ТИФ

ТИФ

Разрушенный город Ван. До нашего прихода здесь происходили страшные бои между армянами и турками.

Турки осаждали крепость г. Ван, расположенную на высокой горе, где засели армяне. Они боролись как звери, защищая крепость. День и ночь женщины начиняли бомбы и бросали их в турок. Но выдержать осады они не смогли бы: иссякла пища, кончался запас пороха и снарядов, и армянам пришлось бы сдаться, если бы им на выручку не подоспели наши пластуны[37]. Произошла кровавая битва с громадными жертвами с обеих сторон. Трупы убитых бросали в озеро, где они и разлагались, — озеро было отравлено, и нельзя было употреблять воду из него и есть рыбу.

Турки ушли, оставив в городе около 1000 пленных: больных, женщин и стариков.

Армяне же из мести спалили весь турецкий квартал города, и так как глинобитные дома трудно загораются, каждый дом поджигали отдельно.

Несколько дней до приискания квартиры мы жили в квартире американского миссионера Ярроу. Большой дом со всеми удобствами — ванна, чистые светлые спальни, мягкие кровати, большая гостиная, столовая — все это казалось мне невероятно роскошным.

Ночью меня что–то покусывало и чесалось тело, но я так крепко заснула, наслаждаясь тем, что можно было наконец раздеться и снять с себя пропитанную лошадиным потом грязную поддевку и шаровары, что не обратила внимание на укусы. Я наслаждалась чистым бельем, подушками под головой вместо казачьего жесткого седла, чистым, одеялом — вместо запыленной кусачей бурки. Утром я вымылась в горячей ванне, надела чистое шелковое белье, пропитанное белым дегтем, но опять что–то меня кусало. На этот раз я поймала на себе несколько отвратительных белесых насекомых, лениво ползающих по белью. Это были вши.

Я не могла понять, каким образом культурные, чистоплотные, элегантные американцы могли допустить, чтобы у них в доме завелись вши? Откуда?

— Вся почва, все здания, где находятся военнопленные, — все заражено насекомыми, — объяснил мне американский миссионер мистер Ярроу, — мы ничего не можем сделать.

Мистер и миссис Ярроу и трое их детей — два мальчика и девочка — были очень милые люди и мне очень понравились. Видно было, что они с нетерпением нас ждали. Им нужна была помощь.

Доктора Рассела, работавшего при миссии, я знала меньше. Он и его жена вскоре после нашего приезда заболели сыпным тифом, осталась только сестра доктора.

Ознакомившись с предстоящей нам работой, я поняла, что можно было сделать очень мало.

Два больших школьных здания. Совершенно пустые громадные комнаты — ни кроватей, ни столов, ни стульев — ничего.

На полу грязные, покрытые тряпками тела. Турки, Мужчины, женщины, старые, молодые, дети… Все вместе вповалку.

Стоны, бред, плач маленьких детей… У некоторых, как мне казалось, подозрительные пятна на лицах. Что это? Оспа?

К нам простирались грязные худые руки, женщины плакали, о чем–то просили, молили нас, стараясь объяснить по–турецки:

— Ханум, Ханум![38]

Старики молчали. Хмурые, озлобленные, они не поднимали на нас глаз. Они были заняты. Сняв рубахи и обнажив тощие, смуглые тела, они искали вшей и ногтями, щелкая, их давили…

Я обратила внимание на женщину, сидевшую в углу, странно опустив безжизненно болтающиеся по бокам рукава, она тихо, едва слышно, стонала.

— Руки у нее вывернуты, — объяснил мне мистер Ярроу на мой вопросительный взгляд.

— Кто это сделал? Почему?

— Во время стычки с армянами…

— Армяне? Но почему же женщину так изуродовали? — спросила я с удивлением. — Я читала в газетах, что турки зверствовали, резали армян. Я не понимаю…

— Все было. Резня с обеих сторон. Разумеется, во время военных действий имело место и то, и другое. Вражда между турками и армянами длилась веками. Жестокости были с обеих сторон, но здесь, в Ване, нам пришлось наблюдать нечеловеческую жестокость армян. Говорили, что армяне отрезали груди женщинам, выворачивали, ломали им ноги, руки, и жертв этой бесчеловечной жестокости я видела лично.

Долго оставаться в доме у американцев было неудобно, и мы переселились в армянский домик. В одной комнате жили студенты, в другой — я. Внизу устроились санитар и ординарец.

Когда мы приехали в Ван, часть пленных уже умерла. Осталось около 800 человек. Организовали питание, согревали воду для мытья людей и стирки белья. Продукты доставали из военного ведомства. Но многого не было. Мыла нельзя было достать. Употребляли содово–соленый песок из озера, им можно было стирать белье. Устроили примитивную прачечную.

Один раз, запыхавшись, прибежал за мной Онисим.

— Тетя Саша, скорей идем со мной.

— Что случилось?

— Живого турка понесли хоронить!

Из здания несколько турецких мальчиков бегом выносили трупы на носилках. Каждый день 15–20 трупов сваливали в старые окопы и кое–как засыпали землей.

— Смотри!

Два мальчика несли носилки. Мы остановили их. Старик. Глаза закрыты, как будто не дышит, одна рука свисла и болтается по воздуху. Я взяла ее, чтобы проверить пульс, и вдруг глаза раскрылись, человек отдернул руку и с размаха положил ее к себе на грудь.

— Живой!

Мы отправили старика обратно в барак, но с этого дня, когда мальчики выносили покойников хоронить, мы шли проверять, нет ли среди них живых. Поставили санитара и Колю на это дело.

Онисима пришлось оставить. С ним делалось дурно от вида этих ужасных, посиневших трупов со стеклянными глазами, кучей наваленных друг на друга, от трупного зловония, шедшего из окопов.

Мы потребовали, чтобы трупы хорошенько засыпали землей и вместе с мальчиками выгоняли здоровых взрослых турок на работу.

Докторов не было. Остался только один русский военный врач, все остальные заболели тифом, некоторые умерли.

Постепенно заболевали американцы. Сначала заболел сыпным тифом доктор Рассел, позднее г-жа Ярроу и ее муж.

Работать было некому.

Я боялась за своих студентов, особенно за Онисима. Он был единственным сыном. Пожилые родители души в нем не чаяли. И вдруг заболеет? — думала я. — Как я отвечу перед родителями? Они отпустили его на мою ответственность.

Я решила отправить его в тыл.

Через несколько дней после его отъезда я получила известие, что Онисим заболел сыпным тифом и отправлен в больницу в Эривань.

Единственным медицинским персоналом, оставшимся в Ване, были военный врач и я. Об отдыхе нечего было и думать. Мы работали, не покладая рук, без сна и почти без еды.

Мистер Ярроу умирал. Лицо синее, пульса почти не было. Цианоз. «Умрет, наверное, — сказал доктор, безнадежно махнув рукой. — Ну, влейте соляной раствор».

Нам — сестрам — не полагалось этого делать. «Но как же, доктор? Мне надо к другому больному»… «Давайте кофе с коньяком и три раза в день инъекции камфоры»… — Доктор повернулся и ушел.

Американец выжил. Но заболел мой санитар и через несколько дней — Коля Красовский.

Что было делать? Оба мои помощника — Онисим Денисенко и Коля Красовский — заболели сыпным тифом! Онисима я успела отправить в Игдырь и положила его в госпиталь. Коля Красовский поправлялся в Ване, и при нем остался наш ординарец.

Но несколько сот курдок, турчанок — больных, раненых — умирали без ухода в бывших американских школах, без мебели, без кроватей, со скудной пищей, которую варили курдки и турчанки из кукурузы. Каждый день умирало около 20 человек от трех видов тифа, главным образом, сыпняка.

Как известно, главные передатчики сыпного тифа — вши. Наше белье и платье, особенно в складках, были полны этими отвратительными сонными, вялыми белесыми насекомыми, и избавиться от них было невозможно. Шелковое белье было пропитано белым дегтем, стирали его ежедневно, но к вечеру все тело было искусано и бешено чесалось. Так не могло продолжаться.

Я пошла к командующему генералу. Генерал меня не принял. Он открыл окно. «Что вам нужно, сестра?» Генерал не вышел ко мне, вероятно, боялся от меня заразиться. Говорил со мной, высунувшись из окна.

— Ваше превосходительство, мне нужно 30 повозок, запас кукурузы, муки, стадо баранов… и…

— Что? Что такое? — Генерал в ужасе на меня смотрел. — Почему? Зачем?

Я объяснила ему:

— Школы, где находятся больные турчанки, на горе. Они переполнены больными. Много больных сыпнотифозных, громадная смертность. Ручей с горы течет вниз, где расположены военные казармы. Надо убрать всех из школ и отправить в их деревни. Этим вы спасете дивизию и мусульманских женщин, детей и стариков, которые заражаются друг от друга в тесноте, в грязи и во вшах.

— Хорошо, дайте мне подумать, сестра.

И дня через два появились подводы, стадо баранов и продовольствие. Надо было видеть радость женщин, когда они уезжали. Они что–то бормотали по–турецки, некоторые снимали с себя браслеты и ожерелье из каких–то камней, от которых я с трудом отказывалась. Им чем–то хотелось выразить свою благодарность и радость: «Ханум, ханум». Когда через несколько дней я уезжала из Вана, я по дороге встретила улыбающуюся во весь рот турчанку с глиняным кувшином на голове. «Ханум, ханум», — говорила она и что–то добавляла по–турецки. Я только поняла, по всему ее виду, — она была счастлива.