6

А события шли своим чередом. Основали Российскую академию художеств в Петербурге. Завели публичный театр в Москве. Разрешили продажу уральских заводов частным лицам.

А в мае 1757 года, после того как Англия заключила союзный договор с Пруссией, в Версале был заключен оборонительный договор между Россией, Францией и Австрией, и началась кровопролитная и редкая по бессмысленности (для России) Семилетняя война.

24 июня русские войска заняли Мемель – крепость Восточной Пруссии на Куршском заливе, а 19 августа одержали победу над прусской армией Левальда при Гросс-Егернсдорфе.

Но уже 7 сентября С.Ф. Апраксин приказал отойти от занятых русскими войсками прусских крепостей. Предательство было столь очевидным, что Апраксина предали суду. Он умер под следствием осенью 1758 года от апоплексического удара…

Оборванная, озябшая, сопровождаемая насмешками и презрительным сочувствием шла блаженная Ксения по Петербургской стороне, и такая великая молитва жила в ее измученном сердце, что сумела она переплавить личное горе в молитвенное заступничество за других.

Вначале открылся в Ксении дар пророчества.

Однажды она пришла в дом купца Разживина и, подойдя к зеркалу, сказала:

– Вот зеркало-то хорошо, а поглядеться не во что…

И только что проговорила это, как зеркало упало со стены и разбилось вдребезги.

«Предсказания ея не всегда заключали в себе какой-нибудь апокрифический, сокровенный смысл – иногда они служили как бы только удостоверением в том, что эта странная женщина точно наделена даром предсказания, – сообщали “Ведомости Санкт-Петербургской городской полиции”. – Так, например, приходя куда-нибудь, она вдруг требовала, чтоб ей дали пирога с рыбой, а когда ей нарочно отвечали, что такого пирога в этот день не пекли, то она с уверенностью говорила: “Нет, пекли, а не хотите мне дать”. Тогда подавали ей такой пирог, потому что он точно был испечен[136].

А иногда она предсказывала что-нибудь дурное, но не прямо, а косвенно, выражаясь в подобных случаях языком каббалистическим, не точным, как бы не желая возмутить того, с кем говорила. Так, например, посетя один раз дом купчихи Крапивиной и выходя из него, она взглянула на окна дома и сказала: «Зелена Крапива, а скоро завянет». Крапивина вскоре после того умерла…»

Но еще многие должны были пройти годы, прежде чем поняли петербуржцы, что послана Ксения в утешение православному люду в этом городе, построенном на замощенных русскими костями чухонских болотах…

«Она не имела своего угла и, будучи доброю, кроткою и чрезвычайно набожною, в тех домах, где ее знали, всегда находила себе приют и кусок хлеба; – ее принимали ласково и даже с глубоким уважением бедные жители крошечных домиков, какими в то время была усеяна Петербургская сторона, – сообщал в 1847 году Ив. Б-р-л-ъевъ. – Матери семейств радовались, если Андрей Григорьевич покачает в люльке или поцелует их детей, в том убеждении, что поцелуй несчастной принесет им счастье. Когда Андрей Григорьевич являлась на площади, все торгаши пряниками мгновенно открывали свои лотки и корзинки, умоляя Андрея Григорьевича взять у них что-нибудь без денег, хоть один пирожок, хоть отломить кусочек медового пряника. И счастливец, у которого полакомится Андрей Григорьевич, не успевал прикоснуться к товару. Народ стремился к его лотку и с восторгом, с бешенством поедал пироги, обратившие на себя внимание “добровольного страдалица”; как называли ее мои бабушки».

Только с годами стали замечать – если побывает Ксения в чьей-то семье, там надолго водворяется мир и счастье…

Теперь, где бы ни появлялась эта женщина, кутающаяся в изношенные лохмотья мундира, обутая в рваные башмаки, тотчас ее окружали люди.

Торговцы упрашивали заглянуть в их лавки и взять хоть что-нибудь.

Пока блаженная Ксения шла по улице, рядом следовали экипажи. Извозчики умоляли блаженную проехать в коляске хоть несколько шагов.

А жизнь в империи шла своей бессмысленной чередой, где увеселения знати сменялись преступлениями, а преступления новыми увеселениями…

Твердо и последовательно велись лишь две линии – дальнейшее онемечивание правящей династии (для этого привезли из Голштинии Карла-Петра-Ульриха) и строительство в России рабовладельческой империи…

В 1758 году Сенат постановил, что личные дворяне, приобретшие дворянство служебной выслугой, не имеют права, в отличие от потомственных дворян, покупать людей и земли.

Это же было подтверждено указом 1760 года. «Не дворяне, произведенные по статской службе в обер-офицеры, не могут считаться в дворянстве и не могут иметь за собой деревень».

Ликвидировался досадный промах петровского законодательства. Дворянство все более утрачивало черты служивого класса, все более превращалось в класс рабовладельцев[137].

Характерно, что уже при вступлении Елизаветы на престол правительство отстранило от присяги русских крестьян, взглянув на них как на людей, лишенных гражданской личности, как на рабов. Крестьяне лишались права входить в денежные обязательства без позволения своих владельцев… Правительство передало помещикам судейские и полицейские функции.

Сама императрица Елизавета Петровна, разорявшая казну империи строительством дворцов и приобретением нарядов, искренне верила, что легче всего погубить душу, войдя в долги.

– Если оставишь долги после себя и никто их не заплатит, – поучала она будущую императрицу Екатерину II (тогда еще только великую княгиню), – душа твоя пойдет в ад!

При этом собственные мотовство и распутство, столь разорительные для казны, смертным грехом Елизавета Петровна не считала.

Похоже, что «дщерь Петрова» считала самодержавную монархию для того и существующею, чтобы удовлетворять любые свои желания и похоти.

К наиболее омерзительным с нравственной точки зрения романам императрицы принадлежит ее связь с юным кадетом Сухопутного корпуса Никитой Афанасьевичем Бекетовым.

В драматическом кружке, устроенном начальником Сухопутного корпуса князем Юсуповым, Бекетов играл женские и мужские роли. Он был не только чрезвычайно красив, но и одарен актерскими способностями. Имеется отзыв о нем Федора Волкова, который говорил трагику Н.А. Дмитриевскому, что, увидев Бекетова в роли Синава, он пришел в такое восхищение, что не знал, где был – на земле или на небесах.

Императрица Елизавета Петровна тоже очень заинтересовалась кадетской труппой, состоявшей из юных мужчин. Увидев семнадцатилетнего Бекетова на сцене, она тотчас по окончании спектакля пожаловала его сержантом. Спустя две недели он был сделан подпоручиком.

Елизавете Петровне особенно полюбилось собственноручно одевать юного кадета перед спектаклями, где он должен был исполнять женские роли. Из училища Бекетов был выпущен премьер-майором с назначением генерал-адъютантом к графу Разумовскому. Елизавета осыпает его дорогими подарками и поместьями. Неизвестно, до каких чинов дослужился бы юный Бекетов, но встревожились другие претенденты на милости императрицы. Бекетову подсунули (предание говорит, что это были Мавра Шепелева и ее супруг Петр Иванович Шувалов) притирание для кожи, от которого на лице явились угри и сыпь. Тотчас Мавра Егоровна уведомила императрицу о «дурной болезни» Бекетова. Он был удален от двора, заболел от отчаяния нервной горячкой и по выздоровлении принужден был удалиться от двора навсегда[138].

Императрица Елизавета Петровна. Портрет работы К.Г. Преннера. 1754 г.

О связи императрицы с кадетом Бекетовым знал весь Петербург, но это нисколько не заботило Елизавету Петровну. Она вообще не считала нужным скрывать свои отношения с любовниками, и никто не удивлялся им…

Однажды другой любитель театра, великий князь Петр Федорович, избранный Елизаветой Петровной наследником престола, тоже устроил в своей комнате представление марионеток.

«В комнате, где находился театр, – пишет в своих воспоминаниях Екатерина II, – одна дверь была заколочена, потому что эта дверь выходила в комнату, составлявшую часть покоев императрицы, где был стол с подъемной машиной, который можно было поднимать и опускать, чтобы обедать без прислуги. Однажды великий князь, находясь в своей комнате за приготовлениями к своему так называемому спектаклю, услышал разговор в соседней комнате и, так как он обладал легкомысленной живостью, взял от своего театра плотничий инструмент, которым обыкновенно просверливают дыры в досках, и понаделал дыр в заколоченной двери, так что увидел все, что там происходило, а именно, как обедала императрица, как обедал с нею оберегермейстер Разумовский в парчовом шлафроке, – он в этот день принимал лекарство, – и еще человек двенадцать из наиболее доверенных императрицы. Его Императорское Высочество, не довольствуясь тем, что сам наслаждается своим плодом искусных трудов, позвал всех, кто был вокруг него, чтобы и им дать насладиться удовольствием посмотреть в дырки, которые он так искусно проделал. Он сделал больше: когда он сам и все те, которые были возле него, насытили глаза этим нескромным удовольствием, он явился пригласить Крузе, меня и моих женщин зайти к нему, дабы посмотреть нечто, чего мы никогда не видели. Он не сказал нам, что это было такое, вероятно, чтобы сделать нам приятный сюрприз. Так как я не так спешила, как ему того хотелось, то он увел Крузе и других моих женщин; я пришла последней и увидела их расположившимися у этой двери, где он наставил скамеек, стульев, скамеечек, для удобства зрителей, как он говорил…»

По-немецки благоразумная Екатерина наблюдать за этим театром не стала.

«Меня испугала и возмутила его дерзость, и я сказала ему, что я не хочу ни смотреть, ни участвовать в таком скандале, который, конечно, причинит ему большие неприятности, если его тетка узнает, и что трудно, чтобы она этого не узнала, потому что он посвятил по крайней мере двадцать человек в свой секрет; все, кто соблазнился посмотреть через дверь, видя, что я не хочу делать того же, стали друг за дружкой выходить из комнаты; великому князю самому стало немного неловко от того, что он наделал, и он снова принялся за работу для своего кукольного театра, а я пошла к себе».

Тем не менее эпизод этот остался в памяти, и, будучи императрицей, Екатерина посылала канцлера М.И. Воронцова к А.Г. Разумовскому, чтобы изъять секретные документы, касающиеся его брака с Елизаветой Петровной.

М.И. Воронцов объявил Алексею Григорьевичу, что документы эти необходимы для составления указа о даровании ему, как человеку, венчанному с государыней, титула Императорского Высочества.

Однако Разумовский, хотя и не блистал великим образованиям, имел достаточно осторожности и благоразумия, чтобы не поверить женщине, только что свергнувшей с престола своего супруга. Когда канцлер сообщил ему высочайшее повеление, он пробежал проект указа глазами, а потом подошел к комоду, на котором стоял ларец черного дерева, окованный серебром и выложенный перламутром.

Из потаенного ящика граф вынул атласный сверток. Развернув атлас, он внимательно просмотрел все бумаги, с благоговением поцеловал их, потом перекрестился на образа и бросил весь сверток в огонь камина.

– Я не был ничем более, как верным рабом Ее Величества, покойной Императрицы Елизаветы Петровны, осыпавшей меня благодеяниями превыше заслуг моих, – сказал он, опускаясь в кресло и утирая вставшие в глазах слезы. – Никогда не забывал я, Михаил Илларионович, из какой доли и на какую степень возведен я ее десницею… Стократ смиряюсь, вспоминая прошедшее, живу в будущем, его же не прейдем, в молитвах к Вседержителю… Если бы было некогда то, о чем вы говорите со мною, то поверьте, граф, что я не имел бы суетности признать случай, помрачающий незабвенную память моей благодетельницы. Теперь вы видите, у меня нет никаких документов. Доложите обо всем этом всемилостивейшей Государыни: да продлит она милости свои на меня, старца, не желающего никаких земных почестей.

Когда Воронцов доложил Екатерина II о разговоре, она сказала:

– Мы друг друга понимаем. Тайного брака не существовало, хотя бы и для усыпления боязливой совести. Шепот об этом всегда был для меня противен… Почтенный старец предупредил меня, но я ожидала этого от свойственного малороссиянину самоотвержения.

Екатерина II, как и Елизавета Петровна, верила, что если оставить долги после себя и никто их не заплатит, то тогда душа пойдет в ад. Она не стала рисковать душой и отблагодарила Разумовского. Когда в 1769 году граф просил взаймы из банка 80 тысяч рублей, она собственноручно надписала на прошении: «Без процентов» и дала о том указ…

Деньги немалые, но «самоотвержение» Алексея Григорьевича того стоило…