НЕОЖИДАННЫЕ ДИВИЗИОННЫЕ УЧЕНИЯ

Время идёт, на дворе уже полностью в свои права вступило лето, близится время демобилизации нашего призыва, все мои товарищи знают, куда ехать, только мы с Лёшей Зенцовым не знаем. Я возвращаться в Ставрополье не хочу, там нет перспективы роста, а я внутренне чувствую, что хочу расти, как в образовательном плане, так и по служебной лестнице.

Ставрополье — это Российская житница, сельскохозяйственный район. Я там поработал и понял, что это не моё, хочу поехать туда, где грандиозные стройки, серьёзное машиностроение, или что-нибудь другое, но масштабное. Это про меня. А у Зенцова дела ещё хуже, он сирота и ему ехать практически некуда. До войны он жил у дядьки но у того и своих трое детей, так что там и без Зенцова забот хватает, так что надо искать другой вариант. Но один искать этот вариант Лёша не хочет он хочет делать это со мной, как он выразился, что ему со мной проще и надёжней. Сидим с Лёшей в курилке, хотя оба не курим, и думаем, что же делать, как быть, но затем решили, что паниковать пока не время, до поездки на гражданку ещё далеко, так что, может, что-нибудь, придумаем.

А пока, суть да дело, по полку поползли слухи, что намечаются грандиозные дивизионные учения. Я, чтобы не теряться в догадках пошёл в штаб полка, уточнить или опровергнуть слухи. В штабе, у меня есть неопровержимый источник информации, мой земляк Юра Поляков, он служит писарем при штабе полка и поэтому всё знает. Однажды я ему сделал «неоценимую» услугу и теперь мы с ним дружим. А услуга, была вот какая. Юра собрался в отпуск, кстати, за два года службы он в отпуске был три раза, а я, отличник боевой и политической подготовки, почти за три года не был ни разу. Как Вы думаете, почему? Это Вам, читатель, вопрос на засыпку.

Я дружил с Юрой и поэтому у него поинтересовался: «Юра, как тебе удалось за столь короткое время побывать дома три раза?» Юра посмотрел на меня и говорит: «Странный ты человек, Сеня. Вот ты говоришь, что ты отличник боевой и политической подготовки, а ты знаешь что, таких как ты, в полку человек тридцать, так что, вас теперь всех в отпуск отпускать? Нет, вас тридцать, отпускать нельзя, а меня одного можно, потому что в штабе я писарь один, да и мама моя побаливает, ну знаешь возраст, ей уже за сорок». Тут я вскипел и говорю ему: «Ты посмотри, какая у тебя мать старушка, видите ли, ей за сорок, а моим родителям обоим за пятьдесят, и болеют они больше твоей матери, и меня, почему-то, никто к ним не отпускает». Юра увидел мою горячность и говорит: «Да ты, Сеня, не горячись, хочешь, я и за тебя перед командиром полка походатайствую, или просто внесу в список отпускников, может командир полка и подпишет, и ты, считай, в отпуске».

Я немного подумал и говорю: «Нет, Юра, так в отпуск я не хочу. Я хочу, что бы отпуск мне предоставили по заслугам и притом чтобы командир батальона, или хотя бы роты, объявил перед строем всего личного состава, что такому-то и такому-то, за заслуги в боевой и политической подготовке предоставляется краткосрочный отпуск на родину. Вот это было бы здорово. А так, украдкой не хочу». Затем он миролюбиво мне сказал: «Сеня, ну ты не обижайся, мне ведь тоже хочется в отпуск». Тут я его перебил и говорю: «Да я и не обижаюсь, но согласись, Юра, здесь есть несправедливость». Юра со мной согласился, мы эту тему закрыли и перешли к другой теме, но тоже связанную с отпуском. Поляков мне говорит: «Сеня, у меня к тебе просьба. Через неделю я уезжаю в отпуск, а у меня, видишь, петлицы танкиста, а в танке-то я никогда и не был, так ты бы мне рассказал, что там и к чему. А то уже два года в танкистах, а о танке ничего не знаю» — «Ладно, — говорю, — завтра после обеда у нас на полигоне учёба, так что приходи.

На другой день после обеда он пришёл на полигон, нашёл там меня, и мы с ним пошли к учебным танкам, они находились рядом. Только подошли к танку, Юра начал карабкаться на броню, я его спрашиваю: «Юра, ты куда?» — «Как куда? В танк», — отвечает он. «Нет, Юра, так дело не пойдёт, надо всё делать по-настоящему, так, как это делают танкисты, ведь ты же в отпуске девчонкам будешь говорить, что ты танкист, правильно?» — «Ну, а как же, Сеня, все же видят, что у меня эмблема танка на петлицах, значит я танкист, как же иначе?» — «Ну, тогда, Юра, и будем всё делать, как танкисты». Юра против моего предложения возражать не стал, и мы начали тренироваться.

Я ему начал объяснять с чего надо начинать. «Для начала, — говорю ему, — ты надень вот этот комбинезон, теперь вот этот шлемофон, затем становись вот сюда впереди машины, а как только я дам команду к «Бою», тогда ты стремглав заскакиваешь в башню танка. Понял?» — уточнил я у него. Юра сказал, что он всё понял, затем спросил у меня, как он выглядит в форме танкиста. «Отлично, — ответил я ему, — жаль, что нет фотоаппарата, кадр был бы, что надо». Даю ему команду «К БОЮ» и Юра неспешно полез на танк. «Нет, — говорю ему, — так не годится, надо всё это делать быстро, так, как это делают танкисты, начинаем заново». И так было раз десять или больше, Юра, уже видно, не рад, что со мной и связался, делал он всё это медленно, явно было видно, что физическая подготовка у него слабая, да и какая может быть у писаря подготовка, ведь он тяжелее ручки и карандаша ничего не поднимал. Но всё-таки за этот день он многое узнал о танке и танкистах. Так что, сами понимаете, услугу я ему оказал очень важную и теперь мы с ним друзья. Вот я у Юры и спрашиваю про учения. Он подтвердил слухи и сказал, что учения будут дивизионные, на западной границе Польши, с чем это связано, он не знает, и когда будет тревога, он тоже не знает, но что скоро, это точно.

И действительно тревоги долго ждать не пришлось, буквально через пару дней после моего похода к Полякову, утром объявили учебно-боевую тревогу. Все зашевелись, как муравьи в муравейнике, в нашу казарму быстро прибежали все офицеры роты и даже командир батальона. Старшина нам начал выдавать личное оружие, и оружие в комплект танка. «Э, — думаю, — шалишь дорогой, эта тревога больше похожа на боевую, чем на учебную». А когда, в танковом парке была дана команда, загрузить в машины боекомплект, то я окончательно убедился, что едем на серьёзное мероприятие. Танки быстро выдвигались в район сосредоточения, а затем, в район учений на западную границу Польши, к реке Одра. Как мы туда добирались, я писать не буду, всё было примерно то же, что и в той поездке, которая была по боевой тревоге, только теперь я был не на автомашине, а на броне. Рассредоточились на правом берегу реки Одра, это по-польски, а на немецком языке она называлась Одер. Берег, на котором мы расположились, был пологий, а с той стороны, где уже была немецкая граница, он был обрывистый. Место было хорошее, большая зелёная поляна, с редкими деревьями. В одном месте стоял весь наш полк. Чтобы вы представили, что это такое я вам скажу. На берегу, расположилось больше ста танков, около тридцати автомашин, а ещё зенитчики, связисты, сапёры, минёры, санбат и многое другое. Солдат и офицер было тоже очень много. Точно такая же обстановка была и в других танковых полках, они стояли дальше от нас по берегу реки.

Первый день был очень напряжённым, мы, танкисты, после похода проверяли боеготовность танков, осматривали ходовую часть, чистили пушки, а также делали другую необходимую работу. Саперы уже приготовили понтонные мосты, чтобы в случае переправы сразу сбросить их в реку, у них всё было готово. На другой и, особенно, на третий день, когда всё было сделано, танки были готовы к походу, только нужна была команда, а её не было, наше командование чего-то ждало. И как это всегда бывает среди солдатской массы, во время безделья, началось солдатское свободное брожение. Обстановка в нашем батальоне была какая-то гражданская, ни тебе построений, ни тебе зарядки, все как-то были представлены самим себе. Наш старшина, тюха-матюха, роту на проверку не строил ни утром, ни вечером, на зарядку не водил, но я свой взвод построил и приказал, от своих машин никуда не отходить, за исключением на обед и ещё куда надо, но по необходимости. Наступила ночь, спать надо было, как обычно, возле своих танков. Мы пошли взводом к ближайшей копне, набрали сена, постелили у танков и улеглись. Ночь была тёплая, спалось хорошо, утром завтрак и опять ничегонеделание. И так три дня.

Такое безделье мне надоело до чёртиков, и, главное, никто не знает, когда будет команда «Вперёд». Я посмотрел на всё это безобразие и думаю, нет, ребята, на дивизионные учения это не похоже, вы, что-то тут замышляете другое, и об этом говорит понтонный мост, в сторону немецкой границы. Ну ладно думаю, я тут ничего изменить не могу, поэтому надо ждать. На четвёртый день, мы с Володей Ильиным пошли осматривать окрестности нашего батальона, посмотрели, как связисты развешивают свои антенны, затем заглянули к сапёрам, они расположились на самом берегу, здесь же их понтоны и резиновые лодки лежат на берегу почти у воды. Затем зашли к минёрам, правда там мы ничего не увидели, да и они нас никуда и не пустили. Так мы с ним болтались по лагерю до обеда, затем пообедали надоевшей всем кашей и легли поспать, но спать не хотелось и мы решили пойти искупаться. Володя залез в воду и плавал недалеко у берега, а я разделся, тоже побултыхался на мели, затем лёг на травку чтобы обсохнуть, вскоре ко мне пришёл Ильин, и лёг рядом со мной. Мы на травке лежали до тех пор, пока не обсохли, затем оделись и пошли в роту.

На пятый день по батальону прошёл слух, что в Германии капиталисты и коммунисты что-то не поделили и возможно будет нужна наша помощь. Вот так, а я что вам говорил, что на дивизионные учения эта компания не похожа, так оно и есть, и, главное, сколько нам здесь стоять никто не знает, говорят, может ещё неделю, а может и месяц. Узнав это, я подумал, нет, я так долго не выдержу, с ума можно сойти, от ничегонеделания, надо, что-то придумать. Да ещё эта кормёжка заколебала, всё каша и каша, ни тебе борща, ни супа. Наш старшина, какой-то тюха-матюха, я его спрашиваю, почему нет первого блюда, а он нам отвечает: «А где я вам его возьму». Вот и весь сказ. Одним словом всё плохо. Сидим с Ильиным на берегу грустим, и вдруг Володя говорит: «Сеня, а давай мы рыбы наловим, здесь её, наверное, много, смотри, как она плещется». Да, думаю, Володя прав, в этом месте должно быть рыбы много, ведь по реке проходит граница и сюда, кто попало, не сунется. Но чем мы её будем ловить, задумался я. Ведь у нас ни удочек, ни сетей нет. Хотя я в рыбалке и не разбираюсь, но знаю, рыбу голыми руками поймать трудно. Но чтобы уточнить, я у Ильина спросил: «Володя, а чем мы с тобой будем ловить рыбу, ведь у нас для этой цели ничего нет, а голыми руками её не поймаешь» — «А мы рыбу ловить и не будем, мы её будем глушить». Странное дело, подумал я, как это рыбу глушить, что её палкой по голове надо бить, что бы она оглохла?

Но об этом я Володе говорить не стал, чтобы он надо мной не смеялся, но, думаю, он питерский, жил на реке Неве, так что должен знать, как ловить и тем более глушить рыбу. Я в этом деле ничего не понимаю, и вся инициатива принадлежала Володе. Он мне сказал: «Раз у нас ни удочек нет, ни тем более сетей, то мы рыбу будем глушить». Он предложил, замотать проволокой три взрыв пакета, привязать к ним камень, затем поджечь запальный шнур и бросить связку на глубину. Так и сделали, ждем, когда бабахнет и тогда, надо будет рыбу собирать. Но к нашему глубокому огорчению бабаха не получилось, там, где он должен быть, слегка побурлила вода и всё. Володя говорит: «Наверное, глубина большая, или мощность взрыва маленькая, надо придумать, что-то другое, более мощное». Но до ночи мы так ничего и не придумали, пришли в роту, а там подтвердились слухи, что мы здесь будем стоять долго, так как в Берлине наши и американцы не могут договориться, и поэтому пока они не договорятся, мы отсюда не уйдём. Услышав это, Ильин сказал: «Значит, у нас времени будет много, и мы уху обязательно поедим». Легли спать вместе, наши экипажи расположились рядом, Ильин почти сразу уснул, а я почему-то не мог уснуть. В голову лезли всякие мысли, потом подумал о рыбалке и вдруг вспомнил, что у меня в танке припрятана гильза от немецкого снаряда, сотого калибра, с капсюлем, а внутри гильзы заливной жёлтый порох, с трубчатым отверстием до самого капсюля. Я его нашёл, когда у нас были ротные учения. Я тогда нашёл не только гильзу от снаряда, но и три снаряда от миномёта, немцы во время войны в лесу побросали, наверное, наши их так прижали, что они всё бросали и драпали на запад. Интересно получилось с этими снарядами от мин, они довольно большие, наверное, сотый калибр. Так вот нашёл я эти снаряды и думаю, понесу в роту, может, пригодятся, а рота тогда была на полигоне вместе с командиром роты. Гильзу я пока оставил, думаю, снаряды будут нужнее, может, бойцов будем, на них обучать или ещё что-то. Хотел взять сразу три снаряда, но они тяжёлые и решил пока отнести в роту два снаряда, а потом вернусь за третьим. А что думаю, не пропадать же добру. Взял подмышки снаряды и иду по лесу, смотрю на них и думаю, что-то они на боевые снаряды и не похожи, скорее всего, они учебные, может потому их немцы в лесу и бросили. Иду со снарядами, к отдыхающим солдатам, ротный, ещё издали, увидел какая у меня ноша и как закричит не своим голосом: «Чухлебов, ты, куда их несёшь? Они же боевые, тащи их вон в ту большую воронку и брось их там. А то, если они взорвутся, то пол роты положим, а мы с тобой будем первыми». Я думаю, чего это он так всполошился, что учебных снарядов не видел, что ли, и сам продолжаю идти к солдатам. Командир роты дал команду в укрытие, солдаты убежали за деревянное строение, а сам капитан стоит и ждёт меня. Я подхожу к нему и говорю: «Товарищ капитан, так они же учебные». Командир роты весь раскраснелся, кричит на меня: «Старший сержант Чухлебов, я вам приказываю отнести эти снаряды вон в ту воронку, — и показал рукой куда отнести, — а сами явитесь в роту, и будьте осторожны ни какие они не учебные, а самые что ни на есть боевые».

Я с утверждением ротного был не согласен, но делать нечего, надо выполнять приказ. Несу снаряды в воронку, которая находилась метрах в тридцати от деревянного навеса, куда спрятались танкисты, а что делать, приказ есть приказ, и его надо выполнять. Иду, рассматриваю снаряды, и думаю, что ротный ошибся, всё-таки они учебные. Вот эти белые наконечники, о которых ротный сказал, что это взрыватели, так, по моему мнению, на настоящие взрыватели и не похожи, они больше похожи на муляж. Иду, а сам думаю, всё-таки их надо проверить, боевые они или нет. Оглянулся назад, вижу, за мной наблюдает вся рота в полном составе, командир роты впереди, за ним три офицера, командиры взводов и 36 пар глаз. Ладно, думаю, смотрите, смотрите, я пока не проверю, боевые они или нет, в роту не вернусь. Подхожу к воронке, смотрю, а на мою удачу в ней горит костёр, это как раз то, что надо для проверки снарядов. Вокруг костра лежало ещё несколько снарядов то ли осколочные, то ли просто болванки, как мы называли бронебойные снаряды.

Я спускаюсь в воронку, она довольно глубокая и широкая, аккуратно кладу оба снаряда в костёр, да так, что бы запалы, были в самом горячем месте. Тогда, если догадка ротного верна, что снаряды боевые, то они взорвутся быстро, а если нет, то прав буду я. Костёр горит хорошо, я посидел возле него немного, тишина, затем подумал, пора выбираться наверх, а то, и в самом деле, может долбануть так, что мало не покажется. Вылез из воронки ещё немного постоял, посмотрел, как горит костёр и на нем греются снаряды, по моему предположению, они должны были уже взорваться, раз не взорвались, значит, они учебные. Я повернулся и пошёл к роте, а они, всей толпой стояли и смотрели что будет, а ничего и нет. Ладно, думаю, сейчас я ротному скажу, что я был прав, а не он. Только я так подумал, как услышал сзади меня такой грохот, что взрывной волной меня толкнуло вперёд, и я упал носом в песок, пилотка слетела с моей головы, в воздухе был слышен свист осколков. Посмотрел в сторону своих собратьев, они все, как один, уткнулись в песок носами, только мягкие места торчат, у ротного, как и у меня, фуражка слетела с головы, а сам ротный лежит носом в песок.

Я оглянулся назад и вижу, над воронкой стоит огромный столб из дыма и пыли, да, думаю, ротный был прав, снаряды были действительно боевые. Как ни странно за эту проделку меня ротный не наказал, только пожурил немного, сказав: «Чухлебов, будь осторожен, не собирай по лесу всякую дрянь, эти снаряды могли взорваться прямо в твоих руках, так что береги себя и нас пожалей». Должен сказать, я для роты сделал очень много хорошего и поэтому ко мне командир роты относился с нисхождением. В тот же день я гильзу притащил к своему танку и думаю, куда её деть, выбрасывать жалко вещь-то хорошая, может пригодиться, ну и решил затащить её в танк и положить в нижний отсек для снарядов. Так и вожу её уже сколько дней. А что, она никому не мешает, пить есть, не просит, пусть лежит себе. Вот теперь пригодилась, только я в толк не возьму, как её задействовать в нашем деле, но утро вечера мудренее, так что завтра и решим. Вот с этими мыслями я и уснул.

Утром я рассказал Володе о гильзе, вместе с ним залезли в башню моего танка, Володя как увидел заряд и говорит: «Вот это снаряд! Он долбанёт, так долбанёт, вся рыба, которая плавает в речке, будет наша». Затем мы начали прикидывать, как этот заряд задействовать в нашем деле и решили, что без минёров нам не обойтись, потому что нужен бикфордов шнур, а у нас его не было, значит в компанию придётся брать минёров. Я попросил у повара Сергея мешок, завернул в него гильзу, а как же, не будем же мы с гильзой от немецкого снаряда ходить по военному лагерю. Минёры нас встретили с интересом а, услышав нашу задумку, обрадовались, что и в их котле уха, может, будет. Главным в этом деле был старшина Петров, сослуживцы его, почему-то звали Петрович, он осмотрел наш заряд и говорит: «Для того, чтобы этот заряд сработал над ним надо поколдовать, давайте его сюда в палатку». Взял гильзу и спрашивает у нас: «Что, парни, каша надоела, рыбки захотелось? Ладно, дело хорошее поможем, только чтобы все было между нами, лишняя слава мне не нужна». Разговора нет, тайну мы держать умеем. Петрович поколдовал, и получилась отличная мина с хвостом, роль хвоста исполнял бикфордов шнур. Петрович нам говорит: «Я со своим помощником пойду с вами, ставить и взрывать мины дело наше, а вы маскировочной сеткой будите ловить рыбу, конечно, если она будет. Идёт?» Мы с Володей с ним согласились, да нам ещё лучше, а то будем возиться с этой хвостатой, а она ещё в руках взорвётся. Нет уж, лучше пусть Петрович всё проделает, как надо, а то мы можем, чего-нибудь и накосячить. Ещё раз, теперь уже с Петровичем обследовали берег реки, затем он говорит: «Вы парни вот здесь у тальника ставьте запруду, а я с помощником, буду рыбу глушить, если рыба в этой реке есть, то она поплывёт к запруде, а нам с вами это и надо».

Мы с Володей залезли в воду по пояс, натянули на тальник маскировочную сеть, я смотрю на ячейки сети и говорю Володе: «Слушай Володя, мне кажется в сетке ячейки большие, так и рыба вся уйдёт» — «Вся не уйдёт, что-нибудь и нам останется», — отвечает Ильин. Когда я возился с сетью, то на Петровича не обращал внимания, а когда закончил, то посмотрел, где он находится и увидел, что он уже на средине реки. Я подумал, если Петрович на реке, значит, скоро грянет взрыв. Затем я снова отвлёкся на запруду, а когда посмотрел на лодку Петровича, то она, на всех «парах» несётся по течению вниз к нам, вот они уже недалеко от нас вытащили лодку на берег и подбежали к нам. Ждём взрыва, а его всё нет и нет. Я уже думал, что запал водой залило, и никакого взрыва уже не будет, и вдруг как ахнет!!! Да так, что немецкие пограничники на том берег высыпали и интересом смотрели, что же это ахнуло! Взрыв был действительно сильный, столб воды поднялся метров на шесть. Петрович сказал: «Сейчас пойдёт рыба, если она в этой реке есть. А она здесь должна быть, так как река пограничная и кто попало, тут рыбу не ловит». Только он это проговорил, как на водной глади стали появляться белые лоскутки. Я сначала не понял что это такое, а лоскутков всё больше и больше, и вот их течением принесло к нам. Володя мне кричит: «Сеня, лови рыбу и клади её мне в мешок или бросай в лодку». Тут до меня дошло, что это рыба оглушенная, я думал, что она убитая совсем, но Ильин мне объяснил, что рыба потеряла сознание на время и она скоро очнётся и уплывёт от нас, так что давай быстрее лови её. Я старался, как мог, но надо учесть, что рыбу ловил я впервые, и у меня получалось плохо, она то и дело у меня из рук выскальзывала, но потом я немного освоил технику держания рыбы и дела пошли лучше. Все работаем быстро, рыбы много, и большой, грамм по восемьсот и мелкой. Петрович нам кричит, что бы мы ловили большую рыбу, а уж потом мелкую. Ага, думаю, как будто нас мелкая будет ждать, та рыба, которая не зацепилась за сетку ушла по течению, и её уже не догонишь. Я вижу, как в лодке рыбы становится всё больше и больше, ну всё думаю, уха будет хорошая, хотя хорошей ухи я ещё не ел. Когда я работал строителем то мы ели уху из консервы, но разве такую уху можно назвать настоящей ухой.

Ловя и бросая рыбу в лодку, я заметил, что та рыба, которая сбилась у сетки, куда-то стала исчезать, смотрю внимательно и стараюсь понять, куда же она девается. И вижу, прямо на моих глазах, одна рыбка переворачивается на живот и юрк в глубину реки, и исчезла.

Этот феномен мне настолько показался интересным, что я, на какое-то время бросил ловить рыбу, стоял и любовался, как это у рыбы так ловко получается. Но, затем я осознал свою ошибку и поднял тревогу, закричав: «Петрович, рыба у сетки исчезает!» Петрович командует мне: «Бери тот конец сетки и тащи сюда на берег». Я тащу конец сетки на берег, помощник Петровича потащил лодку туда же, рыба на реке практически вся исчезла в воде, осталось спасать только ту, что в сетке. Когда мы всю рыбу сложили в мешок, то он получился почти полный, столько рыбы я ещё не видел, да что там скромничать, я её видел, в основном, на тарелке и то, хвост от рыбы или голову, а тут вся она целая. В общем, мы с Володей рыбы к кухне принесли много, её чистила почти вся рота, вокруг кухни стоял такой гомон, что им заинтересовался и командир роты. Подошёл к ним, и спрашивает: «Кто принёс рыбу?» Все молчат. Одни молчат, потому что не знают, ответа на поставленный вопрос, а другие знают ответ на поставленный вопрос, но молчат, потому что не знают, что за эту рыбу будет тем, кто её принёс. Вот все и играют в молчанку. Я в это время сидел на подножке машины, переобувал сухие портянки и слышал слова командира роты.

Когда я почувствовал что, молчанка затянулась, крикнул: «Товарищ капитан, что Вы их пытаете, они все равно ничего не знают, я принёс ту рыбу, что они чистят. Надоела каша, захотелось ушицы, вот я и принёс рыбицы». Командир роты как-то весело сказал: «Наконец-то я нашёл виновника торжества. Так это Вы, старший сержант Чухлебов взрывом глушили рыбу?» Я уже закончил наматывать портянки, обул сапоги, встал на ноги, притопнул для убедительности, что обулся хорошо, и отвечаю капитану Мезенцеву на поставленный вопрос: «Нет, товарищ капитан, взрывать я не взрывал, это поляки подъехали на машине, что-то в реке взорвали. Я, как раз ниже их по течению прогуливался, вижу, рыба по воде на боку плывёт, я залез по пояс в реку и стал выбрасывать её на берег, а что, не пропадать же добру, да если честно, каша надоела до жути. Как рыба закончилась, я пошёл к нашей кухне взял у повара мешок, вернулся, сложил рыбу в мешок и вот она на кухне» — «А поляки, они что, разрешили Вам брать рыбу и нечего не сказали?» — «Да как они скажут, если они от меня были метров за сто. Они поймали, сколько им надо и уехали. Поляки были на военной машине и в зелёной форме, наверное, пограничники. Врал я так убедительно, что сам удивился, как я хорошо умею это делать. Не знаю, был ли удовлетворён ротный моим ответом, а может, и нет, но мне показалось, что он дальше в этом вопросе копаться не захотел. А что копаться, рыба есть, значит, сегодня будет прекрасный ужин, а если повар Серёга постарается, то и жареной рыбки поедим. О жареной рыбке, я сказал командиру роты, на что он мне заявил: «А Вы подскажите повару, пусть постарается, хочется жареной рыбки, задумчиво сказал ротный». И Серёга постарался. Ужин был прекрасный, многие солдаты съели по одной порции ухи приходили за добавкой, а когда все наелись до отвала, и расположились на ночлег, Сергей позвал меня и говорит: «Товарищ старший сержант, жареной рыбы много, так что можно пригласить и офицеров нашей роты».

На жареную рыбку пришли не только, наши офицеры, но и командир батальона подполковник Лыхин со своим шофёром Витей. Сидим за длинным дощатым столом, офицеры и мы с поваром, едим рыбу и попиваем чай. Сначала сидели молча, затем командир батальона говорит: «Ну, вот Мезенцев, а говорили, что взрыв организовал Чухлебов, а вышло, что он здесь ни при чём, как говорится, получилась ошибочка, так что-ли?» Мезенцев немного помолчал, затем, как бы в своё оправдание говорит. «Так товарищ подполковник, я же знаю натуру Чухлебова, он на месте никогда не сидит, другие солдаты по песку находятся и рады месту, но только не Чухлебов, он сразу идёт осматривать близлежащие леса, и обязательно что-то притащит. Один раз притащил два боевых немецких снаряда прямо туда, где отдыхала рота. Я ему говорю, унеси ты их с моих глаз, и брось вон в ту воронку, они же боевые и могут в любой момент взорваться. Так он пошёл, развёл в воронке костёр и там взорвал снаряды. Спрашиваю его, зачем ты это сделал, а он отвечает, чтобы другие солдаты на них не подорвались. Видите, какой благородный. Так что взрыв на реке мог вполне принадлежать старшему сержанту Чухлебову, правда, он в этом не признался» — «Да какая теперь разница, кто глушил рыбу, главное, что Чухлебов хороший организатор вот мы сейчас и поедаем плоды его труда, и за это ему надо сказать спасибо», — сказал подполковник Лыхин. Когда офицеры поужинали и ушли, за столом остались только я, Володя Ильин и Серёжа повар, вот что он нам рассказал: «Перед взрывом на реке, на кухню пришли командир батальона и командир нашей роты. Ну, сидят, пьют чай, и ведут неспешный разговор, вдруг прозвучал взрыв. Ротный от неожиданности даже захлебнулся.

В первое время все молчали, затем командир батальона говорит: «Кажется, взрыв произошёл на реке, чтобы это могло быть? На военные действия не похоже, странно, может, немцы?» Комбат сидит, раздумывает, а ротный буквально заёрзал на скамейке, смотрит по сторонам как будто кого-то ищет, затем у меня спрашивает: «Повар, Вы старшего сержанта Чухлебова не видели?»

Спросил у меня, а сам не дождавшись моего ответа говорит: «Интуиция мне подсказывает, что это работа Чухлебова». Когда он замолчал, я решил ответить на его вопрос: «Видел, — говорю, — они с Ильиным вон туда пошли и показал рукой в противоположную сторону от реки». Командир батальона и командир роты посмотрели в ту сторону, куда я показал, а подполковник Лыхин говорит: «Значит, это сделал не Чухлебов, не мог же он с той стороны, прибежать на реку и там что-то взорвать» — «Чухлебов мог, он хоть что может, у него такая натура, он долго на месте сидеть не может» — «Надо его срочно найти», — сказал он. Затем поднялся и куда-то пошёл, за ним пошёл и командир батальона, а вскоре и вы пришли. Вот такие у нас тут были дела в ваше отсутствие».

Затем я спросил у Сергея: «А что на замечание ротного сказал подполковник Лыхин?» — «А ничего он не сказал, просто сидел и слушал». На этом наш «торжественный» ужин закончился. Что же касается подполковника Лыхина, то я его глубоко уважаю за его спокойствие и простоту по отношению к своим подчинённым. Лично я с ним иногда разговаривал, как со старшим товарищем, разумеется, соблюдая дистанцию и исключая панибратство. Да я вам об этом уже писал, мне только вот что не понятно, почему ему до сих пор не присвоили звание полковника, кстати, в нашем полку был только один полковник, это наш командир полка. В связи с этим я, грешным делом, подумал, может командир полка не хочет, чтобы в его полку был ещё один полковник, так он один полковник на весь полк, а то будет два полковника, возможно командиру полка такое положение дел не нравится. Ещё у меня было предположение такое, может наш командир батальона, начальству не удобен, правду режет прямо в глаза, но насколько я его знаю, он таким не кажется. Но причина какая-то есть и мне она не известна, так что я в догадках теряться не буду. После рыбалки мы стояли лагерем ещё дня два или три, затем последовала команда отбой и сборы домой, на место постоянного пребывания.