СОРОК КИЛОМЕТРОВ С ГАКОМ ПЕШКОМ

В этот же год в начале мая, к нам в кинотеатр на практику, пришёл Иван Радченко. Сначала он кинотеатром был направлен на учёбу киномехаником в город Ставрополь, а теперь вот вернулся в Ипатово. Я его знал ещё по хутору, он был родственником наших соседей Лавровых, и приезжал к ним в гости, ну и мы ребята, вместе играли в их дворе. Но пока он практиковался у братьев Лёвиных, только после них должен был прийти ко мне в аппаратную. Перед выходными, он пришёл ко мне в аппаратную и предложил вместе поехать домой. Он тоже меня знал, по хутору Северному, а сам он из Бурукшуна. До сеанса ещё было с полчаса, я согласился с ним поехать домой, но надо было ещё отпроситься у начальства. Я зашёл в кабинет к Алексею Николаевичу, объяснил ему ситуацию, что уже скоро год, как не был у родителей, а тут такой случай, Иван Радченко едет, и меня с собой берёт. Я специально так сказал, что Иван едет, хотя если бы директор спросил, на чём едет, то, скорее всего, ответил бы на попутке, так как другого транспорта у нас просто не было. Но он ничего не спросил и опустил меня до понедельника. Я вышел от директора, и мы сразу, в чём были, в том и пошли за село ловить попутку. А идти надо было километра три, так как село большое, а кинотеатр находится в одной стороне села, а идти нам надо было, в противоположную сторону. Но мы с Иваном, молодые, здоровые, решительные, но неопытные ходоки, вы дальше поймёте, почему неопытные. Без особого труда вышли за Ипатово, стоим на гравийной дороге и ждем. Ждём, десять минут, нет попутки, ждём полчаса, вообще ничего нет, ни машины, ни подвод. У меня уже кончилось терпение ждать, и я предложи Ивану пойти по дороге пешком, а попутка нас догонит, и мы на ней поедем, хотя бы до 22-го совхоза доедем, а там до Бурукшуна семь километров, это для нас с тобой почти что ничего. Иван согласился и мы пошли.

Идём, оглядываемся, никого и нечего, как будто все нас увидели и сговорились не ехать, пусть, мол, пешочком прогуляются до Бурукшуна. Дошли до поворота на хутор Первомайский, Иван говорит: «Сеня, видно попутки не будет, назад возвращаться уже поздно, прошли много, давай в Бурукшун пойдём пешком. Пойдем мимо хутора Первомайского, а там дальше село Кивсала и мы почти дома». Я посмотрел, где находится солнце, а оно хоть и повернуло к горизонту, но было ещё высоко, и согласился. «А что, — думаю, — до хутора ещё далеко, так что сорок три километра успеем пройти, ничего, дойдём.» Хотя ни Иван, ни я на такое расстояние никогда не ходили, и как это будет выглядеть на самом деле, мы не знали. Но, мы молоды, смелы, и нам всё нипочём, пока. С гравийной дороги, свернули на грунтовую дорогу. Идём по ней, и тут я вспомнил, как, два года назад моя сестра Наташа везла меня домой, вот по этой же дороге. Но я тогда дорогу не запомнил, так как, часть её проспал, да и ночью ехали, но все равно, при встрече со старой знакомой настроение у меня улучшилось. По грунтовой дороге идти стало тяжелее. В начале мая прошли сильные дожди, земля от зимы ещё не высохла, а тут ещё дожди. Земля раскисла, грязь везде, на ботинки налипает, и они сразу становятся вдвое тяжелее. Пока мы ещё не устали, то с грязью справлялись, с ботинок её стряхивали или ботинки очищали о влажную старую траву, и всё пока шло нормально. Вышли на пригорок, и вот он хутор Первомайский, казалось буквально рядом, но это только казалось. Идём к нему, идём, а хутор не приближается, а как бы удаляется от нас, да ещё эта грязь липнет к нашим ботинкам, как будто они мёдом намазаны. Но вот он, наконец, и хутор Первомайский, прошли его быстро, так как он хуторок небольшой, позже, я в него буду возить кино, а так же и в село Кивсалу, куда мы сейчас направились. До него не так далеко, говорит мне Иван, всего километров восемнадцать. Да, думаю, вот это не далеко. Легко сказать, восемнадцать километров, а как пройти их да ещё в такую погоду, но делать нечего, раз пошли, значить надо идти. Когда мы были ещё не уставшие, то шли и разговаривали.

Говорили обо всём, о нашем детстве, как играли во дворе Лавровых, о том, как Иван учится в Ставрополе, я рассказывал как на каникулах, работал на комбайне, затем поговорили о наших родителях. Иван сказал, что его отец и на фронте шоферил, и как вернулся с фронта, в колхозе получил машину, так на ней и работает. Потом я его спросил, как он проходит практику у братьев Лёвиных, не посылали они его за компрессией? Иван посмеялся и говорит: «Я слышал как они тебя, посылали, они мне рассказывали» — «А чем это для них закончилось, они не говорили?» — спросил я. — «Нет, не говорили. А что, что-то ещё было?» — «Ну, вот когда ты вернёшься снова к ним, пусть они тебе и расскажут, что было после того, когда они меня послали за компрессией, а то мне как-то неудобно об этом говорить». Затем ещё о чём-то поговорили, а в основном шли молча. Начала давать знать о себе усталость, и тратить силы на разговоры не хотелось. С Первомайского пригорка, спустились, в старое сухое русло бывшей реки Кивсала, от названия реки и село назвали Кивсала. Здесь была низина, и грязи ещё больше, старались с Иваном идти, по обочине, по траве, всё-таки так легче переставлять ноги. Но, на обочине трава была не везде, в некоторых местах её колёсами от телег, смешали с грязью, да тут луна ещё издевается над нами, то выйдет за облака и светит, то снова за него спрячется. И получается: то светло, то темно. Когда светло, то ещё можно видеть, где лучше, идти, но когда темно, то иногда в такую грязь залезешь, что и в ботинки наберёшь воды с грязью, и штаны вымажешь.

От такой ужасной ходьбы, я почувствовал усталость, а ещё есть и пить хотелось, особенно пить, ведь мы с собой ничего не взяли, ни еды, ни питья, а кто знал, что так получится. Сколько мы времени шли, я не знаю, часов ни у Ивана, ни у меня не было, они тогда были очень редкая вещь, свободно в магазине не лежали, покупали только с рук, в основном те, что фронтовики с войны привозили. Наш отец, тоже привёз часы, такие карманные с цепочкой, и отдал Андрею, когда он переехал жить и работать в Ипатово. Помню, я тогда отца спросил: «Тато, а зачем вы Андрею отдали свои часы?» А отец ответил: «А зачем они мне сынок, когда вставать, я знаю, как запоют петухи, когда идти на работу, тоже знаю, как только «проклюнется» солнце на востоке. Уже светло и можно работать, а обед у нас настанет, когда солнце над головой, и когда заканчивать работу, я тоже знаю, как станет темно. Раз темно, значит работать нельзя, потому что ничего не видно, так что сынок часы мне ни к чему, а вот Андрею они нужны, он живет и работает в районном центре, а там все живут по часам.

Вот так рассудил наш отец. Чувствую, опять мои ботинки стали проваливаться в грязь чуть ли не по щиколотку, думаю, в чём же дело, в это время вышла луна, и я увидел, что забрался в стерню, а там земля, паханная, и окончательно раскисла. С трудом оттуда выбрался, и снова пошёл по обочине. Идти становится всё труднее и труднее. Думаю, ну где же эта, будь она не ладная, Кивсала, и что они её так далеко построили, не могли ближе к хутору Первомайскому построить. Затем подумал, а какая разница, мы же идём не в Кивсалу, а в Бурукшун, а он находится ещё дальше за Кивсалой. Идём, темнота нечего не видно, только дорога слегка просматривается, и хоть какой-то есть ориентир. Чувствую усталость, да и Иван в таком же положении, но присесть и отдохнуть негде везде грязь и сырость. Мучает жажда, с трудом передвигаю ноги и думаю, интересно далеко ещё до этой самой Кивсалы, надо спросить у Ивана, он по этой дороге ездил чаще меня и её лучше знает. Останавливаюсь и спрашиваю своего попутчика: «Иван, а как ты думаешь, далеко ещё до Кивсалы?» Иван тоже остановился и говорит: «Вот сейчас спустимся, затем поднимемся на косогорок и видно будет то самое село, до которого мы никак дойти не можем».

Начался спуск, я его не вижу, но по ногам чувствую, идти стало легче, и как-то стало немного веселей, скоро начался подъём, и веселье кончилось. С трудом одолели возвышенность, и на самом её верху увидели село Кивсалу, в хатах кое-где светились окна, а в некоторых дворах горели лампочки на столбах. На душе стало веселее, и мы прибавили шагу. Дошли до первых хат, но в них окна не светились, возможно, люди уже спали, так как, сколько времени мы представления не имели. Пошли дальше, шли по дороге вдоль села. В стороне от дороги стояла хата, во дворе которой стоял столб, и на нём горела лампочка. Иван мне говорит: «Сеня, пойдём вон к той хате, попросим попить и что-нибудь поесть» — «Нет, — говорю, — я просить не буду, лучше я так буду идти, на сколько сил хватит» — «А если силы кончатся посреди дороги, то что, будешь лежать и помирать что-ли?» На это я ему ничего не ответил. Затем он продолжил: «Ладно, пойдём, я буду просить, а ты только рядом стой». На таких условиях я согласился. Подошли к воротам, постучали ладошкой по ним, нам никто не ответил, тогда Иван говорит: «Сеня, пойди к окну и постучи в него». Ладно, думаю, в окно можно, ночью меня же никто не увидит. Стучу, в окне появилось женское лицо, и мне показалось какой-то старухи, я ей махнул рукой, что бы она вышла, лицо исчезло за занавеской. Подошёл к Ивану, стоим, ждём. Вышла довольно молодая женщина, лет тридцати, Иван ей рассказал, кто мы и в каком положении и попросил, попить воды и хоть кусочек хлеба. Женщина молча выслушала, и так же молча ушла. Через некоторое время, она вышла из хаты принесла ведро с водой, кружку и краюху хлеба. Мы сначала напились по очереди, то Иван, то я, и снова то Иван, то я, только затем взяли хлеб, поблагодарили хозяйку, попрощались и пошли дальше. По дороге, Иван разломал краюху хлеба на две части, одну часть отдал мне, другую сам начал есть. С водой, да ещё с едой дело пошло веселее.

Как мы шли из Кивсалы в Бурукшун, я совершенно не помню, наверное, я шёл на автомате, ноги двигались, а голова спала. Сколько я так шёл, я не знаю, очнулся от того, что кто то меня трогает за лицо, то за нос, то за щёки. Остановился и думаю, кто же это меня трогает, но темно, практически ничего не видно, но если бы кто был рядом, то я бы почувствовал, но никого нет. Я поводил вокруг себя руками и понял, что касался моего лица буркун, это такая трава, которая растёт в наших краях и высота его достигает двух метров. Трава была старая прошлогодняя, цветы на метёлках осыпались, а сами метёлки сохранились, вот они меня и разбудили. Огляделся вокруг, Ивана не вижу, позвал его, он откликнулся, где-то в стороне, зовёт меня и говорит: «Сеня, иди на мой голос, я буду тебя звать, а ты иди». Вот так я снова вышел на дорогу, а как мы с Иваном дальше шли, совершенно выпало из памяти, наверное, снова уснул. В какой-то момент я, наверное, проснулся и где-то вдалеке слышу голос Ивана: «Сеня, пришли, вот я стою на гравийной дороге». Услышав голос Ивана, я очнулся, и думаю: «На какой на гравийной дороге? Это что мы снова вернулись в Ипатово?» Затем снова слышу голос Ивана:

«Сеня, мы пришли, ещё немного и будем дома». Только теперь до меня дошло, Иван стоит на гравийной дороге, которая соединяет, село Бурукшун и село Большая Джалга. «Да, — думаю, — теперь идти осталось немного до Иванова дома». Иван постучал в окно своей хаты, через некоторое время в окне, загорелся свет и появились лицо женщины. Иван стоял у окна и позвал женщину: «Мама, откройте это я, Иван». Лицо скрылось, и вскоре открылась входная дверь хаты. Мы вошли в хату, мне показалось, что в хате горит яркий свет, хотя горела всего одна керосиновая лампа. Посыпались вопросы, откуда, как и тому подобное. Пока Иван объяснялся с матерью, я осматривал себя: брюки грязные, выше колен, руки тоже грязные, о ботинках я и не говорю. У Ивана, всё точно в таком же положении. Оба стоим у порога и не двигаемся, мне простостыдно и неудобно, сделать хоть шаг в сторону и наследишь своими грязными ботинками. А, в хате деревянный крашеный чистый пол, а Иван стоит и разговаривает, сначала с мамой, затем из другой комнаты вышел отец, и он с ним ещё говорил. Его мать предложила нам поесть, но Иван остановил её и говорит: «Мама, мы жутко устали, и хотим только спать и больше ничего, скорее спать». Его мать посмотрела на нас добрыми жалеющими глазами и сказала: «Тогда вот что, раздевайтесь прямо у порога, снимайте всё», поставила нам табуретки, принесла тазик с водой, мыло полотенце и добавила: «Мойтесь и спать в кровать». Мне запомнилась кровать, постельное белоснежное бельё, на таком, если признаться честно, я ещё не спал. Конечно, дома мне Дуся тоже стелила чистое бельё, но у неё оно с какими-то цветочками, а здесь белое-белое. В общем, я упал в эту белоснежную «степь» и куда-то провалился.

Проснулся я от того что в глаза мне ярко светило солнце, отвернулся от солнца и увидел, что у порога стоит табуретка, а на ней мои чистые брюки, и ботинки, такие чистые, как будто они вчера и не месили грязь. Это меня приятно удивило, так за мной ещё не ухаживали, и будут ли так ухаживать, неизвестно. Ивана в кровати уже не было, а я решил ещё полежать. Только откинулся на подушку, как в комнату вошёл Иван и говорит мне шутливым тоном: «Что, соня-засоня, спишь? Вставай, завтрак уже на столе». Затем посмотрел на меня внимательно и спрашивает: «А ты что такой задумчивый, что тебя волнует?» Я поднялся, сел на кровати и спросил у Ивана: «Ваня, а у тебя ноги болят?» — «Да не только ноги, всё тело болит, но это Сеня ничего, оно скоро переболит, так что не расстраивайся» — «Да я не потому расстраиваюсь, что, что болит, а потому что мне ещё семь километров топать». Иван сел на свою кровать, которая стояла напротив и говорит: «Ты вот что, давай сначала поедим, а потом будем соображать, как тебя в хутор отправить, идём, там мама такой стол приготовила, а мы тут тобой валандаемся, одевайся, пойдём».

Стол действительно был накрыт на славу, тут были и пирожки, и курица, жаренная в духовке, солёные огурчики, на тарелке нарезан белый домашний хлеб, и, конечно, борщ, без борща в наших краях не обходится не одно застолье. В наших местах мужики так и говорят: «Если за обедом не поел борща, значит ходишь голодным». Когда ещё не приступили к еде, Иван, беспокоясь обо мне, спросил у матери: «Мама, а отец ничего не говорил, в хутор он сегодня поедет или нет? А то, если бы поехал, то и Сеню бы довёз, а то после вчерашнего похода, ему трудно будет добираться домой». Мать стояла возле печки, наливая в тарелки борщ, повернулась к нам и говорит: «Ваня, отец сказал так, пусть хлопцы встают, поедят, а я приеду на обед, и после обеда Сеню увезу в хутор Северный». Услышав такое у меня на душе стало, повеселей. А Иван посмотрел на меня и говорит: «Ну, вот видишь, отец за нас всё решил, а ты переживал».

Глядя на такой обильный стол, я почувствовал, как проголодался. Особенно я с удовольствием ел белый домашний хлеб. Такой вкусный хлеб, я так давно не ел, что забыл не только его вкус, но и запах. В Ипатово мы покупаем хлеб из пекарни, он не отличается белизной, и не вкусный, да ещё говорят, что, чтобы тесто ни прилипало к формам, их смазывают солидолом. Да, да, тем самым солидолом, которым смазывают подшипники, чтобы они легче крутились. Я как услышал эту новость так даже на какое-то время потерял дар речи. Думаю ну как так можно, люди этот хлеб употребляют в пищу, а его мажут солидолом. Раньше, ещё в хуторе я любил горбушку хлеба, бывало, её чесноком намажешь, и получается необыкновенная вкуснятина. И в Ипатово всегда старался взять горбушку хлеба который пекут в пекарне, но после того как узнал, что горбушка намазана солидолом, есть её не стал, лучше уж есть мякоть булки, она находится дальше от солидола. А здесь в семье Радченковых с едой всё в порядке и с хлебом то же. После сытного обеда сидим с Иваном на диване и вспоминаем наше вчерашнее путешествие. Вскоре приехал хозяин дома на обед, спросил у нас, как отдохнули, и принялся за еду.

В хутор приехали быстро, это же не пешком, а на машине. Зашли во двор, там были, родители и младшие дети, Рая, Миша и Люба. Родители, увидев меня, сначала удивились, а затем обрадовались, а когда отец Ивана рассказал, как мы добирались в Бурукшун, то мама, сокрушённо покачала головой, как бы жалея, а тато, обращаясь к гостю, сказал: «А что мужики растут, возможно, им в жизни будет испытание и сложнее того, что они вчера проделали, так они к нему, будут уже готовы». Вот такое было у меня пешее испытание.