3

Николая I часто упрекают за то, что он ничего не сделал для преодоления противоречий русской жизни, когда старый строй государственных и общественных отношений рабовладельческой империи продолжал всецело господствовать в стране, в то время как экономическая, гражданская и духовная жизнь страны уже не вмещалась в эти рамки.

Упрек не очень справедливый. Вернее – совсем не справедливый.

Переустройством империи Николай занялся, учитывая опыт отца и брата. Как остроумно заметил А.Е. Пресняков, Николай I приступил к преобразованию империи, «получив недурную подготовку в показаниях декабристов». Сразу после завершения процесса он поручил так называемому «Комитету 6 декабря 1826 г.», созданному для разбора бумаг императора Александра, рассмотреть все проекты реформ, намечавшихся при Александре I, и разработать предположения о неотложных преобразованиях, особенно в устройстве государственных учреждений и в положении сословий.

Используя прежний антикрепостнический опыт отца и брата, Николай I постарался перевести на практический лад как прекраснодушные рассуждения Александра I, так и хитровато-отвлеченные проекты многочисленных его советников, а заодно и все пламенные разговоры еще более многочисленных революционизирующих юношей, воспитанных в предшествовавшее царствие[187].

Сделать это было невероятно трудно. Русское поместное дворянство, переродившееся в результате дворцовых переворотов в класс паразитирующих рабовладельцев, давно уже перестало быть реальной опорой государства и императорской власти, но оно по-прежнему изображало из себя такую опору. И получалось, что царская власть не только не могла опереться на дворянство, но и освободиться от этой лжеопоры тоже была не в силах – при демонтаже рабовладельческого сословия неизбежно оказалась бы сокрушенной и власть императора, и сама российская государственность.

«Нет сомнения, что крепостное право, в нынешнем его положении, есть зло, для всех ощутительное, но прикасаться к нему теперь было бы делом еще более гибельным! – говорил Николай I. – Нынешнее положение таково, что оно не может продолжаться, но вместе с тем и решительные к прекращению его способы также невозможны без общего потрясения».

Отметим попутно, что, понимая необходимость перестройки всего здания русской народно-государственной жизни, ни декабристы, ни последующие революционные либералы и демократы никаких практических путей вывода страны из рабовладельческого состояния предложить не могли.

Даже такие деятели, как В.Г. Белинский, все свои упования в этом деле возлагали на государя. «Патриархально-сонный быт весь изжит, и надо взять иную дорогу», – призывал наш великий демократ, но первого шага на этой «иной дороге» он ожидал от «воли государя-императора», которая только и может разрешить великую задачу освобождения крестьян, если не помешают окружающие престол «друзья своих интересов и враги общего блага».

«Друзья своих интересов» – олигархи-рабовладельцы – разумеется, помешать старались. Мысль Н.М. Карамзина, этого соловья крепостничества, что «дворяне, рассеянные по всему государству, содействуют монарху в хранении тишины и благоустройства», а если государь, «отняв у них сию власть блюстительную, как Атлас, возьмет себе Россию на рамена», то не удержать ему такой тяготы, перепевалась ими на все лады…

Министр народного просвещения граф Сергей Семенович Уваров утверждал, например, что «вопрос о крепостном праве тесно связан с вопросом о самодержавии и даже единодержавии: это две параллельные силы, которые развивались вместе, у того и другого одно историческое начало и законность их одинакова»; он говорил о крепостном праве: «Это дерево пустило далеко корни – оно осеняет и церковь, и престол, вырвать его с корнем невозможно».

Спорить с творцом триады «православие – самодержавие – народность»[188] трудно, поскольку С.С. Уваров, говоря абсолютно бесспорные вещи, в жертву весьма прозаичным и корыстным интересам русских рабовладельцев чуть-чуть смещает акценты. Ничего не меняется, но прокрадывается некая фальшь, которая и разрушает его высокие и очень правильные рассуждения. Наличие этой, весьма трудно выделяемой фальши и обусловило, на наш взгляд, то печальное обстоятельство, что триада «православие – самодержавие – народность» так и осталась только официальной доктриной, а не стала нормой народной русской жизни…

В этих условиях, и пытался Николай I найти реальный план вывода страны из тупика, в который завело ее развращенное эпохой дворцовых переворотов поместное дворянство.

Выглядело это на первый взгляд так просто и обыденно, что, разумеется, было подвергнуто осмеянию.

«Николай I, – писал В.О. Ключевский, – предпринимал против рабства подпольную минную войну медленным потаенным подкопом: с начала царствования он учреждал один за другим шесть секретных и весьма секретных комитетов по крестьянскому вопросу. Словно хотели украсть крепостное право у дворян и подкинуть свободу крестьянам. Сановники, которых не в шутку считали государственными людьми, вроде министра внутренних дел Перовского, надеялись постепенным ограничением крепостного права довести дело до того, чтобы крестьянин стал свободным, прежде чем услышал бы слово свобода.

Эти государственные мужи так понимали психологию русского народа, что надеялись утолить его вековую жажду свободы, вливая ее ежегодно, посредством ограничительного указа в воспаленные уста по микроскопической капле. Таким гомеопатическим лечением зла, по всему вероятию, довели бы пациента до движения, перед которым пугачевщина показалась бы мелкой ссорой крестьянских ребят с барчуками. Эта политика постепенности и скрытности строилась не на народной, а на правительственной и дворянской психологии, вытекала из инстинктивного страха властвующих слоев перед народом, а страх внушал им смутное чувство своей виновности перед этим народом, у которого они все брали и которому за это ровно ничего не давали»…

Приверженность к гомеопатии у Николая I действительно была, но в его руках и гомеопатия давала ощутимые результаты.

Первым делом был отредактирован изданный четверть века назад Александром I Закон о свободных хлебопашцах. Его заменило новое положение об «обязанных» крестьянах, по которому помещики, сохраняя право вотчинной собственности, предоставляли бы крестьянам личную свободу и определенную часть земли за повинности и оброки. Николая I всячески ругали потом, что он попал под влияние остзейских порядков, разрешив личное освобождение крестьян и объявив помещичью поземельную собственность «навсегда неприкосновенной в руках дворянства», как гарантию «будущего спокойствия», но на деле он попытался лишь заменить сентиментальные надежды разработчиков прежнего закона (с какой это стати рабовладельцы будут добровольно расставаться и со своими рабами, и со своей землей?) реальным содержанием.

Следующим шагом перевода русского крестьянина из рабства в «переходное состояние» стала реформа 1837 года, когда уезды были разделены на станы с назначением становых приставов, как и уездных заседателей, губернским правлением. Всевластие дворян-рабовладельцев над своими крепостными было, таким образом, значительно сокращено.

Однако планы Николая I были шире, он стремился изменить статус не только крестьян-рабов, но и дворян-рабовладельцев. Он стремился наполнить новым содержанием «малополезную», по выражению В.О. Ключевского, для государства жизнь русского дворянства.

Неоднократно Николай I высказывал взгляд на дворянство как на сословие, основой привилегированного положения которого должно быть землевладение, а не владение крепостными.

«Николаевское правительство, – пишет А.Е. Пресняков, – ставит себе двойную задачу: восстановить социальную силу дворянства и выработать из него орудие правительственной администрации… Дворянские избранники – лишь разновидность правительственного чиновничества, их служба приравнена к службе государственной. Предводители дворянства – по делам целого ряда “комитетов” дорожного, по земским повинностям, по рекрутским наборам, народному продовольствию, борьбе с эпидемиями и т. п. – становились помощниками губернских властей в местном управлении».

С этим согласен и В.О. Ключевский, который говорит, что «со времени издания законов 1831 и 1837 гг. дворянство стало вспомогательным средством коренной администрации, полицейским орудием правительства».

Все эти меры хотя и не привели к отмене крепостного права – удельный вес крепостных в общем составе населения России при Николае I уменьшился всего лишь с 45 до 37 %, – однако, на наш взгляд, подготовили реформу, которую провел Александр II. Николай I не освободил крестьян от неволи, но он освободил дворян от права оправдывать рабовладение служением государству. И это действительно можно назвать и гомеопатией, но без этих малозаметных изменений невозможно было бы совершить то, что совершил его сын – Царь-Освободитель.

Мог ли Николай I вести реформы иначе?

Наверное, нет… Прежде чем ограничивать рабовладельческий беспредел, необходимо было изменить характер самой царской власти. При Николае I, как в далекие, допетровские времена, монархическая власть снова становится служением долгу, а не средством реализации своеволия и удовлетворения своих прихотей.

В исполнении своей императорской должности Николай I проявлял и решительность, и самоотверженность человека, принявшего на себя ответственность за державу.

И если беспристрастно взглянуть на его правление, то обнаружится, что «деспот» Николай I и сумел-таки уничтожить деспотизм монархического правления. Все последующие государи – его сын Александр II, внук Александр III, правнук Николай II – правили страной, как и он, ставя интересы державы превыше собственных…

Многое было сделано Николаем I для укрепления правопорядка в стране, развития промышленности, науки, просвещения и культуры. Случайно ли, что именно на годы его правления приходится расцвет творчества классиков русской литературы? Случайно ли, что при Николае I российская наука и техника достигает таких высот, когда открытия, сделанные русскими учеными, начинают определять движение всей мировой науки?..

Народное хозяйство при нем вышло на новые пути торгово-промышленного развития. Русский вывоз возрос с 75 до 230, ввоз с 52 до 200 миллионов рублей.