Шопен

Шопена часто называли «музыкальным Гейне». Это очень подходящее название. Как и Генрих Гейне, Шопен испытал много радостей и горя от женщин, и в то же время никем так высоко не ценились его произведения, как именно женщинами. Есть писатели, музыканты, художники, которым как бы на роду написано быть женским пестуном и во всяком случае быть связанным с женщинами неразрывными узами. Таким был Альфред де-Мюссе, Рафаэль, Гейне; таким был и Шопен. Он не мог жить без них. Страдания не отталкивали, а, наоборот, поощряли его. Он сам был некоторым образом женщиною — по характеру и даже по наружности. Стоит только посмотреть на его портрет, тонкий, нежный, поэтический, чтобы тотчас убедиться в этом.

Мы остановимся нисколько подробнее на отношениях Шопена к прекрасному полу, потому что в созвездии женщин, озарявших путь вдохновенного композитора, сверкала крупная звезда (светившая, впрочем, не одному только Шопену) — Жорж Санд.

Мать его была полька. Крупных талантов у нее не было, зато было много фантазии. Во всяком случае, она отличалась мягкостью характера, и эту-то черту, несомненно, унаследовал от нее Шопен.

У него было три сестры. Все они выдавались в умственном отношении, но о влиянии их на брата вряд ли можно говорить. Старшая и средняя сестры занимались литературой (оне писали главным образом по вопросу о средствах к поднятию благосостояния ремесленных классов), и это как будто отразилось на самом Шопене. По крайней мере, он уже во время пребывания в Париже решил отказаться от участия в общественной жизни, вернуться на родину, в Польшу, и, поселившись там где-нибудь в родном уголке с любимою женою, образ которой не переставал носиться перед его духовными очами, заняться устройством школ для подъема уровня образования в народе. Этот план не был осуществлен. Но и самое зарождение его нисколько не свидетельствует о влиянии сестер. Наоборот, он соответствовал скорее общим политическим тенденциям того времени, царившим главным образом в польском обществе.

Итак, родственницы в общем мало влияли на Шопена в смысле непосредственного воздействия на его умственные способности и талант. Зато другие женщины — а их было много — имели на него большое влияние. Еще девятилетним ребенком он сделался их кумиром, и варшавские салоны редко видели у себя собрание гостей, на котором не было бы маленького гения. Польские аристократки наперебой старались выразить ему свой восторг. Там же, в этих салонах, он и научился изящным манерам, которыми приковывал в себе женщин впоследствии.

До все это были призраки, мимолетные искры. Настоящее женское влияние ждало его впереди. Прежде всего Шопен встретился с Констанцией Гладковскою. Это была его юношеская любовь. Несмотря на то, что он был тогда юношей, а может быть благодаря этому, чувство его к молодой девушке было до того сильно, что он не мог себя представить в будущем иначе, как рядом с нею. Когда он уехал в Вену, образ любимой девушки сопровождал его туда. Он беспрестанно думал о ней и в сочельник писал своему другу Матушинскому: «В прошлом году в это время я был в церкви св. Бернарда, теперь же сижу в халате, совершенно один, целую свое милое кольцо и пишу». Именно в церковь св. Бернарда часто ходила прекрасная Констанция, а кольцо, которое он целовал, было надето ею самою на его палец при прощании.

Констанция была молодой певицей, посещавшей варшавскую консерваторию. Шопен, ничего не скрывавший от своих родителей, скрыл на этот раз свои чувства к любимой девушке. Почему? Боялся ли он, что они не одобрят его выбора? На этот вопрос трудно ответить, так как мы ничего не знаем об этой девушке, кроме того, что сказал о ней сам Шопен. Но чего не скажет влюбленный! Можно ли поверить всему, что он скажет?

Однако, нет неистощимого огня. Он должен потухнуть. Даже солнце, как говорят, медленно гаснет. Погасла и страсть Шопена. Он из Вены поехал в Париж, где думал заработать побольше денег, чтобы быть в состоянии жениться. Но надежды его не оправдывались. Тем временем Констанция ждала и, не дождавшись, в одно прекрасное время вышла за другого. Когда Шопен узнал об этом, он был очень огорчен. Его злила неверность любимой девушки, которая клялась и нарушила клятву, его мучило собственное бессилие. О, если бы у него были средства! Сколько счастья ожидало бы его впереди!

Вдруг… Это случилось совсем неожиданно. Шопен сам не помнил, как оно произошло. В Париже оказалось несколько молодых людей из хорошей семьи, учившихся когда-то в пансионе его родителей, — братья Воджинские. У них была сестра Мария. И к этой-то Марии он почувствовал вдруг такое же влечение, как и к Констанции. Возможно ли? Он думал, что чувство к ученице Варшавской консерватории умрет вместе с ним, между тем он еще жив, я чувства как будто уже нет и оно даже сменилось полным равнодушием…

Это было в 1836 году. Шопену было известно, что Мария будет с матерью в средних числах июля в Мариенбаде, и он поэтому поехал туда. Нужно ли прибавлять, что он влюбился в молодую девушку и что молодая девушка ответила ему тем же? Родственники ничего не имели против нежных чувств Шопена, и тут же, в Мариенбаде, состоялась помолвка. Шопен прожил еще нисколько недель вблизи невесты в Дрездене, где жила семья Воджинских. Он чувствовал себя на вершине счастья. В это-то время зародились в нем человеколюбивые планы, о которых мы упомянули выше. Раз он счастлив, отчего не осчастливить заодно и все человечество? У юности это так просто, а у любви это так легко!

Сияя от радости, живой, веселый, восторженный, Шопен вернулся в Париж, где через несколько месяцев узнал, что его невеста предпочла ему графа, за которого и вышла замуж…

Гениальный жрец искусства и граф! Поэзия и проза! О, как часто предпочитают эти милые неземные создания звон шпор или громкий титул очарованию того, что составляет истинное счастие, потому что оно жизнь жизни, потому что в нем зерно глубокого, полного, всестороннего существования!

Но факт был фактом: Мария ему изменила. Она вышла за другого. Она поняла, что Шопен создан для любви и страсти, а не для монотонной прозы жизни. И она взялась за роман вместо того, чтобы углубиться в поэму…

Этот второй удар оказался для Шопена роковым, и не столько потому, что он разбил сердце великого композитора, сколько потому, что вследствие безжалостного поступка его невесты Шопен сошелся с Жорж Санд, — обстоятельство, имевшее для него гибельное значение. Он хотел заглушить свое горе, он думал утопить отчаяние в любви к другой женщине, но ошибся, так как попал только из огня в полымя. Спасения не было.

Случилось это следующим образом. Как-то раз Шопену сделалось грустно. Он часто грустил. Погода была скверная, шел дождь. Надо было куда-нибудь пойти, чтобы рассеяться. Куда? Он вспомнил, что у графини К. был в этот вечер журфикс, и так как часы показывали десять, то он, не долго думая, отправился туда. Когда он поднимался по устланной коврами лестнице, ему показалось, будто за ним шел какой-то призрак, распространяя вокруг себя запах фиалок. Шопен нашел в салоне графини блестящее общество и, сев в углу, стал осматривать гостей. Только после того, как часть их удалилась и остались наиболее близкие друзья дома, Шопен, несколько развеселившись, уселся за фортепиано и начал импровизировать. Окончив свою музыкальную сказку, он поднял глаза. Перед ним, опершись на инструмент стояла просто одетая дама, от которой веяло ароматом фиалок. Она смотрела, на него, как бы стараясь проникнуть темными огненными глазами в его душу.

Через некоторое время, собираясь уходить, он увидел ту же даму. Она подошла к нему вместе с Листом и стала рассыпаться в похвалах по поводу блестящей импровизации. Шопен был польщен и только. Он кое-что знал про Жорж Санд, знал, что она пользуется большой известностью, что у нее было несколько любовных связей, что она вообще необыкновенная женщина, но, взглянув на нее, остался совершенно спокоен. Знаменитая писательница ему даже не понравилась. «Я, — писал он после этой встречи родителям, — познакомился с большой знаменитостью, г-жею Дюдеван, известной под именем Жорж Санд; но ее лицо мне несимпатично и вовсе не понравилось. В нем есть даже нечто такое, что меня отталкивает».

Но не красотой одною побеждает женщина. Как ни несимпатична она кажется на большом расстоянии, если принять во внимание, что она не только часто меняла любовников, но нисколько не церемонилась с ними и бросала при первом удобном случае, находя даже возможным издеваться над ними и позорить в своих романах, как это она сделала с А. Мюссе, тем не менее было, вероятно, в ней, в ее натуре, в ее умении держаться с мужчинами нечто притягательное, против чего не могли устоять даже люди, явно не симпатизировавшие и не любившие ее. Лучшего доказательства, чем любовь Шопена, нельзя и привести. Нежный, хрупкий, с женственною душою, проникнутый благоговением ко всему чистому, идеальному, возвышенному, он вдруг влюбляется в женщину, которая курит табак, носит мужской костюм, ведет открыто самые свободные разговоры и имеет за спиною таких бесспорных свидетелей ее вольной жизни, как Жюль Сандо, Альфред де-Мюссе и доктор Паджелло. Когда она сошлась с Мюссе, они уехали в Венецию; когда она сблизилась с Шопеном, местом их совместного пребывания сделалась Майорка. Сцена другая, но обстановка та же и, как мы увидим, даже роли оказались одинаковыми и с одним и тем же грустным концом. В Венеции Мюссе, убаюкиваемый близостью Жорж Санд, одевал стройные стихи в искусные рифмы; на Майорке Шопен, также убаюкиваемый близостью Жорж Санд, создавал свои баллады и прелюдии. В разгар страсти Мюссе заболел; заболел также в минуты высшего любовного экстаза и Шопен. Словом, повторилась та же история. Болезнь Мюссе охладила жар талантливой женщины. То же самое произошло и во время болезни Шопена. Когда у него появились первые признаки чахотки, она стала тяготиться им. Красота, свежесть, здоровье — да; но как любить больного, хилого, капризного и раздражительного человека? Так думала Жорж Санд. Она сама признавалась в этом, стараясь, конечно, смягчить причину своей жестокости указанием на другие побочные мотивы.

Нужно было покончить. Но как? Шопен слишком к ней привязался и не хотел отстать. Знаменитая женщина, опытная в таких делах, испытала все средства, но напрасно. Тогда она вспомнила выходку, которую себе позволила по отношению к Мюссе, — правда, после его смерти. Как и тогда, она написала роман («Lucrezia Floriani»), в котором под именами вымышленных лиц вывела себя и своего возлюбленного, причем героя, т. е. Шопена, наделила всеми слабостями, а себя возвеличила до небес. Казалось, после этого разрыв был неизбежен; но Шопен медлил. Он не мог расстаться с Жорж Санд. С другой стороны, ему не хотелось разрывом тотчас после выхода романа подтвердить слухи, распространяемые на этот счет.

— Если, — сказал он, я оставлю теперь эту женщину, которую любил и уважал, то превращу ее роман в истинную историю и сделаю ее жертвою общего презрения.

Шопен еще думал, что можно вернуть невозвратное. Действительность, однако, показала, что этого сделать нельзя. В 1847 году, ровно через десять лет после их встречи, любовники расстались.

Через год после разлуки Шопен и Жорж Санд встретились в доме одного общего друга. Встреча поразила писательницу. Она вспомнила зло, которое причинила композитору, вспомнила свою несправедливость, жестокость, и ей захотелось помириться с ним. Полная раскаяния, подошла она к бывшему возлюбленному и протянула ему руку. Красивое лицо Шопена покрылось бледностью. Он отшатнулся и вышел из зала, не промолвив ни слова…

Не следует думать, что после исчезновения Жорж Санд со сцены жизни Шопена прекратилась нить, связывавшая его с женщинами. У него еще была такая же «Муха», как у Гейне, женщина, влетевшая неожиданно в его комнату в то время, когда он уже был почти на смертном одре и фактически перестал существовать не только для женщин, но и для самого себя. Мы говорим о княгине Марселине Чарторыжской. Она ухаживала за Шопеном в последние дни его жизни, не отходя от его постели и оставаясь до последней минуты верною сиделкой. Нужно еще упомянуть и о графине Дельфине Потоцкой, которая, узнав о безнадежном положении Шопена, поспешила из Ниццы в Париж, где дала ему некоторым образом музыкальное напутствие, пропев, по его желанию, несколько трогательных песен в то время, когда у него уже смежались веки, чтобы никогда не открываться. Наконец, надо назвать еще мисс Стерлинг, ученицу и восторженную поклонницу Шопена, шотландку, которая после его смерти купила всю обстановку обеих комнат Шопена и отвезла в Лондон, где поместила в устроенном ею Шопеновском музее.