8

Правление Екатерины II завершает в русской истории эпоху, которую можно было бы назвать эпохой царствования детей и развратных женщин…

К концу жизни Екатерина II совсем растолстела и превратилась – она была невысокого роста! – в кругленькую немецкую старушку.

Она всех перехитрила и всех одолела. Перехитрила не любившую ее свекровь, императрицу Елизавету Петровну, когда та заподозрила ее в государственной измене…

Перехитрила своего брата императора Петра III, который хотя и был обвенчан с нею, но не желал исполнять супружеские обязанности. Любовник Екатерины Алексей Орлов убил этого незадачливого отказчика.

Правда, мертвый муж явился снова, и, приняв обличье Емельяна Пугачева, потряс всю империю невиданной крестьянской войной, но Екатерина II победила мужа и в этом, пугачевском обличье.

Восстание было утоплено в крови…

«Иных растыкали по кольям, других повесили ребром за крюки, некоторых четвертовали. Остальных… (пишет П.И. Рычков) простили, отрезав им носы и уши».

Самого же Пугачева судили отдельно.

«Пугачева, – пишет А.С. Пушкин, – привезли прямо на двор к графу Панину, который встретил его на крыльце, окруженный своим штабом. – Кто ты таков? – спросил он у самозванца. – Емельян Иванов, Пугачев, – отвечал тот. – Как же смел ты, вор, назваться государем? – продолжал Панин. – Я не ворон (возразил Пугачев, играя словами и изъясняясь, по своему обыкновению, иносказательно), я воренок, а ворон-то еще летает…»

Когда Пугачев сидел на Меновом дворе, пишет А.С. Пушкин, симбирский дворянин, бежавший от него, приехал на него посмотреть и, видя его крепко привинченного на цепи, стал осыпать его укоризнами. Дворянин был очень дурен лицом, к тому же и без носу. Пугачев, на него посмотрев, сказал: «Правда, много перевешал я вашей братии, но такой гнусной образины, признаюсь, не видывал»…

Екатерина II приказала четвертовать «маркиза» Пугачева…

Екатерина II не уступила престол и Павлу, который давно подрос и считал себя сыном убитого Екатериной императора Петра III.

Любопытно, что в 1773 году почти совпали два события, странная близость которых насторожила императрицу Екатерину II.

Тогда, 17 сентября, был обнародован первый манифест Емельяна Пугачева под именем «императора Петра III», а через двенадцать дней, 29 сентября, состоялось бракосочетание великого князя Павла и девятнадцатилетней принцессы Вильгельмины (в крещении Натальи Алексеевны).

И наверняка, обнаружив, что невестка настраивает Павла вступить в борьбу за власть, Екатерина вспомнила слова «маркиза Пугачева» о вороне, который еще летает…

Когда 10 апреля 1776 года великая княгиня Наталья Алексеевна почувствовала приближение родов, императрица села у ее постели и не отходила, пока роженица и ее новорожденная дочь не отдали Богу душу.

«Великий князь, – писала Екатерина московскому главнокомандующему, князю М.Н. Волконскому, – в Фоминое воскресенье по утру, в четвертом часу, пришел ко мне и объявил мне, что великая княгиня мучится с полуночи; но как муки были не сильныя, то мешкали меня будить. Я встала и пошла к ней и нашла ее в порядочном состоянии и пробыла у ней до десяти часов утра, и, видя, что она еще имеет не прямыя муки, пошла одеваться и паки к ней возвратилась в 12 часов… Я и великий князь все пятеры сутки и день и ночь безвыходно у нея были. По кончине, при открытии тела, оказалось, что великая княгиня с детства была повреждена, что спинная кость не токмо была такова S, но часть та, коя должна быть выгнута, была вогнута и лежала дитяте на затылке, что кости имели четыре дюйма в окружности и не могли раздвинуться, а дитя в плечах имел до девяти дюймов. К сему еще соединялись другие обстоятельствы, коих, чаю, примера нету. Одним словом, стечение таковое не позволяло ни матери, ни дитяте оставаться в живых. Скорбь моя была велика, но, предавшись в волю Божию, теперь надо помышлять о награде потери».

Вот эти-то подробности тазобедренного и позвоночного устройства великой княгини Наталии Алексеевны, которые зачем-то – зачем? – сообщает Екатерина московскому главнокомандующему, и наводят нас, помимо прямой заинтересованности императрицы в устранении невестки, на мысль, что императрица чем-то помогла Наталье Алексеевне умереть.

«Вы не можете себе представить, что она должна была выстрадать и мы с нею, – писала императрица Гримму. – Душа моя растерзана; я не имела ни минуты покоя во все эти пять дней и ни днем, ни ночью не покидала принцессу, пока она не закрыла глаз. Она говорила мне: “Какая вы прекрасная сиделка!”. Представьте себе мое положение: утешать одного, укреплять другую и, изнемогая телом и душою, быть вынужденною ободрять, решать и соображать все, что не должно быть забыто. Признаюсь вам, в жизнь мою я не была в положении более трудном, более ужасном, более тягостном: я забывала пить, есть, спать: силы мои поддерживались сама не знаю как. Я начинаю думать, что если после этого события моя нервная система не разстроится, то она несокрушима… Мы едва живы. Были мгновения, когда мне казалось, что внутренности мои раздираются при виде стольких страданий и что при каждом крике я сама чувствую боли. В пятницу я точно окаменела и даже до сих пор еще не сознаю себя. Часы слабости сменяются у меня часами силы: это происходит от перемежающейся лихорадки, которая, однако, более в духовном настроении, чем в физическом. Кто сам не испытал и не видал этого, не может составить себе понятия об этом. Вообразите, что я, будучи плаксива от природы, была свидетельницею кончины, не проронив ни слезинки. Я говорила себе: если ты заплачешь, другие будут рыдать, если ты разрыдаешься, другие дойдут до обморока, и все потеряют голову и разсудок, и все это будет непростительно».

«Два года тому назад покойная разсказывала нам, что, будучи ребенком, она подвергалась опасности сделаться кривою (ayant de la disposition devenir contrefaite), – пишет Екатерина госпоже Бьельке, – поэтому ландграфиня призвала какого-то шарлатана, который выпрямлял ее при помощи кулаков и колен. (La landgrave avait fait venir un charlatan, qui l'avait redressee a coups de poing et de genoux.) Этим-то и объясняется, что спинной хребет ея оказался изогнутым в виде буквы S, а нижняя часть позвоночника, которая должна быть выгнутою, у нея была вогнутою. Вот еще доказательство тому, что не из гордости, но вследствие невозможности она не могла нагибаться вперед»…

Урок, преподанный Екатериной, оказался усвоенным следующей ее невесткой. Вторая жена Павла Мария Федоровна интригами не занималась, и Екатерина не нашла в ней никаких недостатков, препятствующих рождению детей…

Мария Федоровна родила императрице прекрасных внуков.

Александра…

Константина…

А 25 июня 1796 года и Николая…

«Сегодня в три часа утра, – писала Екатерина Гримму о своей новой семейной радости, – мамаша родила громаднаго мальчика, которого назвали Николаем. Голос у него бас, и кричит он удивительно; длиною он аршин без двух вершков, а руки немного поменьше моих. В жизнь свою в первый раз вижу такого рыцаря… Если он будет продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом».

Особенно радовало Екатерину, что всего через две недели после рождения внук начал есть кашу.

«Рыцарь Николай уже три дня кушает кашку, потому что безпрестанно просит есть. Я полагаю, что никогда еще осьмидневный ребенок не пользовался таким угощением; это неслыханное дело. У нянек просто руки опускаются от удивления; если так будет продолжаться, придется по прошествии шести недель отнять его от груди. Он смотрит на всех во все глаза (il toise tout Ie monde), голову держит прямо и поворачивает не хуже моего».

Внук-рыцарь сильно обрадовал старушку Екатерину…

Дождавшись, когда великий князь после крещения сына уехал в Павловск, императрица передала великой княгине бумагу, в которой предлагала потребовать от мужа отречения от своих прав на престол.

Императрица велела Марии Федоровне скрепить своею подписью эту бумагу как удостоверение согласия с ее стороны на ожидаемый акт отречения в пользу великого князя Александра Павловича.

Однако, к огорчению императрицы, великая княгиня нисколько не обрадовалась этому предложению и отказалась подписать требуемую бумагу.

Разгневавшись на непокорную невестку, императрица решила возвести на престол внука Александра, не спрашивая более ничьего согласия.

Этими заботами да еще любовником Платоном Александровичем Зубовым и развлекалась ожиревшая немецкая старушка в свое последнее лето и последнюю осень…