Глава вторая. Икона и портрет

Глава вторая. Икона и портрет

«Меня надо рассматривать в преломлении»

Один мой знакомый рассказывал, что после референдума 1996 года его престарелая тетка, живущая в районном центре, подвинула в красном углу икону с ликом Варвары-великомученицы и повесила рядом с ней портрет Александра Лукашенко. И несколько лет подряд истово молилась, веруя, что заступница небесная и заступник земной продлят ее век и не дадут ей и ее близким умереть с голоду.

Создавая систему, при которой он мог бы, вслед за Людовиком XIV, повторить: «Государство — это я!» — Александр Лукашенко, как и всякий диктатор, вынужден «обожествлять» собственную личность. Но тут он столкнулся с одной большой сложностью. Говорит профессор Геннадий Грушевой:

«Обычно диктатор опирается на какую-то идеологию. Сталин, к примеру, мог творить что угодно, потому что Сталин был олицетворением не столько персоналии, сколько идеологии. Сам по себе, мол, он — такой же человек, как и все. Просто он ближе всего к Великой Идее. И его личность олицетворяет эту идею, поэтому все свято верили в него.

Но Лукашенко в принципе не может проповедовать никакую "высокую" идеологию, кроме примитивной идеологии собственного самоутверждения на фоне нищеты, которую его подданные считают благом. На одном семинаре мне пришлось услышать, как кто-то из представителей официальных институтов сказал: "Ребята, так ведь белорусскую идеологию воплощает Лукашенко". Мы имеем не "лукашизм" как идеологию, а лишь портрет Лукашенко».

Чаще всего вождь живущий провозглашает себя продолжателем дела вождя покойного, обеспечивая тем самым как бы идеологическую легитимность своего режима. У того же Сталина был предтеча — Ленин, которого, для того чтобы он служил символом нетленности идеи, не похоронили, как человека, а положили в Мавзолей.

Когда Лукашенко говорит о себе в третьем лице, он как бы смотрит на себя со стороны и оценивает действия кого-то иного — президента, вождя, даже машины: «Меня надо рассматривать в преломлении к конкретной ситуации, к конкретным действиям. Ну что такое Президент? Президент — это "машина". Вот я от этого определения избавиться не могу за десять лет»279.

У Лукашенко предтечи не было. Нет, конечно, он мог использовать имя единственного коммунистического лидера советской Белоруссии — Петра Машерова, мифологизированное после его трагической гибели в автомобильной катастрофе. Но Машеров жил слишком недавно, и остались те, кто мог оспаривать право Лукашенко на политическое использование его имени, — семья, бывшие соратники.

Наконец, Лукашенко ведь говорит, что не восстанавливает старое, а строит новое. Стало быть, предтечи и быть не может. В новой религии он сам — и мессия, и предтеча. И его портреты в красном углу — это не фотографии простого смертного, одного из политиков, приходящих и уходящих, а изображение человека, являющегося символом добра и справедливости.

Сталин все-таки прикрывался коммунистической идеологией. Лукашенко пошел дальше, все упростив. Под него создается бытовая, «хозяйственная» идеология. Здесь его «логика», как всегда, очень проста: я знаю, что нужно сделать, меня надо слушаться; чтобы меня слушались, нужно меня превратить в идола, надо развивать преклонение передо мной. Мои портреты нужны повсюду не для того, чтобы я этим упивался, а для того, чтобы в меня верили, на меня молились, чтобы за мной безоговорочно шли. Лукашенко сам признается: «Нужно довести до того же студента, что если бы не президент, вряд ли он сидел бы за партой в вузе. Если нашей молодежи довести эту правду, то, по крайней мере, с оранжевыми флагами она по улице ходить не будет»280.

Но вот со строительством «нового» все далеко не просто. Тут Лукашенко явно выдает желаемое за действительное.

«У Лукашенко все ценности в советском прошлом, — говорит Леонид Синицын. — Он превращает прошлое в нового идола. Это видно во всем. Прежде всего в том, как он стремится вернуть в нашу жизнь нормы, законы, порядки идеализируемого им прошлого. Создается впечатление, что он испытывает отвращение ко времени, в котором живет. И на такой основе пытается создать "под себя" новую идеологию.

Но эта идеология обращена назад. Он зацепился за прошлое. И тормозит общество настолько, что оно вообще заснуло. А Лукашенко это устраивает, потому что легче всего удержаться у власти в спящем обществе, если, конечно, подпитывать его сонное, тлеющее состояние — за счет богатых, за счет соседней России».