Наполеон III

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Вторая империя была менее богата великими событиями, но зато была более богата маленькими женщинами. Вся она была вообще маленькая, как и сам Наполеон III, несмотря на весь его блеск и роскошь, и видимую внушительность. Это, можно сказать, было царство гномов или, вернее, царство гусей, всё достоинство которых заключалось в том, что их предки когда-то Рим спасли…

Но зато весело жилось во времена Второй империи. Люди как бы сбросили с себя тяжелые и стеснительные одежды и пустились в отчаянный канкан. Правда, они танцевали на вулкане. Нельзя было просто, одним ударом, одним мановением руки, хотя бы оно и называлось государственным переворотом, стряхнуть с себя наследие двух кровавых революций. Наполеоновский жандарм мог еще крепко зажимать рот парижскому рабочему, без хлеба, без угла, без надежды на лучшие дни, шатавшемуся по освещенным богатым бульварам; но за этим рабочим поднимались сотни и тысячи других рабочих, поднималась вся трудящаяся, в поте лица своего добывающая право на существование Франция. Но во всяком случае это был только призрак. И его тщательно затушевывали другими призраками — призраками внешнего могущества в внутреннего умиротворения. Казалось, ожила пора великого корсиканца, когда Франция диктовала законы всей Европе и готова была проглотить весь мир, как это уже было однажды с классической страной при Александре Македонском. Впечатлительное воображение француза уже рисовало картины новых войн и новых побед. Великая армия громила Англию, Пруссию, Австрию, Россию — всё это гнездо явных друзей и тайных врагов, сплотившихся когда-то воедино, чтобы общими силами сразить непобедимого врага. И признаки этого яркого будущего как будто действительно существовали. Париж как будто опять делался центром; Франция как будто опять становилась законодательницей политических судеб, и голос императора твердо и самоуверенно парил над хором других европейских голосов… Вот отчего так весело жилось во времена Второй империи.

Более всего весело было, конечно, самому Наполеону. Он шел по следам великого корсиканца, и это выражалось не только в политике, но и в частной и семейной жизни. Тотчас после государственного переворота 2 декабря министры и друзья принца-президента стали высматривать для него принцессу королевской крови в качестве невесты. И пусть эта принцесса так же была бы мебелью, как и Мария-Луиза; но ведь и Наполеону III, положение которого первое время было столь же шатко, как и положение Наполеона I, также нужен был трон…

На первых порах, однако, поиски не увенчивались успехом, так как европейские дворы относились еще недоверчиво к новому властителю Франции, считая его престол непрочным и опасным. Один раз как будто переговоры готовы были увенчаться успехом. У вдовствующей великой герцогини Баденской Стефании, урожденной Богарнэ, приемной дочери Наполеона I, были от покойного великого герцога Карла-Фридриха (умер в 1818 году) три дочери: Луиза-Амалия-Стефания, супруга принца Густава Вазы, Жозефина, бывшая замужем за князем Карлом-Антоном Гогенцоллерн-Зигмарингеном, и Мария, жена маркиза Дугласа, позднее герцога Гамильтонского. Принц Густав Ваза, супруг старшей из этих трех принцесс, был сыном шведского короля Густава IV, которой был низложен в 1809 году в которому наследовал его дядя Карл XIII, усыновивший маршала Бернадотта. Высланный из Швеции, принц Ваза жил в Австрии, где имел титул товарища фельдмаршала. От его брака с баденской принцессой, с которою он развелся в 1844 году, родилась в 1833 году дочь, принцесса Каролина Ваза, нынешняя саксонская королева. На ней именно остановили внимание друзья Наполеона. Отец её, принц Густав, заявил, что ничего не имеет против брака, но согласие даст только в том случае, если брак будет одобрен австрийским двором. Однако, император Франц-Иосиф дал понять, что в виду печальной участи эрцгерцогинь Марии-Антуанетты и Марии-Луизы он мало склонен благословить этот брак. План поэтому расстроился.

Пришлось волей-неволей обратить взоры к какой-нибудь обыкновенный смертной. Ею оказалась молодая испанка, о красоте, грации и уме которой говорили тогда во всех салонах Парижа. Это была Евгения Монтихо, графиня Теба.