5

В.О. Ключевский назвал дворцовый переворот, произведенный Екатериной II, дамской революцией.

Но потому и удалась эта самая веселая и деликатная революция, что заговорщикам противостоял человек, который действительно расчетам политики мог предпочесть чувство чести.

Пожалуй, никогда еще так ярко не проявлялась в Петре III готовность предпочесть чувство чести расчетам политики, как в эти роковые для него дни.

И вот что парадоксально…

Чем порядочнее вел себя император, тем уродливее казалось окружающим его поведение.

Погрязшие в распутстве и казнокрадстве придворные оказались неспособными даже воспринять поведение, выстраиваемое по законам чести.

Петру III казалась, что он ловко придумал, противопоставляя откровенному распутству жены, менявшей постельных партнеров, вполне благопристойную связь с женщиной, на которой он собирался жениться. Но нет! Все сочувствовали Екатерине II и за глаза упрекали в разврате именно Петра III.

Петр III отложил арест жены, чтобы не нарушать приличий, а когда наутро приехал в Петергоф, то узнал, что императрица рано утром сбежала в Петербург.

Посланы были вслед трое сановников, в том числе канцлер Воронцов, чтобы усовестить императрицу, но разведчики, приехав в Петербург, присягнули императрице и не воротились[152].

А Петр III вернулся в Ораниенбаум и отправился было в Кронштадт, но там уже принял командование посланный императрицей адмирал Талызин. Он не позволил Петру III высадиться на острове.

Возвращению в Ораниенбаум предшествовало совещание императора с фельдмаршалом Минихом.

– Фельдмаршал! – обращаясь к очаковскому герою, сказал Петр III. – Мне надлежало раньше последовать вашим советам! Но вы видели много опасностей, укажите, что мне делать теперь?

Старый заговорщик Миних хладнокровно отвечал, что дело еще не проиграно: надлежит, не медля ни одной минуты, направить путь к Ревелю, взять там военный корабль, пуститься в Пруссию, где стоит восьмидесятитысячная русская армия, и во главе этой армии возвратиться в свою империю.

– Уверяю Ваше Величество, – сказал победитель крымских татар и Бирона, – что менее чем за полтора месяца вы приведете государство в прежнее повиновение.

Однако тут, как утверждает шевалье К.-К. Рюльер, запротестовали молодые дамы, которые вошли вместе с Минихом в каюту, чтобы принять участие в государственном совещании, посвященном судьбе империи.

Дамы заявили, что выехали на загородные гулянья и наряды их не предназначены для походной, армейской жизни.

– А кроме того, Ваше Величество, вы же понимаете, что путь до Ревеля далек и у гребцов недостанет сил, чтобы везти нас в Ревель.

– Так что же! – возразил Миних. – Мы все будем им помогать.

Весь двор, как говорит шевалье Рюльер, содрогнулся от сего предложения очаковского героя.

«И потому ли, что лесть не оставляла сего несчастного государя, или потому, что он был окружен изменниками (ибо чему приписать такое несогласие их мнений?), ему представили, что он не в такой еще крайности; неприлично столь мощному государю выходить из своих владений на одном судне; невозможно верить, чтобы нация против него взбунтовалась, и, верно, целью сего возмущения имеют, чтобы примирить его с женою».

Петр III поддался, когда Елизавета Романовна Воронцова начала уговаривать его высадиться в Ораниенбауме и даровать прощение супруге.

Роль Елизаветы Романовны в производстве этой дамской революции тоже не прояснена. Неясно, глупость или что-то другое двигало ею. Когда стало ясно, что окруженная гвардейскими полками Екатерина не очень-то и нуждается в прощении супруга, все та же Елизавета Романовна начала уговаривать Петра послать к императрице просить ее, чтобы она позволила им ехать вместе в герцогство Голштинское.

По словам Воронцовой, это значило исполнить все желания императрицы и заслужить ее прощение.

– Батюшка наш! – начали кричать тогда слуги. – Супруга твоя прикажет умертвить тебя!

– Для чего пугаете вы своего государя?! – спросила Елизавета Романовна. – Ваше Величество, я уверена, что Ее Величеству ничто так не нужно, как примирение, столь благоприятное ее честолюбию…

Отъезд Екатерины II из Петергофа в день вошествия на престол. Гравюра XVIII в.

«Это было последнее решение, – пишет шевалье Рюльер. – И тотчас после единогласного совета, в котором положено, что единственное средство избежать первого ожесточения солдат было то, чтобы не делать им никакого сопротивления, он отдал приказ разрушить все, что могло служить к малейшей обороне, свезти пушки, распустить солдат и положить оружие».

– Ужели вы не умеете умереть как император, перед своим войском? – раздраженно сказал тогда Миних. – Если вы боитесь сабельного удара, то возьмите в руки распятие – они не осмелятся вам вредить, а я буду командовать в сражении!

Но советы опытного и сурового фельдмаршала явно не вписывались в шелково-альковную пастораль дамской революции.

Император держался своего решения и написал своей супруге, что он оставляет ей Российское государство и просит только позволения удалиться в свое герцогство Голштинское с фрейлиною Воронцовой и адъютантом Гудовичем.

Петр III послал к Екатерине II генерал-майора Михаила Измайлова для переговоров, но Измайлов тут же перешел на сторону Екатерины и вернулся к Петру III уже как ее посланец.

Екатерина II просила Петра III подписать отречение, чтобы предупредить неисчислимые бедствия, которые в противном случае нельзя будет предотвратить, поскольку вся гвардия уже присягнула ей.

Измайлов передал текст отречения, которое Петр III должен был подписать:

«Во время кратковременного и самовластного моего царствования в Российской Империи я узнал на опыте, что не имею достаточных сил для такого бремени, и управление таковым государством не только самовластное, но какою бы не было формою превышает мои понятия, и потому и приметил я колебание, за которым могло бы последовать и совершенное оного разрушение к вечному моему бесславию. Итак, сообразив благовременно все сие, я добровольно и торжественно объявляю всей России и целому свету, что на всю жизнь свою отрекаюсь oт правления помянутым государством, не желая так царствовать ни самовластно, ни же под другою какою-либо формою правления, даже не домогаться того никогда пocpeдством какой-либо посторонней помощи. В удостоверение сего клянусь перед Богом и всею вселенною, написав и подписав сие отречение собственною своею рукою».

Приласканный Елизаветой Романовной Воронцовой, Петр III отречение подписал. Скоро началось разоружение голштинских солдат, их заперли в амбары, а Петру приказали сесть в карету и повезли в Петергоф.

Увы… Петр III слишком мало дорожил властью в России, чтобы устраивать войну из-за здешней короны, и напрасно его упрекали потом, что у него не хватало духа последовать воинственным советам фельдмаршала Миниха…

Чтобы добраться до Петергофского дворца, надо было проехать сквозь гвардейские полки, приведенные сюда Екатериной.

Пьяные гвардейцы, завидев карету императора, принялись кричать «Да здравствует Екатерина!» – и так неистово повторяли свои восклицания, что с Петром III сделался обморок.

Это тоже было истолковано как проявление трусости, хотя Петра III, как он говорил сам, просто потрясло открытие, что гвардейские полки в России изменяют своей присяге с такой же легкостью, как распутные жены своим мужьям.

Екатерина II через Измайлова передавала Петру III, что обязуется устроить ему «приятную жизнь в каком-нибудь выбранном им самим дворце, в отдалении от Петербурга, и исполнять по мере возможности все его желания». Однако едва Петр III вышел из кареты, с него сорвали орденскую ленту, шпагу и платье. Несколько минут бывший император сидел на крыльце среди солдат босиком, в одной рубашке.

Н.И. Панин с удовольствием рассказывал потом, что, когда он вышел, чтобы увести бывшего императора во дворец, Петр III бросился к нему, ловил его руки, прося его ходатайства, чтобы ему было позволено хотя бы удержать при себе четыре особенно дорогие ему вещи: скрипку, любимую собаку, арапа и Елизавету Воронцову.

Ему позволили удержать три первые вещи, а Воронцову отослали в Москву, где она была благополучно – вполне в духе этой дамской революции! – выдана замуж…

Ну а бывшего императора увезли в Ропшу.

Его сопровождали Алексей Орлов, Пассек, ставший за эти дни из поручика капитаном, князь Федор Барятинский и поручик Преображенского полка Баскаков…

Победительница же, дав убийцам необходимые инструкции, вернулась в Петербург.