Всем сестрам по серьгам
Всем сестрам по серьгам
«Молодые волки» хотели власти. Искренне. Не скрывая того.
Они только не решили в тот момент, что такое — власть. Они этого еще не знали.
Кебич, что такое власть, — знал. И, оставшись премьером, умело провел негласное разделение сфер влияния между правительством, Верховным Советом в лице его председателя и оппозицией. Оставив за Советом Министров основу любой власти — экономику.
Правительство занялось своим любимым делом. Оно управляло государственной собственностью, распределяло фонды (вернее, то, что от них осталось) и деньги. Властью было право чиновника выдать лицензию, наложить визу, санкционировать… Что? Любые экономические действия частника. А частник был готов платить, только бы обойти конкурента и стать монополистом. Люди наживали состояния, и те, кто регламентировал этот процесс, зарабатывали вместе с ними. Шло первичное накопление капитала…
Шушкевич и оппозиция фактически не контролировали ничего.
Шушкевичу отводились представительские функции и вопросы «демократизации» общества и государства. Это, собственно, и было бы его компетенцией, и Шушкевич удовольствовался бы этим. Но Верховный Совет все-таки считал себя главным органом государственной власти. Поэтому депутаты возлагали на Шушкевича ответственность за все происходившее в государстве.
Ситуацию усложняли бесконечные интриги и козни спецслужб. И можно представить, сколько неприятностей все это добавляло отнюдь не искушенному тогда в аппаратных играх профессору физики57.
Что до парламентской оппозиции, к которой, по мнению большинства, примыкал и Шушкевич, то ей отдали на откуп все, что касалось образования, культуры и вопросов исторического наследия и государственности. В частности, оппозиция осуществляла контроль за соблюдением принятого Верховным Советом 11-го созыва Закона «О языках». Надо сказать, что соблюдения закона строжайше требовало правительство. Чиновники на местах и в министерствах получали соответствующие директивы от начальства, крайне заинтересованного в том, чтобы национально озабоченная интеллигенция чем-нибудь занималась и не вмешивалась в экономику.
Работы действительно хватало. Русскоязычная часть общества оказалась совершенно не готовой к поголовной «белорусизации», поэтому руководители комиссии по образованию и культуре — поэт Нил Гилевич, историк Олег Трусов и заместитель Зенона Позняка переводчик Левон Борщевский — воспринимались на местах (особенно в вузах) как «комиссары в пыльных шлемах», прибывшие расстрелять тех, кто не в состоянии читать курсы физики или микрохирургии глаза на государственном белорусском языке. Это вряд ли соответствовало истине, но перепуганной педагогической общественности было не до нюансов.
Чтобы понять дальнейшее, необходимо пояснение.
Культурно-генетическую память о прежних временах у белорусов вышибли еще в эпоху великих сталинских чисток. Сегодня трудно назвать, кого из белорусских интеллигентов 20-30-х годов не коснулись репрессии. Янка Купала, великий романтический поэт белорусского народа, не только смирил свой талант, но даже в порыве отчаяния дважды пытался покончить с собой — во второй раз, увы, у него это получилось. Сослано, расстреляно, сгноено в тюрьмах и лагерях больше двух третей белорусских писателей.
Уходили из жизни носители белорусского языка и белорусской культуры. Белорусское слово выводилось из употребления, а на смену ему шла «тросянка» — так в Беларуси называют аналог украинского «суржика» — не белорусский и не русский язык, говор-самосей, подчиняющийся собственной воле, как сорняк, выросший на грядке. «Тросянка» не знает ни фонетических, ни грамматических законов, а потому культурными людьми — и русскими, и белорусами — воспринимается как символ абсолютной безграмотности.
Шаг за шагом Беларусь, на протяжении последних двухсот лет своего существования не только лишенная государственности, но и подвергавшаяся то полонизации, то русификации, лишалась главного признака национальной идентичности — языкового.
Теперь и непосвященному понятно, почему «революционные» попытки депутатов возродить языковую культуру собственного народа наталкивались на ожесточенное сопротивление, как будто насаждалось что-то не забытое даже, а вовсе чуждое. И хотя практическую работу по реализации «программы национального возрождения» должна была вести исполнительная власть, подчинявшаяся Вячеславу Кебичу, политическую ответственность за «национализацию» пришлось взять на себя именно оппозиции.
Таким образом, все были при деле. Правительство правило, Шушкевич представительствовал и пытался распутывать клубки интриг, оппозиция сражалась за родной язык и национальное самосознание… Одновременно все увлеченно занимались парламентскими интригами.
Ничего не досталось только «молодым волкам». Вообще ничего, кроме свободного микрофона в Овальном зале. Они могли выступать сколько угодно — их слушали с нескрываемой иронией и принимали «на ура» лишь тогда, когда «волки» откровенно перебегали на чью-нибудь сторону. Как это было, когда они примкнули к Шушкевичу в истории с несостоявшимся референдумом.