9

9

Жизнь шла своим чередом. И в это спокойное, но по сути напряженное время, в котором Георгий Петрович Разумовский купался, словно в плавной и широкой реке, происходили события поистине исторические. Вот, к примеру, событие, связанное с покорением космоса. В ту пору Леонид Ильич Брежнев «от имени партии и всего советского народа» вручил в Кремле высокие награды двум отважным космонавтам. Одним из них был командир корабля «Союз Т-2» полковник Малышев Георгий Васильевич, другим — бортинженер Аксенов Владимир Викторович. А вот на первой сессии краевого совета народных депутатов, где Г. П. Разумовского вновь единогласно избрали председателем крайисполкома, специально прибывшая из Москвы немолодая, но удивительно бод рая и простецкая (чувствовалось пролетарское происхождение) заместитель Председателя Совета Министров РСФСР Л. П. Лыкова вручила Кубани «за достижение высоких результатов» переходящее Красное знамя Совета Министров РСФСР и ВЦСПС. Я припоминаю, как однажды, накануне приезда высокой гостьи, Георгий Петрович, пригласив меня в свой кабинет, персонально поручил опекать российского зампреда, так сказать, по ведомственной принадлежности. Дело в том, что у Лыковой в кураторстве были те же самые вопросы, что у меня, только российского масштаба. Это была незаурядная женщина, много знавшая, повидавшая и испытавшая многие повороты в сложной политической жизни. Она интересовалась всем: здравоохранением, образованием, культурой и наукой, вникала в такие тонкие вопросы, что впору было удивляться и даже восхищаться ее осведомленности.

На второй день своего пребывания, а на ночь мы ее разместили на известной узкому кругу партийных и советских чиновников Афипской даче, которая, по сути дела, являлась резиденцией С. Ф. Медунова, она вдруг заявила: «Приготовьте, пожалуйста, для меня бахилы… Пойдем осматривать краевую больницу». Бахилы — это что?то вроде специальных чулок, вернее, легкой обуви из стерильного материала, в которой обычно ходят хирурги в операционной. Причем сказала так, будто мы только тем и занимались, что постоянно ходили в этих бахилах. И почти полдня она посвятила заинтересованному и въедливому исследованию этой огромной больницы. По крайней мере, с докторами, которые попадались на ее пути, она разговаривала на вполне профессиональном языке.

Затем Г. П. Разумовский принял румынского посла Адрела Дорняну. Потом выезжал в Гулькевичи, где дотошно интересовался ходом сева сахарной свеклы. Вновь торжество: теперь уже он сам вручил Красное знамя Совета Министров РСФСР и ВЦСПС «Победителям Всероссийского социалистического соревнования» трудящимся краевого центра.

Будни, будни… И это вроде бы было обычным, а не рядовым событием. Но оно явилось тем грозным звонком, по знаку которого я вскоре лишился зампредовской должности, да, пожалуй, и не только ее. Впрочем, если бы знать, где упадешь: соломки бы подстелил…

А дело было так. В ту пору в городе — герое Новороссийске открывался новый величественный монумент в честь подвига революционных моряков Черноморского флота. Газеты писали: «Двенадцатый километр сухумского шоссе под Новороссийском. Отсюда, с высокого мыса, хорошо просматри вается акватория Цемесской бухты, где 18 июня 1918 года по приказу вождя революции В. И. Ленина была потоплена эскадра Черноморского флота, к захвату которой стремилась кайзеровская Германия. Подвиг революционных моряков не забыт благодарными потомками».

Мы, С. Ф. Медунов, Г. П. Разумовский и я, его заместитель, вылетели в тот июньский день 1980 года в Новороссийск, чтобы принять участие в торжестве. Именно вылетели, а не выехали. Специальный самолет ЯК-40, оборудованный под воздушные апартаменты Медунова, легко набрал высоту и взял курс на Новороссийск. Собственно, к чему я это рассказываю? Все дело в том, что, удобнее усевшись в мягкое салонное кресло, Медунов, листая свежие газеты, вдруг обратил на меня свой взор и произнес не к месту глубокомысленную фразу: «А на тебя у меня имеется негативная информация…» И замолчал, снова уставившись в газеты. Разумовский при этом предусмотрительно промолчал. Целый день, да разве только день, я мучился в догадках об истинном значении этой тревожной для меня фразы. Получить сообщение о «негативной информации» из уст первого секретаря крайкома партии означало в ту пору если не политическую смерть, то конец карьеры. Все же, раздумывая об этом и мысленно перебирая по крупицам свою жизнь, особенно последние годы, я не находил в своих действиях грубых ошибок или недопустимых просчетов. Значило это только одно: готовится преднамеренная и спланированная моими «доброжелателями» провокация. По опыту я уже знал, что у каждого краевого руководителя имелись как истинные и преданные друзья, коих было совсем немного, так и скрытые недоброжелатели, а еще точнее — враги, готовые не только по ходу дела устроить подножку, но и способные в течение длительного времени организовывать и постоянно вести различные провокации. Такова одна из особенностей «подковерной борьбы» в высоких эшелонах власти. Она имелась тогда, уверен, присутствует и сегодня.

Что же Разумовский? Как бы это доходчивее объяснить читателю: мой шеф не шел на откровенный разговор, а со встречными, тем более «негативными», исходящими от Meдунова вопросами, обращаться было не принято. Разумовский тщательно соблюдал должностную дистанцию и мог в любой момент не только не подставить плечо, но и сделать вид, что вообще ничего не замечает. Так он и сделал: через какое?то время я почувствовал некоторое напряжение в наших отношениях, тщательно скрываемое от посторонних взоров. Удивительный человек все же был Георгий Петрович

Разумовский: «человек в футляре», говоря чеховским языком, сверхосторожный и сверхчуткий к любым колебаниям политического маятника. Он и гадостей никогда не делал, но и поддержать в трудную минуту не собирался, просто — не желал. Он боялся испачкаться. Между тем раскручиваемый чьей?то умелой рукой сценарий развивался как бы по независящим от кого?то обстоятельствам. Разумовский с Медуновым выехали тогда на Олимпийские игры в Москву, где гостей со всех концов света приветствовал Л. И. Брежнев. Мне оставалось только ждать развязки, которая, казалось, витала в воздухе. Да, это были знаменитые Олимпийские игры, где звучали имена выдающихся советских спортсменов…

«Мы гордимся нашими прославленными атлетами — Ниной Пономаревой, Иоганесом Коткасом, Анатолием Богдановым, Львом Яшиным, Борисом Лагутиным, Юрием Власовым, Людмилой Брагиной, Александром Медведем, Валерием Борзовым, Людмилой Турищевой, Владимиром Невзоровым, Татьяной Казанкиной, Сергеем Беловым и многими — многими другими», — так писали в ту пору газеты. Да, прочны были позиции нашего большого спорта. И это не удивительно, ибо в основе выдающихся достижений была массовость, этот щедрый исток физкультурного движения.

А когда Разумовский и Медунов возвратились из Москвы, полные оригинальных и волнующих впечатлений, то Георгий Петрович, найдя меня поздним вечером в Краснодарском аэропорту, где я встречал заместителя министра образования России Любовь Кузьминичну Балясную, молча протянул мне сплошь испещренную медуновской рукой газетную статью в «Комсомольце Кубани», которая носила патриотическое название: «Хранить традиции кубанской земли». Вот тогда я понял: при молчаливом согласии Разумовского меня загнали в искусно расставленный капкан, инкриминировав с помощью сильных мира сего обвинение в «искривлении марксистско — ленинской идеологии в национальном вопросе», а еще хуже — «в призывах к геноциду адыгейского народа». Это был нокаут, как сказали бы боксеры. И убыл я не по своей воле в «почетную» ссылку, а точнее, в неясное политическое небытие, со значительным понижением в должности председателем Темрюкского райисполкома.

Что ж, обиды ни на кого не держу, хотя прошло много лет, а из памяти не выходят внимательные, чуть навыкате, строгие глаза Г. П. Разумовского, которого мне также не в чем винить…