6

Александр I и Александровская эпоха.

Что тут поставить на первое место по степени влияния друг на друга? Пожалуй, впервые, начиная с правления Петра I, затрудняешься ответить на этот вопрос однозначно.

Понятно, что Петр I сам и определял свое время, бесцеремонно разрушив все традиционные русские обычаи и установления и решительно приступив к строительству взамен Святой Руси рабовладельческой империи.

Сменившая петровское время эпоха дворцовых переворотов как раз и была утверждением принципов рабовладельческой империи, в которой рабовладельцы неизбежно подчиняли своему влиянию государя, а саму монархию превращали в «деспотизм, ограниченный удавкою».

Идеального состояния рабовладельческая империя достигла при Екатерине II, ибо эта императрица только, исполняя все требования крепостников-вольтерьянцев, и могла незаконно оставаться на троне. Когда А.С. Пушкин говорил, что «развратная государыня развратила и свое государство», он, вероятно, это и имел в виду…

Интересы дворян, превратившихся в замкнутую касту рабовладельцев, определяли теперь не только внутреннюю, но и внешнюю политику.

Павла, пошедшего наперекор рабовладельцам-вольтерьянцам, убили. Его сына, Александра I, принудили участвовать в заговоре-убийстве прежде всего для того, чтобы у него, когда он взойдет на трон, не появилось искушения, подобно отцу, изменить характер рабовладельческой империи.

И Александр I подчинился… Объявив, что при нем все будет как при бабушке, он принял на себя обязательства, от которых трудно было освободиться.

Мы уже говорили, что заговорщиков подтолкнул к убийству императора Павла его разрыв с Англией, нанесший серьезный экономический ущерб русским рабовладельцам. Иных причин у России для вражды с Наполеоном не было.

И все-таки потребовалось поражение под Аустерлицем, прежде чем Александр I попытался развернуть эту губительную для русских национальных интересов политику и попытаться, как и собирался убитый отец, «съесть европейский пирог» вместе с Наполеоном.

Сближение это Александру I давалось трудно, практически весь «интимный» комитет активно противодействовал, не гнушаясь при этом и прямым предательством. Известно, например, что идеолог комитета Лагарп, будучи послан к Наполеону с посланием Александра I, письмо так и не передал, «найдя, что Наполеон действует уже не в том направлении, какое видел он (Лагарп. – Н.К.) в его делах ранее».

Письмо, которое многое могло переменить в истории, «благородный» республиканец возвратил через тридцать лет уже Николаю I.

И не только в «интимном» кружке зрело предательство.

«Вероятность новой войны между Россией и Францией возникла почти вместе с Тильзитским миром, – писал М.М. Сперанский. – Самый мир заключал в себе почти все элементы войны».

Тильзитский мир был чрезвычайно непопулярен среди дворян-крепостников. Все выгоды, которые получала от этого мира Россия, не способны были вознаградить потерю коммерческих интересов дворян-рабовладельцев, вызванных континентальной блокадой. Какое значение мог иметь выход России к Средиземному морю или решение других насущных национальных задач, если рабовладельцы теряли при этом, как сказал поэт:

Все, чем для прихоти обильной

Торгует Лондон щепетильный,

И по балтическим волнам

За лес и сало возит нам…

Определение щепетильный тут характеризует не лондонскую нравственность, а лондонскую специальность – торговца различными мелочами: иголками, булавочками, наперстками, шнурочками, тесемочками, крючочками, пуговичками, шпильками, колечками, сережками, бисером, духами, помадой…

Ради того, чтобы не нарушилось снабжение России этими крайне необходимыми развратным русским рабовладельцам товарами, и вынуждено было русское правительство пойти на нарушение главного условия Тильзитского мира и Эрфуртской конвенции – континентальной блокады Англии.

Встреча императора Александра I и Наполеона на Немане около Тильзита 23 июня 1807 г.

Французский посол сообщал тогда, что в высшем свете Петербурга «развязно и смело» толкуют о возможности, даже неизбежности нового дворцового переворота, все чаще вспоминают о примере 11 марта 1801 года. И «если, – пишет Коленкур, – нечего опасаться за жизнь Наполеонова союзника (Александра I. – Н.К.), то только потому, что его охраняет страх перед воцарением Константина, в котором видят нового Павла».

Вот так из-за шпилек и булавок наша аристократия шаг за шагом и вовлекала Россию в войну.

И добилась своего.

12 июня 1812 года, ночью, 600-тысячная армия Наполеона переправилась через Неман. Началось нашествие «двунадесяти языков»…

Дворянами-рабовладельцами начало войны было встречено с необыкновенным воодушевлением. Московское дворянство, например, еще до 16 июля, когда был подписан манифест о созыве народного ополчения, не ожидая воззвания государя, постановило составить ополчение, в которое сдавало каждого десятого от своих крепостных.

Наверное, если бы крепостнический патриотизм и далее развивался в том же русле, слова Александра I: «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем» – так бы и остались только словами…

Тут нужно сказать то, о чем не любят говорить у нас…

Кампанию 1812 года Наполеон не планировал как завоевательную и не собирался присоединять Россию к своей империи. Ему важно было разгромить русскую армию и принудить Александра I заключить мир на условиях, невыгодных для русских рабовладельцев, а главное, совершенно неприемлемых для Англии.

И наверное, это и удалось бы ему, и после стремительного наступления французской армии, после Смоленска или Бородина Александр и согласился бы подписать мир, однако события развивались иначе, и такого развития их не мог предугадать и гениальный Наполеон…

Стало общим местом говорить о неумении Александра I руководить государством и командовать армией.

«Для Александра 1812 г. был связан с весьма ему тягостным личным испытанием, – пишет А.Е. Пресняков. – Он всю борьбу с Наполеоном воспринимал как свое личное дело, не русское только, а общеевропейское. Тем труднее ему было примириться с роковой необходимостью снова пережить сознание “бесполезности” императора, который не годится в полководцы».

В принципе, тут все верно, кроме одного…

Тут нет ответа на вопрос: кто же все-таки сумел сделать войну 1812 года Отечественной?

Неужто московские рабовладельцы, порешившие в патриотическом возбуждении отдать в ополчение каждого десятого своего раба?

Или, может быть, российские генералы Барклай де Толли и Багратион, в результате всех своих «блистательных» маневров только у Смоленска и сумевшие соединить русские армии?

Или наш гений Михаил Илларионович Кутузов, при том при всем все-таки сдавший Москву неприятелю?

Спору нет… Если и не полководческими талантами, то пониманием характера войны наши генералы, вероятно, превосходили маршалов Наполеона…

И некоторые русские дворяне не только жертвовали войне крепостных рабов, но и сами выходили на поле боя, сами проявляли чудеса храбрости. Можно вспомнить тут легендарный бой корпуса Н.Н. Раевского с маршалом Даву возле деревни Салтановка. Прикрывая переправу через Днепр армии Багратиона, генерал Раевский сумел сдержать натиск противника. В самый острый момент боя он, взяв за руки своих сыновей, лично повел в атаку на французские батареи Смоленский полк.

– Вперед, ребята! – кричал он. – За Царя и за Отечество! Я и дети мои укажем вам дорогу!

Рядом с генералом шли его сыновья – шестнадцатилетний Александр и одиннадцатилетний Николай[176].

И все-таки исход войны решили не таланты генералов и не личное мужество офицеров-дворян.

И талантов, и мужества хватало и в армии Наполеона…

Исход войны решил простой русский солдат, решил русский народ, тот самый мужик, который всего поколение назад сжигал во время восстания Пугачева дворянские усадьбы и города…

И вот тут самое время задаться вопросом: а отчего же, с какой стати, поднялся русский народ? Зачем ему нужно было защищать страну, в которой он находился в рабстве? Ведь, защищая ее, он защищал и своих рабовладельцев! Ведь Наполеон – об этом у нас никто не говорит! – принес бы ему свободу уже в 1812 году, и не нужно было бы дожидаться ее от своих царей еще полвека…

Но в том-то и дело, что воевали русские мужики не за свою свободу и, разумеется, не за своих рабовладельцев…

Еще в 1806 году, когда после поражения под Аустерлицем Александр I собирался продолжать борьбу с Наполеоном, он издал повеление Синоду возбудить население против «неистового врага мира и благословенной тишины», порожденного «богопротивной революцией», из-за которой «за ужасами безначалия последовали ужасы угнетения» сперва для Франции, потом и для всех стран, поддавшихся этой заразе, сущего антихриста, который в Египте «проповедовал алкоран магометов», а в Париже собрал еврейский синедрион с мыслью устремить евреев против христиан и разыграть роль «лжемессии», а теперь «угрожает нашей свободе».

Александр I на фоне сражения. 1810-е гг. (с оригинала Г.В. Бозио)

По ряду свидетельств можно судить, что повеление императора русским духовенством, чрезвычайно раздраженным вольтерьянством рабовладельцев, было выполнено с особой охотой. В результате русский мужик привык относиться к Наполеону как антихристу, и, когда Наполеон пришел на русскую землю, это было воспринято как покушение на самое главное, что осталось у русского человека, – на его православную веру…

И тут нужно сразу оговориться, что неверно было бы воспринимать манифесты Александра только как удачные приемы в информационной войне. Никакими пропагандистскими приемами невозможно было укоренить в народном сознании такой образ, если бы не вступала в действие ненависть, которая аккумулировалась в сердцах простых русских людей по отношению к их вольтерьянцам-рабовладельцам. Эта ненависть и переносилась на Наполеона и его армию[177].

И теперь, чтобы ни обещал Наполеон в России, как бы гуманно ни обращались с мирным населением его солдаты, это ничего не могло переменить в отношении к нему русского народа. Никакие блага из его рук не собирался принимать простой русский человек, он старался избежать самой возможности встречи с ним.

«Проезжали мы деревни совершенно пустые, в который не только людей, даже никаких животных не видели…» – писал в те дни А.С. Шишков, возвращавшийся вместе с императором из Смоленска в Петербург.

Тут кстати надо сказать, что, в отличие от крепостных крестьян, владельцы их, помещики-рабовладельцы, вели себя более трусливо.

Когда император Александр I попросил флигель-адъютанта С.Г. Волконского рассказать ему о настроении армии, тот ответил, что все от главнокомандующего до рядового солдата готовы положить свою жизнь за Отечество.

– А дух народный? – спросил государь.

– Государь! – ответил Сергей Григорьевич. – Вы должны гордиться им: каждый крестьянин – герой, преданный Отечеству и вам.

– А дворянство?

– Стыжусь, что принадлежу к нему! – отвечал Волконский.

Стыдиться было чего.

Множество дворян, оставшихся в захваченных Наполеоном городах, перешли на службу к французам, в созданные ими органы муниципалитетов.

Ну а для русских крепостных крестьян, для русских солдат, для самого императора кампания 1812 года превращалась в Отечественную войну, становилась войной за самое главное для русского народа – за свою православную веру.

Происходило некое неподдающееся рационалистическому объяснению действо. Как бы исчезала прослойка рабовладельцев, отделявшая монарха от его народа. Возникало то мистическое единство, которое и делает непобедимым и народ, и его государя…

Через сто тридцать лет подобная история повторится на другой войне, которую тоже назовут Отечественной. Тогда Иосиф Виссарионович Сталин в минуту наивысшей опасности сумеет через голову своего интернационалистического окружения обратиться напрямую к русскому народу, вспомнив о его православии, которое пытались растоптать интернационалисты…

И тогда и произойдет перелом в ходе безнадежно проигрываемой войны.

Как и на той, первой, которую тоже назвали Отечественной.

Очень скоро выяснилось, что оставленные врагу местности для французов не безопасны…

«Крестьян никто не организовывал, – писал адъютант генерала П.П. Коновицына полковник Д. Ахшарумов, – и не заставлял это делать, так как дворяне спешили уехать, а отходившая армия была занята своим делом… При первом знаке все собирались и с неизобразимою яростью устремлялись на неприятеля».

Очень скоро выяснилось и то, что помощь Божия – это не предание старины далекой, а реальная и действенная сила. Интересно, что утром на Преображение Господне, когда начался отход русских армий от Смоленска, генерал Д.С. Дохтуров, прикрывавший отход, продержался весь день. Его полки ушли из города ночью, унося с собою, как во времена Святой Руси, Смоленской Чудотворный образ Божией Матери. Отныне этот Образ сопровождал русскую армию во всех походах 1812–1814 годов.

И когда думаешь о духовном переломе, который произошел в конце лета 1812 года, понимаешь, что заслуга тут прежде всего самого Александра I и заслуга эта, пожалуй, перевешивает и таланты российских генералов, и все подвиги дворян офицеров…

Очень точно передано ощущение чудотворящей силы, которую порождает единство монарха и народа в записках знаменитого А.С. Шишкова, автора практически всех манифестов военной поры, призванного, кстати сказать, из отставки на службу как раз накануне вторжения в Россию Наполеона.

«Между тем пришла весть о взятии Москвы. Сперва тихие шепоты смутно о сем распространились, а потом государь, призвав меня к себе, объявил мне это и приказал написать бумагу во всенародное о том известие. Услышав сие, пошел я домой с сокрушенным сердцем.

Чувства мои, сначала пораженные жестокою горестью, вдруг воспламенились гневом, родившим во мне, вместо уныния и отчаяния, гордость и надежду.

Я сел и написал следующую бумагу: “Во всенародное известие, по высочайшему повелению. С крайнею и сокрушающею сердце каждого сына отечества печалью, сим возвещается, что неприятель, сентября 3 число, вступил в Москву.

Но да не унывает от сего великий народ Российский! Напротив, да поклянется всяк и каждый воскипеть новым духом мужества, твердости и несомненной надежды, что всякое наносимое нам врагами зло и вред обратятся напоследок на главу их!

Неприятель занял Москву не оттого, чтоб преодолел силы наши или бы ослабил их. Главнокомандующий, по совету с присутствующими генералами, нашел за полезное и нужное уступить на время необходимости, дабы с надежнейшими и лучшими потом способами превратить кратковременное торжество неприятеля в неизбежную ему погибель.

Сколь ни болезненно всякому Русскому слышать, что первопрестольный град Москва вмещает в себе врагов отечества своего, но она вмещает их в себе пустая, обнаженная от всех сокровищ и жителей. Гордый завоеватель надеялся, вошед в нее, соделаться повелителем всего Российского царства и предписать ему такой мир, какой заблагорассудит; но он обманется в надежде своей и не найдет в столице сей не только способов господствовать, ни же способов существовать, он затворился в гроб, из которого не выйдет жив…

Не в ту страну зашел он, где один смелый шаг поражает всех ужасом и преклоняет к стопам его и войски и народ! Россия не привыкла покорствовать, не потерпит порабощения, не предаст законов своих, веры, свободы, имущества. Она, с последнею в груди каплею крови, станет защищать их…

Итак, да не унывает никто!

И в такое ли время унывать можно, когда все состояния государственные дышат мужеством и твердостью? Когда неприятель с остатком отчасу более исчезающих войск своих, удаленный от земли своей, находится посреди многочисленного народа, окружен армиями нашими, из которых одна стоит против него, а другие три стараются пресекать ему возвратный путь и не допускать к нему никаких новых сил?..

Боже всемогущий! Обрати милосердые очи свои на молящуюся тебе с коленопреклонением Российскую церковь! Даруй поборающему по правде верному народу твоему бодрость духа и терпение! С ими да восторжествует он над врагом своим, да преодолеет его и, спасая себя, спасет свободу и независимость царей и царств!”»

Поразительно, как верно и точно сумел предугадать Александр Семенович Шишков всю стратегию борьбы с Наполеоном, которая в те дни начала сентября неясна была до конца и самому Михаилу Илларионовичу Кутузову.

И дело тут, разумеется, не в стратегических или пророческих дарованиях Александра Семеновича, а в необыкновенной чудотворящей силе, которую производило единение монарха с народом, токи которого и ощущал на себе А.С. Шишков.

«Написав сию бумагу, – вспоминал он, – я прочитал ее несколько раз, сам сомневаясь в предвещаниях моих, столь мало тогдашнему положению нашему соответствовавших. Однако ж ободрился, не переменил ни слова и понес ее к государю: он выслушал и приказал прочитать в комитете господ министров, дав повеление заседать мне в оном.

В комитете выслушали меня с молчанием, выключая, что некоторые члены находили сказанное в ней о Наполеоне выражение: “Он затворился в гроб, из которого не выйдет жив”, – слишком ненадежным и гадательно предвещаемым. Я донес государю о сем их замечании. Он отдал мне на волю – выпустить или не выпустить сии слова. Я, хотя и не охотно, однако ж, чтоб не показать себя упрямым, исключил их.

Известие о взятии Москвы подало повод к разным толкам, обвинявшим фельдмаршала Кутузова. Приметя, что и сам государь поставляет ему в вину, для чего не дал он вторичного под Москвою сражения, я осмелился спросить у него: не думает ли он сменить Кутузова? и очень обрадовался ответу его: “Нет, я отнюдь сего не думаю”…»

Читаешь эти записки и понимаешь, что цари, как говорил Александр Семенович Шишков, больше имеют надобности в добрых людях, нежели добрые люди в них…

Отечественная война 1812 года – година тяжких испытаний и величайшего подъема народного духа, увенчавшаяся блистательной победой, – высочайшая вершина Александровской эпохи…

Война эта подтвердила имперское могущество России и принесла Александру I блистательную, немеркнущую в веках славу победителя Наполеона…