У ПОДНОЖИЯ АРАРАТА

У ПОДНОЖИЯ АРАРАТА

16 октября, не объявляя войны, турецкий флот обстрелял Одессу, Новороссийск и Севастополь. Россия немедленно приняла вызов. Одержав несколько блестящих побед, наша армия, почти без боя, продвинулась в глубь Турции.

Т. Н. Полнер — старый земский деятель — и Сергей Глебов — энергичный и идейный молодой человек, с домами которых мы были знакомы с детства — его сестра была замужем за моим братом Михаилом, — организовали в это время 7?й передовой отряд В. 3. С, командированный для работы на Турецком фронте. Меня приняли в отряд только по протекции Полнера и Глебова, так как принимали только кадровых краснокрестных сестер, и я была единственной сестрой военного времени.

Наш эшелон шел в Тифлис больше недели, и там нам пришлось ждать назначения около месяца. Настроение у всех понизилось. Чудесные прогулки, знаменитые серные бани, безделие — все это было хорошо для туристов, но мы рвались в бой.

Наконец, было назначено общее собрание. Тряся черной с проседью бородкой и испытующе ощупывая нас своими умными карими глазами, Полнер держал речь: «Мы должны идти по двум направлениям, — сказал он. — Одно направление на Эрзерум — Каре, другое — Эривань — Иг–дырь и дальше — Каракалиса Алашкертская в глубь Турции. Второе направление — опасное: нападают по дорогам банды курдов, свирепствуют все три вида тифа, длинные тяжелые переходы верхом через перевалы без дорог. Решайте сами, кто куда пойдет работать, я никого не назначаю».

И не успел он закончить, как почти половина отряда отделилась и высказала желание работать на Эривано—Игдырьском направлении. Наконец–то, думали мы, начнется настоящая работа!

Т. Н. Полнер встал впереди нас: «Спасибо, — сказал он, — я сам возглавлю ваш отряд».

Игдырь — маленькое местечко у подножия горы Арарат, расположенное на берегу бурной речки Ефрат. Библейские, но унылые, болотистые места с невероятным количеством комаров, носителей одной из самых тяжелых форм тропической малярии.

Здесь, в Игдыре, в бывшей школе, мы организовали первый перевязочный пункт 7?го передового отряда Всероссийского Земского Союза. Работа закипела.

Женщина–врач, смуглая, иссохшая, как мне казалось, от злости, — социалистка с дежурной папиросой во рту — остро меня возненавидела.

— Прислали, видите ли, «работницу»! — жаловалась она молодому врачу. — Без протекции она сюда бы не попала. Что она знает? — графиня, аристократка!

— Сестра, вымойте все полы, окна, двери в палатах, — приказала она мне, — чтоб было чисто.

Щеток не было. Молча, стиснув зубы, я терла полы тряпками. Я так боялась, что врачиха будет смеяться над моей никчемностью, называть белоручкой, барыней, — тем более что опыта в мытье полов у меня не было никакого.

Спасибо, выручил брат милосердия Эмилио Ферра–рис — доброволец–итальянец, неизвестно почему попавший братом милосердия в наш отряд.

— Impossible[31], синьорина, — горячился Эмилио. — Эта docteur, она влюбляй во все мужчин, красивый заведующий хозяйства и ревнуйт. Вы очень устает; я вам помогайт.

И мы терли полы, мыли окна, расставляли и стелили кровати, и нам было весело. А докторша шествовала по отряду, и за ней, как собака, плелся ее любимец козел, которого она приручила и угощала табаком.

А когда привезли тридцать человек ревматиков — докторша назначила меня делать им массаж. И я терла им ноги, руки, спины часами, пот лил с меня ручьем. Я не знала тогда, что мыть полы, массировать десятки больных — не входило в обязанности сестры. Да злая докторша и не назначала кадровых сестер на эту работу.

— Сестрица, брось, умаялась, — говорили мне больные солдаты. Они жалели меня, но я не обращала внимания на их слова, продолжая их часами массировать.

Может быть, это и был подвиг? Но подвигом в моем представлении было нечто совсем другое!

В Игдыре мы простояли несколько месяцев.

Наступили теплые дни. Зажурчали ручьи, разлились по всей долине реки.

Нестерпимая жара. Скучно. Работы мало. Вечером гучами вились над нами и кусали комары. Страшная жажда. Студенты, исполнявшие в отряде роль братьев милосердия, принесли из деревни виноградный сок. Сок кисло–сладкий, вкусный и чудно утоляющий жажду. Наливаем в большие эмалированные кружки и с наслаждением пьем одну за другой.

— Что это? Катя, что с вами? — Катя очень милая, скромная краснокрестовская сестра, и мы дружили с ней, смеется, заливается, не может остановиться. Хотела пройти несколько шагов, споткнулась, обеими руками обняла столб на балконе; стоит, хохочет, а двинуться не может.

Весь отряд — сестры, братья милосердия — все были вдребезги пьяны. Только потом мы узнали, что забродивший виноградный сок чуть ли не пьянее вина.

Ждали начальника. К нашему счастью, злая докторша уже ушла к себе. Полнера любили, но боялись, он был очень строг. Что если он увидит весь свой персонал в таком состоянии?

Из всего отряда только заведующий хозяйством и я не были пьяны. Мы стали поспешно разводить и укладывать всех своих товарищей спать, Едва–едва успели, приехал Полнер.

— Где же все? — спросил начальник, оглядывая пустую столовую и террасу, где обычно до позднего вечера засиживалась молодежь.

— Спать пошли, устали от жары…

Старый земский врач–хирург назначил меня в операционную помогать опытной хирургической фельдшерице. Я была счастлива, что вышла из–под начальства злой докторши и она, наконец, лишилась садистического удовольствия меня мучить.

Ранения были тяжелые, турки употребляли разрывные пули дум–дум. Трудно было привыкнуть к ампутациям. Держишь ногу или руку и вдруг ощущаешь мертвую тяжесть. Часть человека остается у тебя в руке. «Сестрица, — с надеждой, боясь ответа, обращается ко мне молодой красивый казак, очнувшись от наркоза, — а ногу–то оставили, не отрезали, пятка чешется» … Как ему сказать? Большие черные глаза смотрят на тебя с надеждой, мольбой…

И, узнав правду, сильный могучий красавец–казак, закрыв лицо руками, рыдал как ребенок.

— Сестрица… как же я теперь? Дуня–то моя… Дуня… не будет калеку любить… уйдет… а ребята… чем зарабатывать буду?!

— А ремесла никакого не знаешь?

— Знаю, сапожник я… Может, заработаю как–нибудь. А как ты думаешь? Дуня моя разлюбит, не захочет со мной жить?

— Коли стоящая Дуня твоя, она еще больше любить и жалеть тебя будет!

А через неделю он веселил всю палату и громко, заливистым тенором пел свои казацкие песни.