КОМИТЕТ ПОМОЩИ ГОЛОДАЮЩИМ [78]

КОМИТЕТ ПОМОЩИ ГОЛОДАЮЩИМ[78]

Мой племянник Илья, семнадцатилетний юноша, и его друзья были счастливы, что могли работать с американцами у квакеров, помогая голодающим.

Пшеница не родилась, не было хлеба, не было и топлива, так как в степной полосе Поволжья крестьяне обычно отапливали дома соломой. Теперь же, за неимением и этого топлива, они разбирали сараи на дрова и даже сжигали все, что было возможно в домах, чтобы не замерзнуть.

Нам показывали куски хлеба с примесью глины, которым питались там крестьяне.

В это время мне позвонил один из моих друзей:

— Мы организуем комитет помощи голодающим и просим вас принять в нем участие.

— Да, конечно! Но каким образом вы думаете помочь голодающим?

— Не беспокойтесь, все уже договорено с правительством, — сказал он мне,

— А чем я смогу помочь?

— Мы думали просить вас поехать в Канаду. Может быть, вы смогли бы получить пшеницы от духоборов для их погибающих от голода братьев.

По–видимому, комитет этот был организован с разрешения правительства и возглавлялся товарищем Каменевым — председателем Московского Совета.

В Москве среди интеллигенции только и говорилось о создавшемся комитете. Наконец–то все «эти» бывшие общественные деятели имели возможность себя проявить.

«Мы обязаны употребить свой опыт, свои знания на помощь страдающим массам, — говорили профессора, ученые, меньшевики и социал–революционеры. — Нельзя равнодушно наблюдать, как пухнут люди от голода; рассказывают, что бывают даже случаи людоедства. Давно надо было начать работу с большевиками, а мы сидели и ждали белых генералов — Деникиных, Колчаков и других, — говорили некоторые. — Надо стараться влиять на коммунистическое правительство и помогать ему. Мы уверены, что оно постепенно поймет, что мы можем быть полезны. Это единственный путь к истинному прогрессу. Продолжать так, как теперь, нельзя», — говорили они.

И многие образованные умные люди вдруг почувствовали почву под ногами. Они уже не были ненужным, выброшенным за борт балластом, они были настоящими людьми, призванными помогать другим.

Но не все мои друзья примкнули к комитету. Некоторые из них скептически–насмешливо улыбались и не только отказывались принять участие в нашей работе, но уговаривали нас отказаться от этой бессмысленной авантюры.

Я не обращала внимания на их предостережения. Мне хотелось работать в комитете. Я надеялась, что нам удастся что–то сделать.

Когда я приехала на первое заседание, я застала около 60 или 70 мужчин и женщин. Разбившись на маленькие группы, они взволнованно и горячо разговаривали. Собравшиеся были хорошо известными общественными деятелями — доктора, адвокаты, экономисты, профессора, ученые — все лучшие представители науки, проживавшие тогда в Москве. Между ними выделялась небольшая юношеская фигура Веры Николаевны Фигнер — знаменитой революционерки, которая сидела более 20 лет в заключении при царском режиме за свою революционную деятельность.

Она была очень моложава. Несколько седых волос на гладко причесанной голове, молодые живые глаза. На ней было простое черное платье с белоснежными воротничком и рукавчиками.

Ждали товарища Каменева. Ждали четверть, полчаса, ждали час. Должны были ждать: не имели права начать заседание без председателя.

Кое–кто терял терпение.

— Это просто преступление задерживать нас так долго, — шептала женщина–врач в темных очках, бывшая социал–революционерка.

— Пользуется своим положением, — поддержал женщину–врача известный московский адвокат, потирая лысину, — не очень это порядочно заставлять себя ждать так долго.

— Порядочно! — зашипела докторша. — Это просто безобразие…

Эта докторша была несколько раз арестована при царском режиме за свои либеральные идеи, а теперь, во время революции, — как контрреволюционерка.

— Если бы не благая цель, ради которой мы все объединились, я бы давно ушла домой! Издевательство! Бюрократизм!

— Приехал, приехал! — крикнул кто–то.

Под окнами старинного двухэтажного особняка, где мы собрались, послышался шум моторов, и в двери ворвалось с дюжину чекистов в остроконечных шапках, вооруженных револьверами и винтовками!

— Граждане! Вы арестованы!

— Что?!. Почему арестованы?! Где товарищ Каменев? — раздались возмущенные крики. — Здесь какое–то недоразумение! Мы ждем товарища Каменева!

— Ха, ха, ха! Они хотят дождаться товарища Каменева! — издевался начальник чекистов. — Вам бы пришлось долго его ждать. Ну, живей! Марш! Нам некогда с вами тут валандаться!

— Но товарищ Каменев знает про комитет, он наш председатель, он должен сюда приехать!

Люди окружили начальника, кричали, возмущались, негодовали.

— Это невозможно! Позвоните товарищу Каменеву, мы же собрались по его предложению.

— Арестовать нас, меня — заслуженного профессора — за то, что я хотел помочь голодающим! — визжал худой жилистый человек. — Это же, это же…

Даже чекист смутился.

— Поймите же, граждане, я тут ни при чем, получил приказ и должен его исполнять. Если бы товарищ Каменев захотел, я полагаю, он не допустил бы вашего ареста. Он не приедет, это наверно. А теперь марш! Я имею приказ вас всех доставить в ЧК. Понятно?

Мы поняли. Настала полная тишина.

— Товарищ Фигнер! — во все горло заорал чекист.

— Что такое? Зачем я вам? — спросила Вера Николаевна, отделившись от толпы, собравшейся у выхода. — Что вам нужно?

— Вы свободны. Можете отправляться домой! Бледное худенькое личико старушки побагровело:

— Почему я свободна, почему только я одна могу ехать домой?

— У меня особый приказ вас не арестовывать. Вы свободны!

— Но я не хочу быть свободной! — закричала старая революционерка. — Не хочу, арестуйте меня со всеми. Если они — мои друзья — виновны, то и я с ними! Я член комитета!

— Это меня не касается, гражданка! — и чекист отвернулся и повел нас всех к автомобилям, в которые нас и погрузили.

Некоторые члены комитета просидели несколько дней, другие — несколько месяцев, но мы так и не узнали, почему мы были арестованы.

Должно быть, за то, что хотели помочь голодающим.

Со мной в камере оказалась очень интересная сожительница — Е. Д. Кускова — жена профессора–экономиста Прокоповича, известная в России журналистка.

Мы и не заметили, как прошел день в разговорах о нашем аресте, о прошлом России, о работах по кооперации, которой я в свое время очень интересовалась, организовывая в Ясной Поляне и ее округе кооперативные лавки, кредитные общества, кооперативные молочные, пчеловодные, сельскохозяйственные артели, позднее уничтоженные большевиками.

Вечером, когда принесли ужин, в камеру пришел надзиратель.

— Товарищ Василий! — воскликнула я с радостью.

— Здравствуйте, гражданка Толстая. Рад вас видеть! — и он крепко сжал мою руку. — Опять к нам попали? — и он подал мне маленький пакетик.

— Гостинцы вам принес, узнал, что вы здесь.

Кускова смотрела на эту сцену с недоумением и ужасом. Что такое? Почему я радуюсь и трясу руку коммунисту? Мне пришлось ей рассказать, как это случилось.

Во время моего прежнего сидения на Лубянке номер два товарищ Василий приходил в камеру, и это он предупреждал меня, что доктор Петровская «наседка»[79] и чтобы я была с ней осторожна. Он же рассказал тогда, что рядом с нами в камере сидел Виноградский, который, как мы узнали впоследствии, был советским осведомителем и шпионом.

Когда я покидала тюрьму, я дала товарищу Василию свой адрес, и он пришел ко мне и, пока мы пили чай, рассказал мне всю свою историю: как он попал в надзиратели и как тяжко ему было работать в Чека.

— А почему не уходите? — спросила я.

— Невозможно, расстреляют! — ответил он печально. — Гадкая, противная работа. В деревне дом есть, старики мои еще живы, может быть, когда–нибудь и вырвусь из ада этого.

И вот он, узнав, что я в заключении, пришел и принес мне конфет. И я была ему рада…

Меня скоро выпустили. Я вернулась в Ясную Поляну к своим обязанностям.