1990 год

1990 год

январь 2 Строить глазки

Встретили Новый год на даче. За окном — мороз и наряженная голубая елочка, спасибо ей — прижилась... С нами наши друзья — глазник Михеев и его жена Инна.

Отчего-то вспомнилась встреча аж 19б9-го — самый веселый Новый год в жизни! Кто был — Копеляны, Стржельчики, Суходревы, Фетин, Алик Аршанский с Ирой Губановой! Виктор Суходрев «обет молчания» выдерживал железно: выпито было много, но как только доходило до политики, на рот надевался замок. Это запретная тема. Сидели всю ночь: Юрка играл с Фетиным в шахматы, Копеляны и Стржельчики ушли прямо от нас на утренний спектакль. Счастливое было время — за эти годы круг друзей постепенно сужался...

Где-то в третьем часу Михеев стал говорить, что его профессия — «строить глазки» — самая трудная: какие должны быть нервы, руки! Операция за операцией, хрусталики, хрусталики... Выпили за его руки. Я с ним не согласился. Мне кажется, профессия актера, пересаживающего в себя чужую жизнь, сложней и опасней. Каждый вечер, когда выхожу на сцену, поджигаю небольшую кучку листьев, которые до этого убираю в саду. От сильного ветра они опадают на мою траву, теперь их нужно собрать и поджечь. Возможно, нам как-то передаются частицы души того человека, которого я заставляю тлеть или яростно загораться. Возможно, его мысли, его болезни... «Болезни? Ну уж это нет... Это я тебе как врач!» — запротестовал Михеев. «Болезни и смерть», — уточнил я. Если задуматься, сколько раз за свою жизнь я умирал не своей смертью? Сколько жизней прожил — банально звучит, да? И что интересно: когда умру я, на самом деле умру, то кое-кто из моих героев, может быть и не самых любимых, еще поживет. Скажем, Голохвостый. Это все не исследовано: в какой степени мы приближаем или удаляем свой конец тем, что умирает Гарин, Кистерев, Павел Петрович Романов? Кистерев — самая мучительная моя смерть. В репертуарной части БДТ мне всегда давали день отдыха — для восстановления души.

Еще одну смерть скоро предстоит пережить: буду сниматься в «Князе Серебряном». Я — Иван Грозный[ 103 ].

Когда мне было девять лет, отец стал учить играть в шахматы. Показывал, как ходят фигуры. «Вот это король, — говорил он. — Перед смертью Иван Грозный держал его в руках... После бани велел подать шахматы и вместе с этой фигурой упал...» Не знаю, так ли сделает эту сцену Салтыков, но в детстве был подан знак.

«Никакого знака тут нет... обычное совпадение, — снова запротестовал Михеев. — Простоты владеешь профессией и тебе кажется...» Очень многие ею владеют, но влезать в шкуру не любят. Одевают мундир, приклеивают усы... добиваются внешнего сходства. Один молодой артист как-то признался: «Не хотел бы я надеть мундир Павла после вас... Говорят, вещи тоже хранят информацию...» — «О ком? Обо мне, Павле?» — не удержался спросить я. «А это одно... В этом сукне столько боли...»

«Хотел бы я их всех пригласить в гости — как пушкинский Адриян Прохоров. На Новый год...» — «Кого это всех?» — заинтересовался Михеев. «А героев моих — живых или мертвых, всех до единого... Хорошая была бы толкучка... Человек сто на еду бы набросилось... Знают, хозяин хлебосольный...» Сказал — и тут же спьяну увидел перед собой... Коня. Я играл его еще в 54-м. Стало быть, дольше всего с ним и не виделся. Он простер ко мне свои скелетные кости, а я испугался и оттолкнул его — все, как у Пушкина. Солдат поскользнулся, стал хвататься за воздух и с шумом рухнул. Все остальные вступились за него и стали тактично выражать недовольство.

Еще раз выпили за хрусталики.