Жена Байрона — Анна Мильбанк

Каролина Лем была только одной из многих женщин, стоявших как бы верстовыми столбами на жизненной дороге Байрона. Она была забыта так же скоро, как скоро он сошелся с ней. Не будем упускать из виду, что два главных типа, созданных гениальной кистью Байрона, Чайльд-Гарольд и Дон Жуан, представляют собой в сущности художественное воплощение самого поэта в двух различных фазисах развития. Байрон сам был в начале литературной деятельности Чайльд-Гарольдом. Он скучал. Он томился однообразием жизни. А по мере того как росла его слава и английское общество, преимущественно женское, окружило его такой атмосферой поклонения, о которой не мечтал даже Шекспир и другие лучшие представители английской поэзии, Чайльд-Гарольд незаметно для самого себя превратился в Дон Жуана. Женщина для Байрона сделалась почти всем. Он не мог жить вне сферы ее обаяния, считал ее освободительницей от скуки, избавительницей от сомнения, утешительницей в отчаянии. «Только в женщине могу я найти исцеление», — писал он одному другу. И он искал этого «исцеления». Он искал долго и упорно, перелетая, как мотылек, с одного цветка на другой и избытком чувственности заглушая в себе сознание, что идеальной женщины, как он понимал ее сам, нет. Но, может быть, причина кроется в том, что любовные связи не выходили до сих пор из пределов внебрачных отношений? Не прибегнуть ли еще к помощи Гименея как союзника на пути к идеальной женщине?

Вот причина женитьбы Байрона. Это был ужасный шаг, последствия которого, однако, оказались благодетельными для музы Байрона, — новое доказательство того, как благоприятно влияние женщины даже в случаях видимо отрицательных. Женой поэта оказалась женщина, не только стоявшая неизмеримо ниже его по развитию, но отличавшаяся еще несимпатичными чертами характера — скупостью и неподатливостью. Мисс Анна-Изабелла Мильбанк, так звали его жену, была единственной дочерью богатого баронета, деньги которого могли весьма пригодиться Байрону, расстроившему свое состояние вследствие широкого, разгульного образа жизни. Она привлекла его своей красотой и заинтересовала тем, что отклонила его первое предложение. Байрон уже думал, что дело тем и кончится, но Анна Мильбанк сама неожиданно завязала с ним переписку и заставила его сделать второе предложение. Впрочем, последнее произошло при своеобразных обстоятельствах, свидетельствующих, как легко относился Байрон к женпшнам, не исключая и той, которую хотел назвать женой. Дело в том, что сестра поэта, недовольная его ухаживаниями за Анной Мильбанк, предложила ему другую невесту. Байрон согласился и написал ей письмо, но и эта особа отказала. Когда был получен отказ, Байрон сказал:

— Вот видите, в конце концов мне все-таки придется вернуться к Мильбанк.

И с этими словами он написал ей письмо и показал сестре. Сестра осталась в восторге от письма, выразив сожаление, что такому превосходному письму не суждено дойти по назначению. Это еще более подстрекнуло Байрона.

— А вот увидите, — воскликнул он, — оно дойдет!

Письмо было послано, предложение принято, и Анна Мильбанк стала женой поэта.

Многие биографы (у нас Орест Миллер[96]) склонны отнять у женитьбы Байрона на Анне Мильбанк характер морального мезальянса. В доказательство приводятся некоторые места из его писем. Так, Муру он писал относительно своей жены: «Она такая отличная женушка, что… что, словом, я бы желал быть сам хоть сколько-нибудь получше». В другом письме к тому же Муру есть такие места: «Мать моих будущих Гракхов, говорят, слишком для меня добродетельна… Недаром она единственное дитя в семье». Нельзя, однако, придавать этим отрывкам слишком большое значение. С другой стороны, факты, приводимые другими биографами, как Брандес[97], свидетельствуют об игривости настроения Байрона перед свадьбой. «Я по уши влюблен, — писал он одной из своих приятельниц, — и чувствую себя, как и все неженатые господа в подобном положении, как-то особенно глупо». В другом месте: «Теперь я счастливейший из смертных, так как прошла всего неделя, как я обручился. Вчера я встретился с молодым Ф., тоже счастливейшим из смертных, потому что и он обручился»[98]. Таким ребячеством отзываются все тогдашние письма Байрона. Так, по-видимому, он был очень озабочен вопросом о голубом фраке, в котором ему, согласно обычаям, нужно было венчаться, но которого он видеть не мог.

Байрон в сущности боялся брака. Он помнил неудачный брак своих родителей и, по его собственным словам, дрожал во время венчания и давал ответы совершенно не на вопросы. Испытанные им чувства он выразил в стихотворении «Сон». Сам медовый месяц он называет иронически не медовым, а мрачным. Свои чувства он описал Муру: «Я провожу свое время (в деревне родителей моей жены) в странном однообразии и тишине и занимаюсь только тем, что ем компот, шляюсь из угла в угол, играю в карты, перечитываю старые альманахи и газеты, собираю на берегу раковины и наблюдаю за правильностью роста некоторых исковерканных кустов крыжовника».

Поехав после того в Лондон, Байрон устроился там с молодой женой блестящим образом, обзавелся экипажами, прислугой, начал принимать массу гостей. Приданое жены (10 000 франков) быстро исчезло, за ним испарились полученные им по наследству 8000 франков. Ему даже пришлось продать свои книги. Книгопродавец Муррей предложил ему 15 000 франков гонорара вперед, чтобы удержать его от продажи книг, но поэт из ложной гордости отклонил это предложение. Восемь раз описывалось его имущество, причем не пощадили даже брачную постель. Все это не могло не отразиться на отношении избалованной Анны к мужу. Начались мелкие дрязги, выводившие вспыльчивого Байрона из терпения. Раз он бросил свои часы в камин и изломал их щипцами. В другой раз он выстрелил из пистолета в ее комнате. Наконец, страсть Байрона к женщинам, которая, конечно, не прекратилась с женитьбой, также дала немало пищи недовольству богатой наследницы. Она знала про его отношения с леди Лем, с которой была в близком родстве, и ревновала.

В довершение всего несчастья Байрон был выбран в дирекционный комитет одного театра, и его постоянные связи с актрисами, певицами или танцовщицами сделались новым источником семейных раздоров. Жена Байрона обзавелась даже шпионкой в лице своей горничной, которая усердно обшаривала его ящик и перечитывала его письма. Дело в конце концов завершилось полным разрывом — через месяц после рождения ребенка. Жена уехала к родителям, и отец ее тотчас же после этого написал Байрону, что она к нему более не вернется. Обстоятельство это было довольно странным, так как одновременно с письмом тестя поэт получил также и письмо от жены, исполненное всяких нежностей и начинающееся словами: «Милый цыпочка». Впоследствии жена сообщила ему, что написала это нежное письмо вследствие полной уверенности, что муж ее страдает душевной болезнью.

Разрыв с женой послужил для врагов Байрона великолепным предлогом для начала достопамятных гонений, заставивших его расстаться с Англией навсегда. Но зато каким богатством красок расцветилась муза Байрона после его отъезда из Лондона! Она перестала быть домовитой хозяйкой или, скорее, перестала вращаться в кругу тесных интересов родины и, одевшись в дорожное платье, вышла в открытое море жизни. Брандес совершенно прав, когда, говоря о перемене в творческой деятельности Байрона, замечает: «Нельзя даже делать никакого сравнения между тем, что он написал до этого перелома, и тем, что написал после него; в этом он и сам признавался не раз. Несчастье, постигшее его, было ниспослано гением истории, чтобы вырвать его из опьяняющего обоготворения и окончательно устранить от всяких сношений с усыпляющим обществом и духом этого общества, против которых он более чем кто-либо другой вооружил страшнейшую оппозицию».