30 августа 1926. Понедельник

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

30 августа 1926. Понедельник

В семье происходит такое, что надо в корне изменить всю жизнь. Вчерашнее утро осталось в памяти, как какой-то кошмар. Слезы, истерические выкрики. Из-за чего началось — даже и не знаю. С того, что я собралась ехать в город, а накануне не рассказала о том, где была, что видела, с кем говорила и т. д. Все это было спрошено в такой форме, что я рассердилась и сказала, что «не обязана отдавать отчет». — «Нет, обязана!» — «Ах, так?! Тогда я ничего не скажу!» Мамочка уже не владела собой. «Пока ты живешь с нами, ты обязана!» — «В таком случае я не буду жить с вами». А тут еще на беду телятины купила больше, чем надо («заставь дурака Богу молиться…»). «Она с ума сошла! Где-то витает, где ее мысли?» Я выскочила из дому как угорелая и решила до ночи не возвращаться. Накануне я уговорилась с Карповым встретиться в церкви, и потом предполагали ехать ко мне. Аристов тоже хотел быть в церкви. Встретила их обоих. И Аврамовых — обоих. Во втором часу пошли посидели в кафе, посадили Аврамовых на трамвай, а сами поехали на метро к «Julien»’y обедать. Оттуда пошли на rue de Varenne, и Карпов отправился на собрание РДО.

Мы с Костей остались одни. Ели виноград. Потом он лег, я сначала подсела к нему на кровать, а потом отставила тарелку с виноградом и легла рядом. Как-то устала, и настроение было нервное, и спать даже хотелось. «Ира, отчего ты не даешься душой?» — «Не умею. Не умею быть откровенной, Костя». — «Физически ты скорее даешься, а душой нет. Тебе иногда бывает очень тяжело, ты все переживаешь в себе, мне очень хочется тебе помочь…» Я была откровенна. Он спрашивал меня обо всем, и я ему все рассказала; все, начиная от Васи, — Ладинский и т. д. Потом мы обнимались и целовались. Это было прототипом того, что будет… «Костя, ты говоришь, что ты продумываешь каждый шаг, что у тебя есть чувство ответственности за все». — «Да, но не могу же я продумать каждый поцелуй?» — «Ты все-таки шалый». — «Ишак», — добавляет он. Потом опять переходим на серьезный тон. «Ира, мне кажется, что ты думаешь обо мне лучше, чем я есть на самом деле?» — «Для чего ты это говоришь? Разве это может изменить что-нибудь?» — «Мне кажется, что я не стою тебя». Ему хотелось, чтобы я прочла стихи, и я прочла последнее:

Все отдала я за твою любовь.

Неужто — мало?

Он ничего не ответил, а только крепко-крепко поцеловал. Потом я уснула. Проснулась, когда пришел Карпов. «Вот это хорошо, это по-студенчески! Милые мои, теперь проснитесь, умойтесь хорошенько, да пойдем обедать!» В это время еще пришел Шемахин, на улице познакомил с приятелем, они пошли в кафе просто, а мы — ужинать. В кафе было довольно-таки скучно. Не было Лили. Пришел еще Юлин, ненадолго Палей, был Ладинский, рано ушел. А мы пошли пешком на St-Lazare. Шли с Шемахиным, он мне говорил дикости про Монашева, что тот ему говорил, что он был накануне самоубийства, но тут приехала в Париж я, и он остался жив. Что он живет только для меня. Что если я умру или выйду замуж, он покончит с собой. «Мне его жаль!» — сказала я. «Он собирается делать тебе предложение».

Мне бы хотелось писать… сейчас… очень и очень много, — о том, что дома, и о том, что я собираюсь делать. Но надо делать «апашей». Теперь, и больше, чем когда бы то ни было, мне хочется работать, чтобы не сидеть на чужой шее.

Господи, что-то будет? С Папой-Колей мы говорим спокойно. Мамочку еще не видела. Костя далеко, и я его не позову, и ему будет здесь неприятно.