17 октября 1924. Пятница

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

17 октября 1924. Пятница

Вчера меня взволновал случайный разговор с Мамочкой на мимозовой дорожке о Васе. «А как у вас, так все и кончилось?» Я уже и не пыталась возражать. «Да, так просто и кончилось». — «И не было у вас никакого разговора?» — «Нет». — «Его очень подняло в моих глазах то, что он не надулся, не корчил из себя обиженного, а именно понял, по существу понял. Мне кажется, что он неловко себя чувствовал у нас в первое время; а теперь — ничего?» — «Ничего». Разговор зашел об Андрюше, сначала: «Знаешь, я теперь видеть не могу Марию Васильевну, мне так противно, что она, старая баба, так противно кокетничает с мальчишками». Разговор о Васе теперь мне не был так неприятен, как раньше. Я не знаю, что знает Мамочка из того, что было между нами, но, во всяком случае, она не знает главного. Она думает, что прекращение наших вечеров наедине нам было очень неприятно, тогда как мы оба вздохнули свободно. Ведь наши жуткие сцены молчания были в тягость нам обоим, а такие поцелуи и ласки были «от скуки» или вызывались сильным влечением — но только с моей стороны. Все дело в том, что я его любила, а он меня — нет, этого-то Мамочка никак не учитывает. А положение, когда женщина вешается на шею мужчине, — всегда бывает очень глупым.

На камбузе остались работать четверо: Краковской, Головченко, Леньков и Семенов; Таутер остался при лазарете. С ним я завела дружбу и пока что — веселую. Отношения простые, сегодня, напр<имер>, мне нужно было идти в город, я прямо пошла к камбузникам и спросила, кто свободен, и попросила Володю пойти со мной. А вечером он меня позвал к себе играть в карты. Мы дурили и смеялись, как можно только в кругу молодежи и притом — живущей не в общем бараке.