«СЫЩИКИ»

«СЫЩИКИ»

Когда мы приехали, два японца — один повыше, другой пониже — вошли вместе с нами в переднюю гостиницы. Я покосилась на них. «Корреспонденты»? Но они не подошли к нам, а молча сели, один направо, другой налево.

Они, вероятно, сидели здесь все время, пока мы устраивались в номере. Но как только мы вышли из гостиницы, они молча встали и пошли за нами. Мы покупали фрукты, они стояли тут же и улыбались, мы зашли в аптеку, они за нами. Мы вернулись в гостиницу и пошли обедать в столовую. Японцы проводили нас взглядами и снова уселись на свои стулья в разных концах передней, один направо, другой налево.

Что им нужно?

Обед был европейский, порции казались маленькими, но мы ели много пушистого белого хлеба. Мне все казалось, что вся эта обстановка: и подкрахмаленные салфетки, от которых я давно уже успела отвыкнуть, сползающие с колен на пол, начищенное серебро, тарелки в подавляющем количестве, слишком чистая скатерть, неизвестно зачем поданные чашки с теплой водой — все это было для тех признанных, «порядочных», которых мы видели в поезде и на пароходе, не для нас… Нам это досталось по ошибке.

Мы вышли на улицу другим ходом, прямо из столовой, шутили и радовались, что так ловко обманули присосавшихся к нам японских человечков. Быстро удирая, мы свернули в первый попавшийся переулок, сделали еще два поворота… «Теперь не найдут», — и пошли тише, разглядывая великолепные, выставленные в витринах изделия из точеной слоновой кости: корабли, дома, животные.

— Это возмутительно! — воскликнула я невольно. — Что они к нам пристали?

Японцы стояли рядом с нами и улыбались.

— Простите, может быть, мы могли бы вам помочь? — спросил один из них на чистейшем русском языке, любезно наклоняя вперед корпус. Не отвечая, мы пошли дальше. Я никогда не видала таких нахалов. Мы искали почту и открытки, но спрашивать у этих нахалов мы не хотели.

— Не можете ли вы указать нам, где почта? — обратились мы к проходящему мимо японцу в европейской одежде.

— Почта! — подскочил к нам один из наших преследователей. — Пожалуйста, сюда! — И он пошел рядом с нами. Теперь они оба подошли к нам, похохатывали, кивали, очень довольные, что могут оказать нам услугу.

— Вам нужны открытки? Мы зайдем сейчас, тут есть хороший магазин.

— Пожалуйста, оставьте нас в покое, — сказала я сердито.

— Вот здесь, вправо, виды Токио, снимки со знаменитых японских картин…

Теперь мы ходили по улице впятером. Большие, европеизированные улицы нас не интересовали, мы забирались в узкие, типично японские переулочки, любовались на горевшие цветами бумажные фонарики, на лавочки, заваленные поражающим обилием и разнообразием товаров, на странных невиданных людей. Человечки следовали за нами. Они отстали, только когда мы ушли к себе в номер.

— Кто эти два человека, которые преследуют нас, как тени? — спросила я на другой день у Куроды–сан[94].

— Полицейские агенты. Таков обычай в Японии. Они приставлены, чтобы охранять вас.

— Охранять? От кого? Сыщики? Значит, нам не доверяют и следят за нами! Это ужасно неприятно!

— Да… Но это всегда так, полиция особенно тщательно охраняет приехавших из Советской России.

— Но неужели правительство может нас заподозрить? Мы же не советские агенты… Может быть, можно попросить снять это наблюдение. — Я возмущалась.

— Нет, это бесполезно, — спокойно возразил Куро–да. — Они перестанут следить, когда сами убедятся в вашей благонадежности. Но это будет не скоро. Вам придется с этим примириться.

На другой день я подписала договор с газетами «Осака Майничи» и «Токио Ничи—Ничи», и мы поехали в Токио, откуда я должна была начать свое лекционное турне по приглашению этих газет.

Один из полицейских провожал нас в вагоне. Странные это были сыщики. Совсем не такие, как у нас в России. Здесь они не скрывались, не таились. Они явно следили за нами, прилипали как–то, и не было никакой возможности от них отвязаться.

Не успели мы приехать в Токио, как и здесь появился полицейский агент. Он приходил ежедневно. Передней в квартире не было, входная дверь вела прямо в столовую, он входил, садился и просиживал так с утра до вечера.

Я теряла терпение.

— Неужели вы не понимаете, — как–то сказала я ему, — что это неделикатно. Мы хотим обедать, а вы, чужой человек, сидите здесь, навязываете нам свое общество.

Он вскочил.

— Простите, пожалуйста! Solly! — и стал кланяться быстро, быстро, как фарфоровая фигурка. — Я могу посидеть и на дворе.

На другой день шел дождь. Полицейский сидел на скамейке на дворе, ходил взад и вперед, промок, и, в конце концов, мы пригласили его войти в дом.

Один раз он пришел с торжественным видом, неся что–то в руке, особенно приветливо и значительно улыбаясь.

— Простите меня, — сказал он. — Я плохо говорю по–русски, я не могу выразить вам все, что я чувствую, но вы поймете, я так люблю Толстого, я его поклонник.

Он волновался. Тонкие руки, путаясь, развязывали узелок шелкового цветного платка (фурусики[95]). Он вынул большой портрет моего отца:

— Вот, подпишите, пожалуйста! Я подписала..

Через несколько дней он принес книги: «Так что же нам делать», «Не убий», «Царство Божие внутри вас» и др. и снова просил подписать.

— Я читал всего Толстого, все, все, что он написал, а эти религиозные философские книги мне особенно нравятся. Пожалуйста, подпишите.

— Но как же ваша полицейская служба вяжется с тем, что отец писал в этих книгах? «Не убий», например, где он писал о непротивлении злу насилием. Вы знаете, мой отец был против всякого насилия, следовательно, и против полиции.

Он или не понял меня или не хотел спорить (японцы никогда не спорят). «Я люблю эти книги, — повторил он. — Он имел на меня большое влияние. Я рад, что вижу его дочь. Вот это мой скромный подарок вам».

И он положил передо мной аккуратно завязанный в узелок шелковый платок.

— Спасибо, но я не могу принять вашего подарка.

— О, это большая обида. — Лицо его побагровело, и мне показалось, что он вот–вот расплачется. — По–японски, если отказываетесь от подарка, — очень, очень обижаете, — повторял он. — Пожалуйста, возьмите.

И я взяла. В узелочке оказались яблоки и апельсины.

— Никогда не поверила бы, что я буду рассуждать о взглядах своего отца с сыщиком и брать от него подарки, — говорила я своим друзьям. — Но они какие–то не настоящие, не такие, как были у нас в России.

— Может быть, но если бы этому человеку с розовыми щечками и усиками пришлось защищать императора и родину, он защищал бы их как лютый зверь и не задумался бы убить и умереть в борьбе.

И все–таки он надоел нам.

— Нельзя ли нас как–нибудь избавить от сыщиков, — спросила я у сотрудника газеты «Ничи—Ничи», нашего друга Идзюми–сан. Он сидит у нас целыми днями, ходит всюду за нами…

— Нет, не надо, — решительно сказал Идзюми–сан. — Этого полицейского, который к вам ходит, я знаю. Он очень хороший человек. Пусть ходит. Когда надо идти в магазины — пусть помогает, надо вещи таскать — он тоже помогает, купить что–нибудь — он тоже помогает. Пусть ходит, он хороший, настоящий толстовец.

Делать было нечего. Когда мы переезжали, сыщик пришел, таскал нам вещи, бегал за такси и все кланялся и улыбался.

Хороший человек, настоящий толстовец!