Катастрофа

Катастрофа

Заканчивавшие свои операции по подготовке ракеты к пуску испытатели эвакуировались на наблюдательный пункт, находившийся примерно в километре от стартовой позиции. Расположен он был на возвышенности, поэтому стоявшая на пусковом столе ракета прекрасно обозревалась. Хорошо были видны и находившиеся на площадке испытатели. Со стартом имелась прямая — "громкая" связь, и поэтому становились известными все подававшиеся команды. Здесь же были смонтированы оптические установки типа артиллерийских перископов и имелись бинокли. С их помощью можно было наблюдать за развитием событий на старте.

Обстановка на наблюдательном пункте была внешне спокойная. Сгустились сумерки, и начали "крутить" фильм с передвижной киноустановки. В помещении играли в шахматы, беседы на любые темы, обсуждения. Но за всем этим чувствовалось напряженное ожидание предстоявшего пуска. Ведь пуск-то был не обычный — первая межконтинентальная ракета конструкторского бюро.

Только что приехавший со старта на наблюдательный пункт инженер Е.А. Ерофеев сразу же прильнул к оптическому прибору, чтобы понаблюдать за тем, как заканчиваются операции, в проведении которых он только что участвовал:

— В артиллерийский прибор я увидел, — вспоминает он, — что люди работают на площадках обслуживания с фонариками, проводят какие-то заключительные работы, связанные с подготовкой к пуску. В какой-то момент на минуту отвлекся, повернув голову в другую сторону. И вдруг кто-то кричит: пуск, пошла! Прильнул к трубе и увидел, что там, где находилась ракета, сильнейший пожар. Сразу же побежали и сели в машины, на которых только что приехали со старта. Но попытка прорваться обратно оказалась безрезультатной. Кругом было оцепление, и нас не пропустили.

О том, что ракета может взорваться, никто и мысли не допускал в первый момент. Стоявший рядом с Е.А. Ерофеевым инженер В.С. Фоменко вспоминал впоследствии:

— Пошли задержки, объявлявшиеся по громкой связи. И вдруг — зарево! Раздались крики: "Пуск, пуск!" Смотрю в бинокль — какой пуск, если установщик еще не отведен…, а потом — горящие люди падают, как снопы. Большинство из нас кинулось к автобусам, надо же ехать, надо спасать, надо помогать нашим ребятам. Нужно отдать должное начальнику наблюдательного пункта. Он дал команду всем гражданским сесть в автобусы, возле дверей поставил по солдату, а водителям приказал без его команды никуда не ехать. А то было бы!

Им вторит инженер А.А. Вередченко:

— На какое-то мгновение я отвлекся, засмотревшись на только что прибывшую очередную машину, а посему стоял спиной к старту. И вдруг как грохнет! Мгновенно повернувшись, естественно ничего еще не понимая, что происходит, увидел находившуюся на пусковом столе ракету в пламени. Причем, располагалось оно почему-то где-то посередине корпуса. В отличие от обычной картины, когда возникнувшее внизу ракеты пламя затем вместе с ней поднимается вверх, на сей раз оно молниеносно распространилось сверху вниз, окутав все вокруг огнем и дымом. Последовала серия одиночных взрывов, мгновенно перешедшая в сплошной грохот. На наблюдательном пункте рядом был расположен окоп с оптическим увеличительным наблюдательным прибором типа артиллерийского перископа. Прильнув к нему, увидел ужасную картину. Вверху на площадке обслуживания на уровне приборного отсека второй ступени ракеты метались беззащитные, обреченные люди, а под ними — море огня. В панике они бросались вниз в бушующую стихию. Взглянул вниз, а там — та же картина — бегут обезумевшие люди с горящей на них одеждой. Большинство ринулось в сторону ограждения из колючей проволоки вокруг старта, кое-кто добегает и пытается перелезть через ограждение, другие, объятые пламенем, беспомощно падают. На следующий день, оказавшись на том месте, где был старт, увидел расплавленный асфальт с торчащими из него солдатскими сапогами и кучу обгорелого обмундирования. Трупы уже увезли.

Инженер Ф.П. Санин услышал только щелчок, повернувшись лицом к старту, увидел, что ракета в пламени, и первая мысль:

— Почему она не поднимается?

Находившиеся непосредственно на старте около ракеты увидели пламя в районе хвостового отсека второй ступени. Некоторым показалось, что запустились рулевые двигатели второй ступени.

Как вскоре станет ясным, запустился маршевый двигатель второй ступени. Своим факелом он прожег днище и разрушил бак окислителя, а затем и бак горючего первой ступени, что и привело к разрушению всей конструкции ракеты.

В результате при работающем двигателе второй ступени произошло соединение и интенсивное взрывообразное возгорание в общей сложности более 120 тонн компонентов топлива. При этом запускались пороховые двигатели разделения ступеней, взрывались воздушные баллоны системы наддува баков. Возникший в результате грандиозный пожар, сопровождавшийся зловещим фейерверком, превратил стартовую позицию в огнедышащий ад. От центра старта с огромной скоростью распространялись концентрические волны огненного смерча, уничтожая все попадавшееся на пути. Взрывное догорание, принявшее лавинообразный характер, продолжалось немногим более двадцати (одно лишь перечисление объектов старта, охваченных пожаром, занимает больше времени) секунд и распространилось на 100–120 метров от старта.

Пожар после выгорания компонентов топлива продолжался еще два часа. Происходило догорание агрегатов и сооружений, их оборудования и кабельных коммуникаций — всего, что могло гореть. Расплавились и сгорели баки ракеты, и лишь относительно хорошо сохранились двигатели ступеней, изготовленные из специальных жаропрочных сталей и рассчитанные на высокие температуры.

Однако вернемся к воспоминаниям К.Е. Хачатуряна:

"Спустившись в бункер, застал всегда спокойного А.С. Матренина в несколько возбужденном состоянии, которое Александр Сергеевич объяснил тем, что на него оказывает сильное давление Р.Г. Григорьянц и все время торопит. Продолжая разговор, зашли в курительное помещение, закурили. Я стал его успокаивать, говоря какие-то банальные истины. И вдруг в этот момент послышались непонятные хаотические сильные звуки от взрывов.

Мы с А.С. Матрениным вбежали в пультовую комнату, там находились в это время оператор пульта подготовки и пуска старший лейтенант В.Н. Таран, инженеры нашего конструкторского бюро, в обязанность которых входил контроль за ходом предстартового набора схемы. Вид у них был ужасный: совершенно бледные, с широко раскрытыми обезумевшими глазами. Я кинулся к перископу и увидел, как на стартовом столе в огне горит наша ракета. Этот жуткий пожар сопровождался взрывами тормозных пороховых двигателей и шаровых баллонов высокого давления.

В это время в бункер забежало несколько обгоревших человек. Мы быстро сняли с них остатки бывшей одежды, а одного даже пришлось раздеть полностью и так, в костюме Адама, уложить на пол в курительной комнате. Вслед за ними забежал генерал-майор инженерно-технической службы А.Г. Мрыкин, бывший первым заместителем начальника Главного управления ракетного вооружения Министерства обороны и одновременно заместителем председателя Государственной комиссии по испытаниям ракеты, и категорически приказал находившемуся поблизости солдату закрыть и задраить массивную входную дверь в бункер. Солдат стал выполнять приказ генерала. Услышав об этом, бывший в воинском звании подполковника А.С. Матренин подошел к солдату и потребовал открыть дверь и впускать в бункер всех. А на возмущение генерала очень спокойно, но твердо заявил:

— Товарищ генерал! Я являюсь ответственным за бункер, и здесь будут выполняться только мои приказы.

Генерал только лишь что-то пробурчал в ответ."

Инженер И.В. Коваль находился в той части бункера, где размещались пультовые средства управления системой измерений.

— Я почувствовал какое-то сейсмическое воздействие на организм, — продолжает он свой рассказ, — как при землетрясении. Невольно подумал — что-то неладное. Подошел к перископу. Посмотрел, а там сплошное ярко-оранжевое море огня. Первая мысль — ракета взлетела и упала на бункер. Эти эмоции видимо были вызваны тем, что перископ сильно приблизил старт за счет большого увеличения. И за ней мгновенно вторая: неужели больше не увижу своего сына Юру, который родился всего три недели тому назад, перед отлетом на полигон. И тут же следом осенила третья мысль, вызванная, видимо, инстинктом самосохранения: нет, наверное, спасусь. Для этого откину ручки перископа, подтянусь на них и удержусь таким образом в висячем положении с надетым противогазом. А компоненты топлива пусть заливают бункер, они до меня не достанут. Конечно из всего, что пришло в голову в этот момент, эта мысль была самая глупая. Ведь я совершенно забыл, что компоненты топлива самовоспламеняющиеся. Но, что было — то было. Так сработала моя психология в экстремальной ситуации.

В это время по громкой связи в бункере прозвучала первая команда А.С. Матренина:

— Всем отойти от пультов и перейти через кабельные аппарели в помещение телеметрии.

Бункер начал заполняться серым едким дымом и гарью. Дышать стало тяжело.

Раздается вторая команда А.С. Матренина:

— Всем одеть противогазы.

Выполнив приказание, почувствовал облегчение, ощутив даже какой-то сладкий привкус на губах. Помня, что за мной числится и второй противогаз, взял его на перевес.

Наконец, раздалась последняя команда:

— Всем покинуть бункер.

Первыми вынесли пострадавших и усадили в санитарную машину, которая увезла их в госпиталь. Я поднялся на поверхность в противогазе, забыв при этом одеть фуражку и плащ…

По установившейся традиции, начиная с ракеты Р-12, киностудия Министерства обороны проводила киносъемки всех огневых стендовых испытаний ракет в подмосковном Загорске в НИИ-229 и запуски первых ракет. Были засняты на пленку и стендовые испытания обеих ступеней и предусмотрены съемки первого пуска ракеты Р-16. Им-то и уготовила судьба запечатлеть страшную картину и масштабы происшедшего на старте.

В тот роковой день операторы студии Министерства обороны расставили аппаратуру для проведения киносъемки с трех позиций, и задолго до момента пуска все было готово к работе. Когда случился несанкционированный запуск двигателя второй ступени, руководитель съемочной группы дал команду на включение дистанционной киноаппаратуры. Это и позволило зафиксировать многие важные моменты случившегося.

Компоненты топлива, выплеснувшиеся из баков, облили стоявших вблизи испытателей. Огонь мгновенно пожирал людей. Ядовитые пары отравляли насмерть. В кадрах кинохроники отчетливо видно, как горела ракета, установщик, как пытались испытатели укрыться и спастись в аппаратурной будке установщика, тоже объятой пламенем, как обезумевшие люди, оказавшиеся на площадках обслуживания, не видя иного выхода, прыгали прямо в огонь, вспыхивая, как свечи. Спасаясь, люди пытались убежать от горящей ракеты, но огромная температура на довольно значительном удалении от эпицентра пожара вызывала возгорание одежды, и многие из них, как огненные живые факелы, сгорали полностью, не успев сделать и нескольких шагов, увязнув в расплавленном битуме.

Все это видно на экране, на фоне зловещего, багрово-красного зарева, как роковой рефрен, сопровождавшего сменяющиеся кадры: один упал, руками пытается сделать какие-то спасительные движения, пытаясь сорвать с себя одежду, другой еще предпринимает попытку бежать, третий достиг колючей проволоки и пытается преодолеть ее, многие, оказавшись во рве, пытаются сбить с себя огонь и вырваться из него. Люди в этой критической ситуации совершали поступки, выходившие за пределы обычных понятий о физических возможностях человеческого организма.

Многие, спасаясь бегством и очутившись уже в безопасной зоне во рву или на песке, вместо того, чтобы сбросить с себя одежду или, упав на землю, потушить огонь с помощью песка, стремились как можно дальше удалиться от пылающего старта, пытаясь преодолеть проволоку, запутывались в ней. Перед пуском была дана команда снять секции решетки с приямка для сбора разлившегося компонента. Боялись, что струя двигателя, отразившись от бетона, может поднять их и повредить корпус ракеты. Эта мера сослужила плохую услугу. Бежавшие испытатели, попадая в канаву, обжигались кислотой.

Около контрольно-пропускного пункта за проволочным ограждением находилась специальная машина с аварийно-спасательной командой. Машина сразу заехала на территорию, и спасатели стали помогать добегавшим охваченным пламенем людям — бросали на землю и сбивали огонь песком (ничего другого не было). Прибывшие специальные санитарные машины догоняли людей, прорвавшихся через колючую проволоку ограждения и бежавших в степь.

Выйдя из бункера, И.В. Коваль пошел в направлении к контрольно-пропускному пункту.

— Я наблюдал, — продолжает вспоминать он, — как широким фронтом с запада на восток, прижимаясь к земле, двигался тяжелый шлейф свинцового цвета дыма. А на старте в это время полыхало море огня, захватив большую территорию.

Когда отошел от бункера примерно на 50 метров, из дыма неожиданно выросла фигура стройного офицера-подполковника, который бежал в направлении бушевавшего огня. Увидев меня, он обратился с вопросом:

— Маршала ты не видел?

Я ответил, что видел его по часовой готовности. Выслушав ответ, офицер спросил:

— А противогаз у тебя есть?

Получив остававшийся у меня запасной противогаз, он быстро одел его и убежал в направлении полыхавшего старта. Когда много позднее я рассказал об этом эпизоде, участники тех событий решили, что, по всей видимости, это был старший адъютант маршала подполковник Н.М. Салло. При подходе к контрольно-пропускному пункту увидел две грузовые машины обслуживания — КУНГи, на полу которых лежали пострадавшие от огня люди. Слышались стоны. Кто-то из сопровождавших КУНГи крикнул:

— Нужна вода!

На это ему ответили, что воды нет, а посему "гони" в жилую зону, и машины уехали.

Потрясенный увиденным, я долго шел потом в гостиницу. Сильно замерз, так как в бункере осталась моя верхняя одежда, а температура к ночи опустилась до нуля градусов…

Когда масштабы пожара уменьшились настолько, что стало возможным аварийно-спасательной команде приступить к тушению и ликвидации последствий катастрофы, была оказана первая помощь и завершена эвакуация получивших ожоги и отравления оставшихся в живых участников испытаний.

"В процессе пожара, — продолжает вспоминать К.Е. Хачатурян, — через кабельные аппарели бункер стал наполняться дымом и гарью. Дышать становилось все тяжелее. Вскоре А.С. Матренин дал команду выйти всем из бункера. Первыми вынесли пострадавших и усадили в санитарную машину, которая увезла их в госпиталь. А остальные сели в автобус, доставивший всех на сорок третью площадку".

"На площадке перед гостиницей, — рассказывает К.Е. Хачатурян, — собрались все участники испытаний, к этому времени уже вернувшиеся с наблюдательного пункта, и когда мы вышли из автобуса, они смотрели на нас, как на пришельцев "с того света". А Виктор Иванович Кузнецов сгреб меня в охапку, приподнял на высоту своего роста и с возгласом "Живой! Живой!" стал кружиться. Оказывается, он со своими заместителями З.М. Цециором и О.Ю.Райхманом, а также В.С.Будник и А.М.Гольцман во время аварии находились в аппарели, где размещались дизель-генераторы электроиспытаний, и по шлемофонной связи последним слышал мой голос, когда я докладывал В.А. Концевому про разъем ШПС с верхней площадки обслуживания, и был уверен, что я остался наверху". И по прошествии многих лет с грустью в голосе, заново переживая события тех дней, заканчивает Ким Ефремович, на протяжении многих часов ходивший по краю пропасти и волей случая вышедший из смертельной опасности целым и невредимым.

К этому времени аварийно-спасательная команда увезла уже всех погибших и раненых, и на стартовой площадке находились только груды сгоревшего искореженного металла — все, что осталось от первой красавицы-ракеты Р-16 и ее стартового комплекса.

Вернувшиеся со старта и наблюдательного пункта были до предела возбуждены. Начались разговоры. Все, у кого имелась хоть какая-то информация, пытались обменяться ею с сослуживцами. Число погибших и пострадавших определяли путем опроса — ходили со списками по номерам гостиниц и медпункту и крестиками делали соответствующие пометки. Одновременно начали свою следственную деятельность сотрудники органов госбезопасности. По горячим следам пытались восстановить картину случившегося, собрать материал для предстоящего расследования директор днепропетровского ракетного завода Л.В. Смирнов и В.С. Будник, который прибыл на полигон в день аварии. Выясняли, какие и под чьим руководством проводились операции перед запуском двигателя. Атмосфера в гостинице была гнетущая. Настроение такое, что вот-вот приедет "черный ворон", всех увезут и поминай, как звали. Обстановку обреченности усиливало впечатление от сцены на старте, стоявшей перед глазами ее очевидцев: по старту метались сотрудники органов госбезопасности, пытаясь что-то выяснить по горячим следам. А их руководитель — полковник, приставив пистолет к дежурному по площадке офицеру, под угрозой застрелить, требовал от него ответить, где маршал М.А. Неделин. Между тем дежурный по старту во время катастрофы находился совсем в другом месте и не мог, даже при большом желании, вследствие этого что-то видеть, чтобы ответить на вопрос. Каждую минуту приходили и говорили: кто погиб, кто живой, кто на больничной койке, кому удалось спастись, минуя медпункт…

В гостинице к заместителю М.К. Янгеля по рулевым двигательным установкам И.И. Иванову подошел генерал-майор А.Г. Мрыкин и, справившись, не видел ли он Главного, предложил:

— Давайте поедем на стартовую площадку и поищем Михаила Кузьмича.

К этому времени пожар уже был потушен, никого не видно на территории, лишь множество обгоревших трупов, от некоторых остались одни скелеты. Вдвоем походили по площадке, пытались вопрошать:

— Здесь никого нет? Здесь никого нет?

Но ответа не услышали, выгоревший старт молчал, отвечать было некому.

Михаил Кузьмич чудом остался жив. Позднее в присутствии инженера К.Е. Хачатуряна рассказывал, что он захотел курить, но делать этого прямо на площадке, как позволяли себе некоторые начальники, не стал, решив:

— Какой я подам пример как Главный конструктор? И направился в сторону курилки. Проходя мимо маршала Неделина, хотел пригласить и его покурить, но не решился и прошел один. Когда дошел до курилки и зажег спичку, то удивился, что от нее так озарилось все вокруг. Но одновременно донесся звук, я обернулся назад и увидел всю эту жуткую картину.

Между прочим, в некоторых источниках утверждается, что в роли спасителя М.К. Янгеля выступил генерал А.Г. Мрыкин, который буквально за несколько минут до взрыва пригласил его покурить, и они отошли в сторону курилки, находившейся примерно в ста метрах от старта.

Едва придя в себя, рискуя собственной жизнью, М.К. Янгель бросается навстречу бушующей стихии, стараясь вывести обезумевших людей из огненного ада. Обжег руки и продолжал подвергаться смертельной опасности до тех пор, пока сослуживцы насильно не эвакуировали его и увезли в гостиницу. И едва перебинтовали руки, как он опять возвращается на горящий старт.

А А.Г. Мрыкин и И.И. Иванов, не обнаружив никого на старте, вернулись в гостиницу, где им сказали, что Михаил Кузьмич находится в своем номере.

Зайдя в комнату, они увидели Главного, лежавшего одетым, с перебинтованными руками, в постели. На лице печать обреченности, сильных переживаний человека, чувствующего свою вину. Генерал стал его успокаивать, пытаясь как-то морально поддержать. Обменявшись несколькими фразами, А.Г. Мрыкин вышел.

Михаил Кузьмич на какое-то мгновение задумался, а потом, обращаясь к оставшемуся своему заместителю, решительно произнес:

— Я не знаю, что со мной будет. Прошу коллектив об одном — сохраните это направление.

И, продолжая о чем-то думать, добавил:

— Ну, а Вам надо отдохнуть. Завтра предстоит тяжелый день, будет много работы.

Часов в одиннадцать вечера прошел слух, что М.К. Янгелю звонил Н.С. Хрущев и сказал:

— Товарищи, спокойно. К Вам летит комиссия во главе с Брежневым.

Это сильно подействовало и даже несколько успокоило. Однако разговор Главы государства и Главного конструктора для последнего был не такой простой. Когда он доложил, что Неделина не нашли, а в числе погибших Главный конструктор системы управления Коноплев и его заместитель, заместитель Глушко и два его заместителя, Н.С. Хрущев строго спросил:

— А где в это время находился технический руководитель испытаний?

По тону и характеру вопроса М.К. Янгель почувствовал, что лично для него он ничего хорошего не предвещал — "хана", как любил говорить Михаил Кузьмич. А потому и воспринял его как намек партийной бонзы на суровую для себя кару.

"Помню, пройдя допрос тандема Смирнов — Будник, который подробно протоколировался, — заканчивает воспоминания о том дне К.Е. Хачатурян, — я с дрожью во всем теле вошел в комнату, где жил. Там уже находились Б.Н. Александров, А.М. Бондаренко, В.И. Кукушкин, А.А. Полысаев и еще несколько уцелевших участников тех событий. Они вспоминали, где и когда видели в последний раз наших товарищей, которые не вернулись в гостиницу. Приняв свою дозу "успокаивающего", я присоединился к ним. Вдруг открывается дверь и заходит к нам Михаил Кузьмич. Вид у него был удрученный, в какой-то телогрейке без рукавов, сильно ссутулившийся. Такого Кузьмича мы никогда не видели. У меня в сознании мгновенно пронесся образ подбитого горного орла, который не парит в небе, как ему суждено природой, а еле волочит по земле свои большие крылья. Приглушенным голосом обращаясь к нам, он сказал:

— Ребята, мне только что выразил недоверие Хрущев. Я очень прошу — пусть один из вас придет ко мне и выскажет мнение всех здесь присутствующих. Это для меня очень важно.

Ничего больше не добавив, Михаил Кузьмич тут же вышел.

Все мы были в гнетущем, подавленном состоянии, которое нарушил А.А. Полысаев:

— Ребята, надо написать, — произнес он задумчиво.

— Кому и о чем? — спросил кто-то из находившихся в комнате.

— Кому написать и о чем писать, я не знаю. Но что нужно написать, я знаю точно, — ответил Леша.

После этой "крылатой фразы" мы делегировали А.А. Полысаева выразить Михаилу Кузьмичу нашу полную поддержку, мужскую преданность ему и клятву — приложить все свои силы, чтобы довести начатое дело до конца в память о всех погибших. И клятву эту мы выполнили с честью".

По прошествии некоторого времени группа сотрудников конструкторского бюро решила пойти к Главному в номер и поддержать его хотя бы для начала устно в столь критической, прежде всего для него, ситуации.

Уже ночью, подчиняясь скорее инстинкту самосохранения, чем осознанным действиям, преодолел путь из бункера до гостиницы И.В. Коваль.

— Подойдя к гостинице, — продолжает он свой рассказ, — сразу оказался в обстановке какой-то необыкновенной, гнетущей тишины. Раньше такого никогда не было. Всегда по вечерам из открытых окон раздавались песни, слышались громкие разговоры. Даже промелькнула мысль, что в гостинице никого нет. Двигаясь по коридору, невольно отметил, что почти во всех номерах двери открыты. Заглянул в один из них — в нем стоит молча группа наших сотрудников. Поразило, как люди переходят из номера в номер, бесшумно, как будто на цыпочках. Наконец при подходе к своей комнате встретил В.С. Фоменко. Он посмотрел на меня как-то вопросительно:

— Ты откуда?

— Со старта.

— А кто еще был с тобой?

Выслушав мое сообщение о том, кто был в бункере, Вячеслав Степанович сказал:

— Я сейчас пойду доложу об этом Михаилу Кузьмичу.

Как потом выяснилось, по указанию Главного был составлен список тех, кого удалось найти. Оставил противогаз в своем номере. Пытаясь отвлечься от всего увиденного и выйти из полушокового состояния, встречаясь с людьми, машинально пошел по этажам гостиницы. Оказавшись около номера, где жил М.К. Янгель, услышал доносившиеся оттуда голоса. Когда зашел в комнату, то там уже было несколько человек из нашего КБ. Они внимательно слушали Михаила Кузьмича, который приглушенным голосом, невольно уносясь воспоминаниями в прошлое, рассказывал сослуживцам об истории своей родословной. И тогда я впервые узнал, как и почему его дед оказался в таежной глухомани и возникла сибирская ветвь Янгелей, имевшая украинские корни. Чувствовалось, что, обращаясь к дорогому для каждого детству, он не только хотел отвлечься сам, но и как-то пытался снизить стрессовую нагрузку сотрудников, переживавших всю тяжесть происшедшей трагедии. Так, почти без сна, прошла вся ночь…

В течение ночи на полигон прибыли госпитали из трех городов: Москвы, Ленинграда, Ростова-на-Дону. В последующие дни тех, кому требовалась пересадка кожи, эвакуировали в Москву в Центральный военный госпиталь имени Бурденко. Последний самолет с пострадавшими улетел первого ноября. Всего было отправлено 14 человек. Их всех осмотрел Главный хирург Советской Армии А.А. Вишневский. Его заключение — трое не выживут. К сожалению, крупный специалист в области медицины оказался прав.

Все участники и свидетели происшедшего были настолько травмированы морально и психологически, что многие ничего из происшедшего в момент взрыва и возникавших вследствие этого ситуаций просто не помнили. Особенно, как добирались в гостиницу, в какой последовательности развивались события на другой день с утра, даже в последующие дни. Некоторые из тех, кому чудом удалось спастись, находились в таком глубоком шоке, что для выведения их из этого состояния и приведения в чувство приходилось принимать особые меры воздействия. И в этой ситуации любые средства были приемлемы, если они давали положительный эффект. Пострадавших заставляли пить концентрированное молоко, срочно доставленное в гостиницу и медпункт. Взята была на вооружение и народная медицина: насильно вливали в рот по стакану спирта, и после сразу следовавшего сна люди приходили в чувство. Впрочем, к спиртовым процедурам для снятия напряжения в этот вечер прибегали почти все свидетели случившегося. Добро, этого "лекарства" в те времена на полигоне было в избытке.