апрель 19 —май 11 Аргентинский дневничок

апрель 19 —май 11 Аргентинский дневничок

Сажусь в «Красную Стрелу». Прощаюсь со своими. Зачем я еду? Куда еду?[ 44 ] — трещит в голове. — Быть ротозеем? Будто в «Клубе путешественников» не посмотрю эту Аргентину. Только отъехали, подходит Товстоногов:

— У вас была такая многотрудная весна, Олег, — за экватором развеетесь. Читали, что я написал о Додине?

— Еще нет. Может, возьмете его в театр?

— Какой у вас замечательный костюм! Бежевое букле! Где брали: в Голубом зале[ 45 ]?

— Что вы, мы туда не вхожи.

Я распрямился — от гордости, что меня рассматривают.

Из купе появился Стржельчик, в таком же букле. Как на карнавале. ГА заметно напрягся:

— И у вас, Владик?

— Я предлагал Жене[ 46 ] сходить с нами, — ответил Владик с чувством победителя.

Он затмевал всем: дорогой французской водой, финскими туфлями на небольшом каблуке, шейным платком, а главное, подачей этого. Букле на нем сидело по-королевски. Я попытался вернуться к тому, с чего начали:

— Ведь можно, наверное, открыть для Додина «единицу»?

— Наверное, это было бы возможно, если бы...

Жест Товстоногова был красноречив: человек предполагает, Бог располагает.

— ..Да, Владик, по поводу костюма... Давайте вернемся к этому вопросу в Ленинграде.

Я попросил Стржельчика заранее договариваться о «форме одежды».

— Не беспокойся, для этого я второй костюмчик купил, — сказал по секрету Стриж — Фасон более летний... Но этот «удар» я заготовил на Аргентину. Ты меня раньше времени не продавай. И разошлись спать.

Летим уже 33 часа. Сначала до Франкфурта. Оттуда до Лиссабона. Через океан до Гаваны. От Гаваны еще через пять часов — Чили. Естественно, не выпускают. Смотрим в окошечки: пусто, только самолеты. А пугали, что будет хунта, военные с автоматами. Нет, все это было в Шереметьево-2. Показывают кино. Но мы без звука смотрим — белые люди платят по доллару и получают наушники. Переводчица спрашивает: «Будете брать?» — зная, что ни у кого нет денег. А если и есть, лучше не подавать виду. Все в липком поту. Обалдевшие. Требуется небольшой допинг — беру сигарету. А ведь до этого шесть лет не курил. Бросил тоже в самолете, когда летел из Алма-Аты. Курил тогда по две пачки в день, за мной едва успевали вытряхивать пепельницы. И вот, когда я потянулся за очередной сигаретой, почувствовал спазм. Задрожали руки. Спросил себя: зачем я это делаю? И бросил. На удивление легко. Откурив более тридцати лет. Думал, что навсегда... Вы, наверное, уже успокоились, мои дорогие, думаете, что мы долетели. А мы еще в воздухе. Но это уже последний перелет: через два часа — Буэнос-Айрес. Миша Данилов объявил, что будет покупать бразильский кофе: «Надо быть идиотом, чтоб не купить здесь кофе!» А кто-то спросонья не понял: «Мы разве в Бразилию летим?» Наконец, на месте. Номер отдельный. Рухнул в постель с мыслью, что пролетел полшарика. А когда проснулся, то обратный путь представил... Вот ужас! Из коридора послышался знакомый голос: «Завтраков не будет! Завтраков не будет! Гостиница г...но, хоть и «Савой». «Савой в доску!» — кто-то ответил. А ведь завтраки обещали.

«Христос воскресе!» — говорит Б., прикрепленный к нам «инструктор», попросту говоря, «стукач», когда мы с Пустохиным выходим из гостиницы. «Воистину!» — отвечаю с гордостью. В этот же день оказался на базаре, где торгуют нашими орденами, граммофонами, посудой, иконами. В общем, утварью — разворованной, проданной за копье. Присмотрелся к серебряной ложке, на ней надпись: «Все Божие да государево». Складень XVIII века всего за 300 долларов. «Откуда?» — спрашиваю я зачем-то. «Из леса, вестимо», — отвечают на ломаном русском. «Подешевле бы... раза в три». — «Сыр бесплатный только в мышеловке бывает. Так и быть, по случаю праздника — отведай нашей пасочки!» Я отведал и о вас подумал. У вас сейчас стол накрыт — и яички, и куличики. Может, засохший кулич меня и дождется?.. После базара — экскурсия в театр Колон. Показали эту огромную фабрику. Шла генеральная «Травиаты». Многие заныли: зачем нам это? Осталось только несколько человек и я тоже. Переводчица была местная, говорила по-украински. Вот я с ней и общался на «суржике». В антракте, после укоров Жермона-отца подошел человек и представился: «Здрасьте, я — Яша Гальперин, ставлю здесь русские оперы. Теперь вот собираюсь «Пиковую». Потом выяснилось, что он на самом деле концертмейстер. А так как Яша родом из Одессы, то помнит неплохо русский и обучает ему певцов. Они недовольны, что у нас такая буква Ы трудная. А заодно он ставит. Спрашивает, что это может значить: «Но я не в состоянии жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее». Это так Германн сказал у Пушкина и всякий русский так может сказать здесь, за границей... Сейчас я уже в номере — на ужин меня ждет банка с сосисками и гречневая кашка. «ХВ.!» — мои дорогие.

Стриж вызывает репетировать «Хануму» — и нашу «звездную» баню[ 47 ]. Все, кому не лень, пришли поглазеть. Хохочут. Действительно, все реплики сходятся с нашей ситуацией: «Зачем он нас сюда позвал?» или «Слетелись по первому зову». А у меня еще в башке: «И зачем я сюда поехал?» После репетиции собрался опустить письмо для Шевелевой. В Америку. Как чувствовал — это будет непросто. Письмо в кармане пиджака держу — никому не показываю. Сева Кузнецов спрашивает: «Ты что-то ищешь?» Действительно, у каждого дома останавливаюсь, думаю: почта!, а это — банк или какой-нибудь «Эл самовар де Распутин». Говорю Севке: «Ты в гостиницу иди, я еще погуляю». Наконец нашел методом исключения. Дышу неровно. Объясняю с трудом, чего мне нужно. Марку покупаю. Мне пальцами показывают, в какое окно. А тут Б. — как из-под земли вырастает. Газеты покупал. «Кажется, он меня только сейчас заметил, — начал прикидывать я, — значит, как покупал марку — не видел. А если и видел, то что? Письмо-то я из кармана здесь не вынимал!» Объясняю Б., что домой хотел весточку. Он меня под руку: «Мы скорее в Ленинград вернемся, чем дойдет твое письмо». Быстро перевожу разговор на другую тему... Кажется, он ни о чем не догадался. Зато я теперь знаю, где почта, и марка уже есть, и на что наклеивать.

Посмотрел здесь новую картину Феллини «Город женщин». Не захватило. Это не «Репетиция оркестра» и тем более не «Ночи Кабирии». Герой в исполнении Мастроянни засыпает в поезде. Ему снится, как незнакомка увлекает его в лес... Мне объясняют умные люди, что это такая аналогия с Данте, когда тот опускается в ад. Что бесы хотят сбить его с пути, издают неприличные звуки, называя это: «изобразить трубу из зада». Что-то похожее ведь есть у Босха. Но одно дело написать это на бумаге или флейточки, воткнутые в зад, изобразить на холсте. Без единого прегрешения против вкуса. Другое дело — череда аттракционов, всевозможных «либидо» в дорогом «повидле». М. постоянно безучастен, даже когда скатывается по желобу в преисподнюю. Неужели М. или любой из нас будет так же спокоен, когда на самом деле туда скатится? Дай-то бог... Когда вернулся в номер и помылся в душе, услышал звонок. Дождался!!! Ваши голоса так близко! Что приглашает сниматься Абдрашитов — хорошо, только ведь два года не прошли и «табу» на «Мосфильме» не снято. Скорее бы, скорее бы увидеть вас... А пока что — спать. У вас уже утро...

Где-то накануне моего пятидесятилетия ко мне подошел Миша Данилов и очень деликатно начал: «Я бы хотел подарить тебе трубку. Мне кажется, трубка бы тебе пошла. Только не знаю пока, какая лучше: классический «бульдог» или «яблоко»? Я ничего не понимал в трубках, мне нравилось только, как курил Копелян, — сам процесс: «Такую, как у Ефима». — «Хорошо, значит «бульдог». У него мундштук покороче, чашечка обрублена в многогранник». В день пятидесятилетия трубка лежала в моей гримуборной. Рядом записка: «Старик, кури и думай, что ты на Темзе». Я так и думал, когда ее курил. До этого Миша уже подарил мне серебряный кортик для разрезания газет. По случаю выхода «Генриха». На самом деле это я должен был что-то ему подарить: ведь Миша помогал мне, когда я так аврально входил в спектакль. Кстати, тогда же он пригласил к себе домой: «Зайди, я хочу дать тебе послушать одну вещь. Очень красивую. Как было бы хорошо для сцены с короной...» Этой «вещью» оказалась увертюра Перселла «Гордиев узел развязан». Я взял пластинку домой, чтобы послушать с Юрой. А Миша мне ее дарит: «Все равно уже в спектакле другая музыка. Пусть будет на память». Действительно, в спектакле были барабаны, трубы, соответствующие площадному, «балаганному» решению. Перселл был бы хорош для другого спектакля — более камерного, сделанного «в эпохе». «Папа, возьми меня, пожалуйста, к дяде Мише», — слезно попросил сын. Мы пошли, и мне кажется, с того момента у Юры началось приобщение к музыке. Пока еще робкое. «Дядя Миша» позволил ему рыться в своей коллекции. Переписали себе джазового Стравинского, его «Историю солдата». Миша еще дал сборник сказок Афанасьева: «Попробуй почитать под музыку. Потрясающе получается...» Он меня уверял, что к музыке никогда не поздно приобщиться: «Пойми, это же вес души. Мы это ощутим уже после смерти. Если семь грамм, как они говорят, то есть как у всех, то это значит: тяжело нам там придется, будем болтаться в душном околоземном пространстве. А если ее пропитать Хайдном (произнесено это было с настоящим немецким выговором), то можно и до одного грамма вес скинуть. И улетит тогда высоко, и легко ей там будет — душечке». Миша сам-то тяжелый, но говорил об «одном грамме» со всей серьезностью. Он вообще — серьезный человек И когда занимается фотографией, и когда трубки мастерит, и когда на сцене. Мне многое нравится — и Хозяин отеля в «Фиесте» — это их работа с Сережей Юрским[ 48 ], и то, что он сделал с Фоменко — «На всю оставшуюся жизнь»[ 49 ]. Замечательные роли! Да, и конечно, Диккенс!..[ 50 ] И даже здесь, в поездке, Миша предельно серьезен. Заходит ко мне и показывает кольцо. С бриллиантом. «Купил!» — с гордостью говорит он. «Ну и жук ты, Миша, — вырывается у меня от досады. — А я вот не знаю, на что деньги потратить. Для меня это такая пытка!» Мы сели пить чай. И просидели почти полдня: «Мне очень приятно с тобой находиться... У нас какая-то незаметная, молчаливая дружба. Незаметная даже нам самим, — разоткровенничался Миша. — Я сейчас книжку читаю о масонском символизме. Так вот, у них часто так бывает — принимают некий кодекс молчания. И это дороже всяких слов, уверений в дружбе. Что мне нравится в масонстве — что они объединяют все религии. Это очень правильно. А знаешь, какие у них основные символы? Первый — риторика! Умение убеждать в своей правоте и еще — скрывать свои истинные мысли и чувства, когда это требуется. Из моих друзей это может по-настоящему только Сережа. Ты согласен?.. Потом идет логика. (Миша задумался.) Пожалуй, это тоже Сережа. А вот музыка — наверное, все-таки я. У меня к ней непреодолимая тяга. Слышу как-то по-своему.. Дальше ты удивишься... В моем представлении ты символизируешь... астрономию! Именно. Я думаю, тебе что-то приоткрыто туда, что-то известно. Иначе как же ты... Если не так, тогда я не знаю, как сделана твоя «Кроткая».

Когда Миша ушел, я сразу же записал этот удивительный монолог.

Приехав в порт, погрузились на огромный катамаран. По мутной воде отправились на званый ужин. Оделись соответствующе, я — в свое букле. Оно здесь имеет успех. Обещали, что будет мясо. Речка неширокая, не больше Мойки. По берегу расставлены коттеджи и у каждого своя пристань с названием: «Дон Педро», «Мендоза» или что-то вроде «Матка-боска-санта-лючия-ди-ламмермур». Бананы растут, орехи и мои любимые корольки. Потом начались эвкалипты и кусты облепихи. Изобилие! Местные говорят ткни палку — и она будет расти! Ехали час. Наконец наша пристань: нам машут, кричат по-русски. Встречает посол с супругой. Всех приглашают внутрь — оказывается, это гостиница, которая арендуется для приемов. Начинается протокольное выступление местных артистов — как в Ленконцерте, только душевней. Разносят вино. Из наших никто себе не отказывает. Раздаются тосты за родину. Просят и нас чего-нибудь исполнить. Женя тут же выходит в круг. Ну, думаю, конец — ведьма! И Б., и посол — все просят ведьму. А Лебедев непрост. Придумал образ русского патриота с уклоном в диссидента. Начал размышлять о Волге. Рулада в мою сторону: «Оказывается, и ты с Волги! Я не знал...» Тут же его заносит: «Как жалко нашу Волгу-матушку! До чего дожили: ни мяса нет, ни хлеба. Голодает наше Поволжье! И до каких это пор...» Его аккуратно подталкивают в бок. А он опять ко мне: «Ты же из Плеса?» Вижу вдалеке банановое дерево и скамеечку. Решаю уединиться. Прошу официанта принести асаду (это их замечательное блюдо) туда, под дерево. Пролетают попугайчики, но ругаются не по-русски.

Можно подвести итоги. Вроде ничего не купил, а денег уже нет. Хрен с ними. Последняя «Ханума» начинается в 17 ч. Отыграю — и я свободен. Завтра — выходной, но и магазины, к счастью, закрыты. Надо купить хлеба. Осталось еще две банки мяса и семь долларов на мелкие расходы. Продержимся.