Альфред де Мюссе

Неизвестно, чем больше прославился Альфред Мюссе[85]: своими драмами и стихотворениями или любовью к Жорж Санд. Вернее всего, что то и другое сослужили ему большую службу; но в то время как произведения его все более и более уходят в область истории литературы, любовь его к знаменитой писательнице до сих пор остается предметом общего интереса. Все рушится, все имеет пределы, одна только любовь вечна и неизменна.

Мюссе — французский Байрон. Как и певец Чайльд-Гарольда, он находился в разладе с окружающей обстановкой. Но он был более Байрон, чем сам Байрон. В то время как английский поэт смотрел на страдание, как на красивый плащ, в который можно задрапироваться, рисуясь перед презираемыми и презренными людьми, Мюссе поистине страдал. Он горе свое носил не на плечах, а в сердце. Вместе с этим, однако, Мюссе напоминал во многих отношениях и Гейне, который был в восторге от его таланта. О подражании, конечно, не могло быть и речи, так как Мюссе не понимал по-немецки и не раз говорил, что никогда не читал немецкого поэта, хотя на французском языке есть переводы произведений Гейне, им же самим сделанные.

О себе самом Мюссе говорил, что он — ученик Вольтера и Руссо, в чем не верить ему нельзя, так как вряд ли можно найти во Франции писателя, который так или иначе не находился бы под влиянием обоих этих корифеев французской письменности. Разрушительная ирония Вольтера и сентиментальность Руссо господствуют во французской литературе теперь так же, как и во времена энциклопедистов. Наоборот, лирическая поэзия — продукт нового времени во Франции. Виктор Гюго и Ламартин были в этой области непосредственными предшественниками Мюссе, но он превзошел их силой выражения и красотой чувства. Он даже сумел меланхолию Байрона облечь в более поэтическую форму, а иронии Гейне придать более язвительный характер, хотя и был не особенно высокого мнения о размерах своих сил.

Стакан мой мал, но все же я

Из своего лишь пью стакана.[86]

Первый сборник своих стихотворений он выпустил в то время, когда ему было всего 20 лет. Вскоре после того были поставлены на сцене его первые драматические произведения, а маленькие романы сделали его любимым писателем во Франции. Он был знатного происхождения, получил превосходное воспитание и никоим образом не мог считаться бедным поэтом, писавшим для хлеба. Родители гордились его успехами и не отказывали ему в деньгах. В высшем обществе им очень дорожили и даже при дворе короля Луи-Филиппа он пользовался немалым почетом. Герцог Орлеанский был его другом, герцогиня Елена знакомила его с германской литературой, прекраснейшие женщины оспаривали друг у друга честь его внимания. Мюссе охотно проводил время в их обществе, участвовал в танцах, пил, завязывал любовные интрижки с представительницами высшего и низшего классов. Он не погиб морально — от этого спасла его детская счастливая натура, но здоровье его пошатнулось. Жизнь была ненормальная. Возвращаясь в полночь домой, он очень часто садился за письменный стол и всю ночь проводил в нервной, лихорадочно-возбужденной беседе с музой. На следующий день; конечно, наступала реакция. Его одолевала усталость. Он изнемогал, и, чтобы вернуться к прежнему состоянию бодрости и силы, ему уже нужно было прибегать к возбудительным средствам — сначала к вину, а затем к водке.

Таков был Мюссе, когда встретился впервые с женщиной, которой суждено было играть огромную роль не только в его жизни, но и во всей французской и даже европейской литературе. Один из современников, видевший его на балу, так описывает наружность поэта: «Он был строен, среднего роста. Костюм его носил следы величайшей заботливости, даже слишком уж большой заботливости. На нем был фрак бронзового цвета с золотыми пуговицами; на его шелковом темного цвета жилете болталась тяжелая золотая цепь; две камей заключали складки его батистовой рубашки; узкий галстук из черного атласа еще более оттенял бледный цвет его кожи. Красота его рук не скрывалась тонкими белыми перчатками. Особенное внимание обращали на себя белокурые густые волосы. Как и у лорда Байрона, они были подстрижены в виде короны над поэтическим лбом и виноградообразными локонами спускались с висков и затылка. У блондинов обыкновенно бороды рыжие, но у него борода была темнее волос на голове, а брови были почти черные. Нос у него был греческий, рот — очень милый. На всей его фигуре лежал отпечаток аристократичности». К сожалению, кроме прекрасных волос и благородной фигуры, у него впоследствии не осталось никаких признаков прежней красоты. Болезни и беспутная жизнь быстро положили им конец.