Мюссе и Рашель

Но вот проходит год, и Мюссе встречается с новой женщиной, которая производит на него еще большее впечатление, — знаменитой артисткой Рашелью. Тогда, впрочем, Рашель не была еще знаменитостью. Ей позволили только дебютировать во время мертвого сезона на сцене Французского театра. Жюль Жанен, который после преждевременной смерти Рашели выпустил книгу, посвященную ее жизни и деятельности, первое время отзывался о ней дурно, предпочитая аффектированную m-lle Maxime. Альфреда де Мюссе, посвятившего стихотворение Рашели и Гарсии, он назвал третьестепенным поэтом. Мюссе, чувствовавший отвращение к артистической богеме, преодолел в себе это чувство и посетил Рашель. Окружавших в то время лиц он превосходно описал в «Ужине у Рашели». Когда молодой артистке удалось несколько освободиться от опеки родителей, она наняла дачу в Монморанси, где Мюссе был часто ее гостем. Брату своему он однажды писал оттуда: «Как восхитительна была Рашель недавно вечером, когда бегала в моих туфлях по своему саду». Он собирался написать для своей новой подруги две трагедии в стихах: «Fredegonde» и «Alceste», но серьезно об осуществлении этого намерения не думал.

Тем временем Рашель сделалась звездой Французского театра и любимицей парижского общества. Однажды она дала ужин, на котором присутствовал также и Мюссе. Гости восхищались дрогоценным кольцом на тонком, почти прозрачном пальце артистки.

— Знаете что, господа? — сказала она вдруг. — Так как кольцо вам всем нравится, то я его вам сбуду с публичного торга. Тот, кто больше даст, тот и получит его в собственность.

Гости охотно приняли предложение и начали торговаться.

— А вы, мой поэт, — обратилась Рашель к Мюссе, — что вы предложите?

— Свое сердце, — ответил Мюссе с таким искренним выражением на лице, что Рашель радостно воскликнула:

— Кольцо ваше, Альфред!

После этого она сама надела кольцо на его палец. Конечно, Мюссе считал это шуткой и, прощаясь с Рашелью, хотел ей возвратить драгоценное украшение, но она просила оставить кольцо у себя. Так как Мюссе продолжал отказываться, то она с неподражаемой грацией стала перед ним на колени.

— Примите во внимание, дорогой поэт, — сказала она, — каким ничтожным подарком будет это кольцо за благородную роль, которую вы для меня напишете! Смотрите на кольцо, как на талисман, который нам обоим принесет счастье.

Это была приятная минута в жизни Мюссе. Но талисман оказался плохим: Рашель уехала в Лондон, а Мюссе, вся жизнь которого представляла сплошной ряд колебаний, больше не думал о своих трагедиях. Проходили годы. Понсар, Легувэ и другие опережали его. «Божественная» Рашель потеряла терпение. В то же время Мюссе надолго погрузился в уныние, вызванное смертью герцога Орлеанского, которую он оплакал в стихотворении «Тринадцатое июля» (1843 год). Кроме того, у поэта, которому в то время было 33 года, начали обнаруживаться первые признаки физических страданий. С тех пор как он обменялся с княгиней Бельджойзо раздраженными словами и враждебными письмами, он все более и более начал удаляться от света. Восторг перед Рашелью уступил место увлечению артисткой Розой Шери. В один грустный рсенний день он возвратил кольцо Рашели.

Не стройными александрийскими стихами завоевал Мюссе французскую сцену, а пламенной прозой. К сожалению, он был уже усталым, сломленным человеком, пившим абсент вместо шампанского, когда «весь Париж» начал восторгаться в Th??tre Francais, Od?on и Gymnase его комедиями. Он превращался уже в развалину, делаясь чем-то вроде памятника любви к великой женщине, Жорж Санд, образ которой все еще носился перед его внутренним взором. Невольно вспоминается гейневская «Лорелея» и ее грустный конец:

Ich glaube, die Wellen verschlingen

Am Ende Schiffer und Kahn;

Und das hat mit ihrem

Singen Die Lorelei getan.[87]

Прежде чем, однако, дойти до этого состояния, Мюссе суждено было не раз еще встречаться с предметом своей глубокой любви и ненависти — Жорж Санд. В Париже, куда он вернулся из Италии после разрыва с великой писательницей, встретили его с восторгом. На него стали смотреть, как на Тангейзера, который был в гроте Венеры и вернулся оттуда пресыщенным, больным и разочарованным. Он и вел себя, как Тангейзер, клеймя свою возлюбленную на всех перекрестках. Это, впрочем, не помешало ей по возвращении в Париж сделать попытку к тому, чтобы опять сойтись с ним.

Жорж Санд в то время окончила свой роман «Консуэло». Слава ее гремела далеко за пределами Франции. Но и Мюссе был в зените славы. Оба они выросли за время разлуки и, убедившись, что жить друг без друга не могут, начали думать о том, как бы вернуться к временам прежней дружбы. Попытка к сближению была сделана Жорж Санд. Сердце женщины подсказало ей, что она, может быть, больше виновата в разлуке, чем он. Мюссе сначала упорствовал. Он не хотел вступать даже в письменные отношения со своей бывшей подругой и все ее письма отсылал обратно нераспечатанными. Тогда Жорж Санд прибегла к хитрости. В одно прекрасное время Мюссе получает мягкий душистый пакет. Загадочный вид пакета заставил поэта призадуматься, и он решил его вскрыть: там оказались великолепные мягкие черные волосы, которые он некогда с такой страстью целовал. Оказывается, что Жорж Санд отрезала себе волосы в знак покаяния, желая этим разжалобить его и вымолить прощение. Такой жертвы он не ожидал, и примирение состоялось.

К сожалению, ужиться они не могли и после примирения. Вечно женственное как идея гораздо чаще поддерживает поэта на высоте вдохновения, чем вечно женственное как реальный факт. Мюссе и Жорж Санд опять стали ссориться и вскоре опять разошлись, чтобы через некоторое время снова сблизиться и опять разойтись. В конце концов эти вечные разлуки и примирения до того им опротивели, что Мюссе и Жорж Санд сделались настоящими врагами. Они даже стали отрицать друг у друга талант. Мюссе доказывал, что у Жорж Санд все поверхностно, а Жорж Санд утверждала, что талант Мюссе — только нервная слабость. Так они и остались врагами до конца жизни.

Было бы очень любопытно проследить на отношениях между Мюссе и Жорж Санд, насколько связь между великими или талантливыми людьми отражается на их произведениях. Это было бы тем более легко, что Мюссе и Жорж Санд представляют единственный пример, когда влюбленные стоят на одинаковой высоте дарования. По картинному выражению Брандеса, оба они «олицетворяли собою как бы Адама и Еву искусства, сблизившихся друг с другом и поделивших между собой яблоко от древа познания добра и зла. Затем последовало проклятие, то есть разрыв, они разошлись и пошли каждый своим путем; но они уже стали не те. Произведения, которые они создавали после сближения, отмечены совсем иным характером, чем вещи, написанные ими прежде.

Он покидает ее в отчаянии, разбитый и пораженный, унося в своей душе новое крупное обвинение против женщин и вдвойне теперь убежденный: „женщина, имя тебе — коварство“.

Она покидает его очень взволнованная: поначалу она наполовину утешена, но затем переживает глубочайшее потрясение, хотя вскоре начинает даже радоваться, что пережила наконец кризис, взбудораживший ее покойную творческую натуру. Она выносит отсюда новое сознание превосходства женщины над мужчиной и вдвойне убеждается: „мужчина, имя тебе — слабость!“.

Он покидает ее, враждебно настроенный против химер, филантропических затей и утопий, и более чем когда-либо убеждается, что искусство должно быть для художника альфой и омегой существования. Но за всем тем соприкосновение с великой женской душой не проходит для него бесследно. Прежде всего горе делает его искренним: он сбрасывает с себя деланный цинизм и отныне никогда уже не станет щеголять искусственным бессердечием и холодностью. В произведениях, которые он Теперь станет созидать, скажется то влияние, которое открытый характер, доброта и увлечение Жорж Санд идеалами внесли в него; влияние это проявляется и в республиканском увлечении Лорензаччио, и в жизни, преисполненной чувством, Андреа дель Сарто, и, пожалуй, даже в протесте Мюссе против закона о печати Тьеру.

Она расстается с ним, убежденная сильнее, чем когда-либо, в бессердечии и эгоизме мужчин и более, чем прежде, склонная отдаваться общим идеям. В „Орасе“ она свой талант посвящает служению сен-симонизму; в прославление социализма пишет: „Le Compagnon du Tour de France“, а в 1848 году — для временного правительства воззвание к народу. Но тем не менее только благодаря соприкосновению с этим отчеканенным, отлившимся в определенную форму гением и собственная ее чистая и классическая форма приобретает полную законченность. Она теперь уже научается любить форму и искать прекрасное ради его самого. Если ценители впоследствии замечали, что ее фразы „нарисованы кистью Леонардо да Винчи и положены на музыку Моцартом“ (выражение Александра Дюма-сына), то к этому можно было бы прибавить, что Альфред де Мюссе и был тем критиком, который изощрил ее перо и развил ее слух.

После разлуки оба они оказываются уже созревшими художниками; отныне он — поэт с пылким сердцем, а она — сивилла, одаренная пророческим красноречием. В пропасть, разверзшуюся между ними, она сбросила всю свою незрелость, многоречивость, безвкусие и мужской костюм, чтобы с этого момента сделаться и вполне женственной, и вполне естественной. А он в ту же пропасть низверг свое обличье Дон Жуана, свое вызывающее высокомерие, преклонение перед „Роллой“, мальчишеский задор и с этого момента стал вполне мужчиной — представителем интеллекта».

Итак, сближение между Мюссе и Жорж Санд оказало благотворное влияние на их творчество; но не менее благотворное влияние оказала на них также и разлука. Поистине, женщина для великого человека — тот же любвеобильный врач, который не перестает спасать ближнего даже тогда, когда ножом разрезает ему тело…