КОЛЯ И ЖЕНЯ

КОЛЯ И ЖЕНЯ

Однажды в лагере я простудилась и пошла в околоток за аспирином. В коридоре меня остановила сиделка.

— Вы гражданка Толстая?

— Я.

— Вы в ЧК сидели?

— Сидела, а вам какое дело?

Я не любила расспросов. Мы знали, что за политическими следят и что можно нарваться на «наседку», поэтому избегали разговаривать с незнакомыми.

— А Ш. помните?

— Ш., вы знаете Ш.! — воскликнула я, невольно меняя тон, — Где она? Как мне найти ее?

— Она расстреляна, — строго проговорила молодая девушка.

— Расстреляна?!!

— Да. Я сидела с ней вместе после вас, она рассказывала мне.

— А Коля, Коля где? Жив?

— Жив. Его выпустили.

— А где он сейчас? Адрес его есть у вас? Ради Бога, скажите мне.

— Они там же, на старой квартире за рекой.

Сиделка оторвала кусочек бумаги и написала мне адрес, такой простой, несложный. И как это я тогда не посмотрела, не запомнила.

Ночью у меня был жар. Я лежала на жесткой койке, и мне казалось, что в камере душно, нечем дышать. Минутами я забывалась, но спать не могла. Кошмары мучили меня.

Расстреляна. Тучное тело застыло бесформенной массой. Чекисты в остроконечных шапках ворочают ее с боку на бок, ища бриллианты. Мелькнуло лицо. Пухлые щеки закоченели, маленький с правильно очерченными губами рот безобразно широко разинут, в диком ужасе застыли серые стеклянные глаза. Мертвая белая рука беспомощно размахнулась и звонко стукнулась о каменный пол. Невыносимо!

Я вскакиваю. Сбрасываю с себя одеяло. Все тело в испарине. Достаю из–под койки чемодан с бельем, надеваю чистую рубашку и снова ложусь.

«И за что же? — звучит у меня в ушах, — За что? Я ведь ничего не сказала»…

Стараюсь не думать, но ослабленная жаром воля не подчиняется. Мысли снова и снова возвращаются к ней.

«Кто мог это сделать? Кто? Человек? Такой же, как я, как она. Нет? Неправда. Человек не мог этого сделать. Дряблую, старую, седую… в спину, в пухлую со складками спину???»

— Не… воз… мож… но!!! — громко вскрикнула я. Соседка моя встрепенулась, проснулась.

— Что вы сказали? Плохо вам? Не спится?

— Да, если можно, дайте мне воды, пожалуйста. Она встала, налила в большую эмалированную кружку

воды и подала мне.

— Спасибо.

«Господи, она ляжет, заснет сейчас», — с ужасом думала я.

Я не спала до утра. Когда рассвело, мне стало легче. Но я знала, что теперь уж не забуду их. Полковница и Коля вошли в меня навсегда, были связаны со мной страданиями этой ночи.

И вот я теперь снова на свободе. Я в евоей квартире. Глиняный горшок все так же стоит в кухне на полке. Я написала Коле и Жене. Я их жду. И вот стучат, входит девушка лет двадцати и высокий костлявый малый лет семнадцати, плохо вымытый, растрепанный, бледный. Это он — Коля. Я смотрю на них так, как будто я их давно знаю. Женя одета бедно, но чието, а Коля не умеет или не хочет прикрыть нищеты. В глаза бросаются штаны, бахромзми болтающиеся по порыжевшим стоптанным башмакам, короткие рукава куртки, которые Коля тщетно старается натянуть.

— Вы Коля? — спрашиваю.

— Да.

— У вас документы есть?

Я задаю глупые, формальные вопросы, чтобы скрыть волнение, мне хочется схватить Колину громадную грязную лапу и крепко, крепко пожать ее, но я боюсь своего волнения.

— Покажите мне свои документы, — продолжаю я. Женя торопливо достает их из потертой сумочки. Я не смотрю на них, они мне не нужны. Я иду на кухню. На горшке с засохшим растением — пыль. Я смахиваю ее и бережно вношу горшок в комнату. Они с недоумением смотрят на меня. Я вываливаю засохшую землю на стол, вынимаю и разворачиваю слипшуюся, потрескавшуюся клеенку,..

— Вот, — говорю, — Коля, ваша мама дала, это для вас,

— Мамочка!

— Да! Я не могла раньше,,, у меня отняли ваш адрес,

— Мамочка! Это ее вещи.., ее. Вы!??

— Да, да. Мы с мамой внизу, а вы наверху, помните, в ЧК на Лубянке, вы еще сахар и селедку,..

Я не могу больше говорить..,

— Мамочка, мамочка.,. Вы знаете, она… ее.,, — и он закрыл лицо руками.

Через несколько дней они снова зашли ко мне, беспомощные, жалкие.

— Видите ли, — говорила Женя, — наше положение сейчас такое незавидное, Коле надо одеться, он учится, мы решили продать…

Они точно извинялись передо мной.

— Да? Ну так что же? Конечно, продайте!

— Да, но мы очень боимся… Не знаем» к кому обратиться. Это так опасно, говорят, за это расстреливают,

Я дала им адрес «надежного» спекулянта. Они, повеселевшие, ободренные, ушли. Больше я их не видала.