1

Ах, как торжествовал утром 12 марта 1801 года аристократический Петербург! Нельзя и сейчас без омерзения перечитывать страницы воспоминаний, посвященных описанию торжества победителей.

«Лишь только рассвело, как улицы наполнились народом. Знакомые и незнакомые обнимались между собою и поздравляли друг друга с счастием – и общим, и частным для каждого порознь…» – пишет в своих записках Беннигсен.

«Весть об этом событии была в целом государстве вестью искупления: в домах, на улицах, люди плакали, обнимали друг друга, как в день Светлого Воскресения», – свидетельствует Н.М. Карамзин.

Но, как утверждает М.А. Фонвизин, «этот восторг изъявляло, однако, одно дворянство, прочие сословия приняли эту весть довольно равнодушно».

Впрочем, и среди дворян, радующихся убийству своего государя, тоже встречались порядочные люди. Если судить по «Запискам» Н.А. Саблукова, некоторые из офицеров гвардии испытывали достаточно неприязненные чувства к своим товарищам, изменившим присяге.

«Желая расположить общественное мнение в свою пользу, Пален, Зубов и другие вожаки заговора решили устроить большой обед, в котором должны были принять участие несколько сот человек. Полковник N, один из моих товарищей по полку, зашел ко мне однажды утром, чтобы спросить, знаю ли я что-нибудь о предполагаемом обеде. Я отвечал, что ничего не знаю. “В таком случае, – сказал он, – я должен сообщить вам, что вы внесены в список приглашенных. Пойдете ли вы туда?”

Я отвечал, что, конечно, не пойду, ибо не намерен праздновать убийство. – “В таком случае, – отвечал N, – никто из наших также не пойдет”. С этими словами он вышел из комнаты».

Однако неприязненные чувства русский рабовладелец мог выказывать только по отношению к тем изменникам и цареубийцам, которые решались на это, так сказать, в приватном порядке. Когда же помазанника Божия «мочили» с согласия столпов высшего света, ни о каком осуждении и речи не могло идти…

«В тот же день граф Пален пригласил меня к себе, и едва я вошел в комнату, он сказал мне:

– Почему вы отказываетесь принять участие в обеде?

– Рагсе que je n'ai rien de commun avec сеs messieurs[167], – отвечал я.

Тогда Пален с особенным одушевлением, но без всякого гнева сказал: “Вы не правы, Саблуков! Дело уже сделано, и долг всякого доброго патриота, забыв все партийные раздоры, думать лишь о благе родины и соединиться вместе для служения отечеству. Вы так же хорошо, как и я, знаете, какие раздоры посеяло это событие: неужели же позволить им усиливаться? Мысль об обеде принадлежит мне, и я надеюсь, что он успокоит многих и умиротворит умы. Но, если вы теперь откажетесь прийти, остальные полковники вашего полка тоже не придут, и обед этот произведет впечатление, прямо противоположное моим намерениям. Прошу вас поэтому принять приглашение и быть на обеде”».

Разумеется, демагогия Палена не выдерживала никакой критики.

Как это можно осуждение цареубийства называть партийными раздорами? И можно ли соединяться для служения Отечеству с только что нарушившими присягу цареубийцами?

Но вот что странно. Н.А. Саблукова, человека умного и не замаравшего себя 11 марта и не изменившего присяге, хотя он и находился в самом центре событий, слова Палена убеждают.

Оказывается, что при всей его порядочности общего у Н.А. Саблукова «с господами цареубийцами» все-таки больше, чем с простыми русскими солдатами. Как и братья Зубовы, как и хитрый Пален, Саблуков принадлежит к касте рабовладельцев и нарушать ее законы, какими бы гнусными они ни были, не смеет.

«Я обещал Палену исполнить его желание, – пишет Н.А. Саблуков. – Я явился на этот обед и другие полковники тоже, но мы сидели отдельно (вот и весь возможный протест! – Н.К.) от других, и, сказать правду, я заметил весьма мало единодушия, несмотря на то, что выпито было немало шампанского. Много сановных и высокопоставленных лиц, а также придворных особ посетили эту “оргию”, ибо другого названия нельзя дать этому обеду. Перед тем, чтобы встать со стола, главнейшие из заговорщиков взяли скатерть за четыре угла, все блюда, бутылки и стаканы были брошены в средину, и все это с большою торжественностью было выброшено через окно на улицу»…

Но выбрасывали цареубийцы в окно не только грязную посуду.

Свою честь – ведь все они изменили присяге! – тоже.

А заодно и честь всех тех, кто хотя и отдельно, но тоже сидел за столом цареубийц…