Альфред де Виньи

Альфред де Виньи[88], один из четырех столпов французского романтизма (Ламартин, Гюго, Мюссе — остальные три столпа), представляет собой тип поэта, в жизни которого женщины играли отрицательную роль, хотя влияние их на его творческую деятельность вследствие этого не перестало быть благотворным. Неудачи сделали его только пессимистом, но стихи его остались по-прежнему великолепными. Идеалист до мозга костей, всегда настроенный на высокий тон, поэт, который сам говорил о своих произведениях:

Ты чистый дух, моя богиня Муза,

Сияющий бесплотной красотой! —

де Виньи до конца жизни держал знамя чистейшего идеала, и даже самое последнее предсмертное стихотворение звучит все тем же искренним прославлением его.

Но если он остается так непоколебимо верен своей нравственной религии, то первоначальный энтузиазм и доверчивый взгляд на жизнь были рано и безвозвратно потеряны им вследствие несчастной любви. «О, какая злая насмешка в этом тождестве слов: любовь и страсть! — говорит он.; — Да, ты — страсть, но страсть мученика, подобная страсти Христовой!» И он удаляется от жизни. Дюма рисует его существом не от мира сего, каким-то архангелом, парящим над землей. «Никто из нас, — замечает он, — никогда не видал его за столом». Уединенный, негодующий, он недоволен всем — природой, людьми и даже Богом.

«Природа, — говорит Пелисье, — зовет его под свой необъятный кров, но он отвергает ее призыв, потому что она глуха к человеческим скорбям и нет ей до них дела. Глубокое заблуждение называть матерью эту безмолвную могилу! А люди? Да, их страдания болезненно отзываются в его чутком сердце; он готов был бы разлить вокруг себя целый поток любви и преданности, но кому это нужно? Как относится общество к избранникам Гения? У Тассо не было даже свечи, чтобы писать по вечерам; Мильтон продал за десять фунтов стерлингов свой „Потерянный рай“; Камоэнс жил милостыней, собираемой для него рабом; Жильбер умер на больничной койке; Чаттертон покончил самоубийством; Андрэ Шенье казнен на эшафоте… Умереть еще ничего не значит; но умереть непонятым, писать свои стихи кровью сердца и знать, что их прочтут небрежно, где-нибудь на гулянье, в кафе, в коляске, — вот что возмущает поэта. В душе его кипит негодование, и он тем более страдает, что способен глубоко чувствовать. Ему остается один Бог… Но нет, и Он так же безучастен, как природа. Его величавое спокойствие не нарушается парами крови, поднимающимися от земли; по Его беспощадной воле погибла дочь Иевфая под секирою отца и потонуло в волнах столько праведных вместе с грешными. Напрасно вопиют к нему от начала мира неповинные жертвы, как вопиял смертельно-скорбный Иисус в Гефсиманском саду…» Но если небо не внемлет ни стонам, ни воплям человечества,

То, положив конец молениям бесплодным,

Ответит праведный молчанием холодным

На вечное молчанье Божества!

Немое, спокойное отчаяние — вот истинная мудрость. Смертельно раненный волк удаляется в глушь, облизывает свою рану и молча издыхает. Какое завидное мужество! Пусть же и человек подражает ему. Одно молчание — сила, остальное все, — слабость.