…

Станцию стали строить. Американцы с помощью своих разведывательных спутников засекли это почти с первых дней. И продолжали молча наблюдать за стахановскими темпами работ, давая русским возможность вволю пускать деньги на ветер. А потом заявили протест. Москва сквозь зубы согласилась.

Несостоявшуюся станцию приспособили под мебельную фабрику. Хорошо хоть не взорвали…

Вся история нашего ядерного меча и нашего противоракетного щита — уникальный сплав ума и глупости, сверхчеловеческого упорства и дураковатой беспринципности, независимо от вида политического строя.

В середине 90-х годов мы практически без боя уступили напору латвийских властей (и стоящих за их спиной американцев), потребовавших ликвидировать нашу мощнейшую станцию в Скрунде (которая находилась уже почти в 70-процентной степени готовности и обошлась советским налогоплательщикам в 400 миллионов рублей в ценах того времени).

После уничтожения нашей станции в Скрунде тоже образовалась огромная дыра на важнейшем для России — северозападном ракетоопасном направлении.

Я видел торжествующе-злорадные лица американцев, когда весной 1995 года от мощного взрыва рухнуло сооружение, которое еще долгие годы должно было оберегать Россию от ракетных угроз. Тогда я спросил американского генерала, протиравшего линзы своего бинокля от пыли, вызванной взрывом нашей станции:

— А почему бы и вам не уничтожить свои аналогичные станции в Гренландии или в Англии?

Он посмотрел на меня, как на идиота, но ответил величественно:

— Мы — Америка!