ГЛАВА XV

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ГЛАВА XV

Прибытие союзнической миссии генерала Пуля в Екатеринодар. — Приезд капитанов Бонда и Ошэна на Дон. — Торжественная встреча их в Новочеркасске. — Поездка по Войску.

На Дону союзников ожидали уже около года. Большая часть интеллигенции была настроена к союзникам любовно и восторженно. Благодаря широкому распространению в России английской и французской литературы, французы и англичане, несмотря на свою удаленность, были ближе русскому сердцу, нежели немцы. Немцы пользовались симпатиями и нравились простым казакам, как серьезный, трудолюбивый народ, на француза простые люди смотрели с некоторым презрением, на англичанина с недоверием. Крепко сидело в простом русском народе убеждение, что в решительные минуты успехов русских всегда «англичанка гадит». Но интеллигенция вся была на стороне союзников и ожидала их с восторженным нетерпением.

Прибытие союзников, это была эра в понятиях всего русского общества. Поворотная точка в борьбе с большевиками. Придут союзники, и сейчас же быстрое наступление, победы, и Москва и Петроград, и свидание с родными, и конец казням и большевистскому застенку. И время до занятия Москвы при помощи союзников измерялось неделями. Ну, через два месяца, весною, самое позднее, все будет кончено. И одни видели земский собор и выборы царя, другие — Учредительное Собрание и президента, — это было неоспоримо.

Ведь должна же была вся эта разруха, наконец, кончиться!!..

Союзники приехали в Новороссийск; их торжественно встречали. В Новочеркасске знали до мелочей, до самых мельчайших подробностей все, что было. От Англии приехал генерал Пуль, немного знающий по-русски, и полковник Кисс, хорошо говорящий по-русски, от Франции — капитаны Фукэ и Бертелло и лейтенант Эрлих (Erlich). Последний говорит по-русски, как русский. Знали, что у добровольцев вышло недоразумение с русским гимном. Пили на торжественном обеде за великую, единую, неделимую Россию. Музыкантам надо было играть что-либо после. Заиграли преображенский марш. Тогда генерал Пуль попросил сыграть русский гимн. Переглянулись, пошептались и опять заиграли преображенский марш. Это оттолкнуло от Деникина монархически настроенные элементы, а их было немало, особенно в гварском отряде Кутепова.

Когда в Новочеркасске узнали об этом, командующий армией, в распоряжении которого находился войсковой хор, спросил атамана, что играть, если будут пить за Россию.

— Русский гимн, — отвечал атаман.

— Какой? — спросил генерал Денисов.

Я знаю только один русский гимн — «боже, царя храни», и, пока не написан и не утвержден другой, мы и должны его играть. Великая Россия относится к прошлому, в настоящем — России нет, а будущего мы не знаем… — ответил атаман.

Вопрос был сделан не напрасно. По видимому, в программу союзников входило нащупывание политических настроений в массах и этим путем.

25 ноября в Новочеркасск прибыли союзники. Они шли до Мариуполя на миноносцах, а потом по железной дороге на Таганрог, Ростов и Новочеркасск. Как потом признавался капитан Бонд, ехали не без страха. А что, если на Дону большевики? Как-то проедут? Небольшие рабочие команды, которые они видели в Севастополе, принадлежавшие к составу добровольческой армии, внешним видом своим доверия не внушали. Союзных офицеров отговаривали ехать на Дон. Там, дескать, весь порядок держится на немцах, а немцы ушли, и там, как на Украине, беспорядки и большевики.

Однако, в Мариуполе их ожидал поезд атамана. Прекрасные вагоны, вагон-ресторан с обильной едой и винами, которых они давно не видели, электрическое освещение, безупречная чистота, бравые провожающие поезд конвойные казаки и точное, по расписанию, движение поезда их успокоили.

Новочеркасск был полон гостей. Прибытие союзников на Дон было торжеством политики атамана, ожидались речи глубокого политического значения, и присутствовать на этом торжестве были приглашены представители добровольческой армии, Кубани и народов Северного Кавказа и астраханский атаман.

Автомобили длинной вереницей двигались по середине бульвара Крещенского спуска, и им сопутствовали тихо-торжественные певучие звуки донского гимна и несмолкаемое ура жителей и войск. По одну сторону бульвара стояли войска, по другую — дети учебных заведений. И за теми, и за другими толпа народа, из которой непрерывно летели и сыпались дождем цветы осени, нежные пушистые хризантемы.

С собора шел перезвон; все духовенство в золотых ризах ожидало своих избавителей. Как только союзники вошли в собор, приехал атаман, и начался молебен.

После молебна мимо союзников, окруженных восторженной толпой народа, проходили войска.

В тот же день в большом зале атаманского дворца был обед на 100 кувертов.

Атаман произнес свою речь по-французски, — он приветствовал союзников, как друзей великой России. Он напомнил о вековом долге Франции, обязанной и за свою свободу в 1814 году и за свое спасение в 1914 — 15 и 1916 годах….

…«Сто четыре года тому назад в марте месяце французский народ приветствовал императора Александра I и российскую гвардию. И с того дня началась новая эра в жизни Франции, выдвинувшая ее на первое место.

«Сто четыре года тому назад наш атаман граф Платов гостил в Лондоне.

«Мы ожидаем вас в Москве! Мы ожидаем вас, чтобы под звуки торжественных маршей и нашего гимна вместе войти в Кремль, чтобы вместе испытать всю сладость мира и свободы!

«Великая Россия! В этих словах все наши мечты и надежды!

«А пока… Пока мы печальны, ибо все так же льется кровь казаков, и наши силы напряжены до последней степени, чтобы спасти отечество…»

После речи атамана встал капитан Бонд и заявил, что он И капитан Ошэн уполномочены заявить донскому атаману, что они являются официально посланными от союзников, чтобы узнать о том, что происходит в России. Союзники помогут всеми силами и всеми средствами, не исключая и войск, донским казакам и добровольческой армии.

Эти слова были покрыты громовым ура! И особенно ликовали члены круга, фронтовые казаки, те люди, которых война касалась непосредственно.

Затем шли тосты за войско Донское, за союзников, и, наконец, капитан Бонд сказал:

— Я провозглашаю тост за великую Россию и я хотел бы услышать здесь ваш прекрасный старый гимн. Мы не будем придавать значения его словам, но я бы хотел услышать только его музыку!..

Едва только переводчик кончил переводить слова английского офицера, как атаман, при гробовом молчании всего зала отчетливо сказал:

— За великую, единую и неделимую Россию! Ура!

Величаво мощные, волнующие сердце, могучие звуки старого русского гимна были исторгнуты из скрипок и труб. Все мгновенно встали и застыли в молитвенных позах. Архиепископ Гермоген плакал горькими слезами, и слезы лились по его серебристой седой бороде. Все были глубоко растроганы охватившими вдруг воспоминаниями прошлого и тяжелыми думами о настоящем.

Едва гимн кончился, громовое ура потрясло зал и не смолкало до тех пор, пока музыканты не начали играть снова гимн. Они принуждены были повторить его четыре раза.

Англичане и французы вынесли впечатление, что на Дону настроение монархическое. Но это было верно только отчасти. Русский гимн напомнил всем собравшимся времена великой славы русской, времена побед, а не поражений, времена благородного самопожертвования, а не подлой измены. Но если бы спросили казаков, хотят ли они вполне вернуться к старому, более половины решительно ответили бы — нет!

Простые казаки и крестьяне не желали реставрации, потому что с понятием о монархии первые связывали поголовную принудительную воинскую повинность, обязанность снаряжаться за свой счет и содержать верховых лошадей, не нужных в хозяйстве, казачьи офицеры связывали с этим представление о разорительной «льготе», плохие стоянки и бесправное положение. Крестьяне думали о возвращении помещиков и о наказании за те разорения, которые они сделали в помещичьих усадьбах, в остальном им было все равно, республика или монархия, потому что по существу немногие понимали разницу. Казакам, кроме того, нравился их новый самостоятельный строй, их тешило, что они сами теперь обсуждают такие серьезные вопросы, как вопросы о земле и земельных недрах. Что предполагала и чего желала донская интеллигенция, сказать трудно. Она давно уже раскололась на два противоположных лагеря — монархистов и социалистов-революционеров. Все, кто считал себя передовыми, просвещенными людьми — учителя, юристы, — все это было настроено крайне лево, и тем не менее и они восторженно приветствовали русский гимн. Русский гимн был для них русским, но не царским гимном. Играли же и признавали они донским гимном «Всколыхнулся, взволновался православный тихий Дон», но когда пели его, то пели с новыми словами, где исключалась и преданность монарху, и готовность отдать свои жизни за царя, за славу и победу.

Позднее, когда французский лейтенант Эрлих, встретивший новый год в офицерском собрании л. — гв. казачьего полка и слышавший, как там играли русский гимн, настойчиво говорил атаману, что «такая проповедь монархизма неуместна и не входит в планы союзников», атаман сказал ему:

— Что прикажете мне играть, когда величают великую, единую и неделимую Россию?

Эрлих молчал.

— Большевики играют вашу марсельезу, но это гимн Франции, но не России, — продолжал атаман.

— Да, марсельезу играть неудобно, — согласился Эрлих.

— У меня две возможности: играть в таких случаях «боже, царя храни», не придавая значения словам, или играть похоронный марш. Я глубоко верю в великую, единую и неделимую Россию и потому играть похоронный марш не могу!.. Я играю русский гимн, и он всегда останется русским, что бы ни случилось.

Атамана за это за границей считали монархистом.

Русский гимн как бы еще теснее спаял все общество, собравшееся в атаманском дворце. Капитан Бонд, взволнованный всем виденным, несколько раз повторил: «Как это хорошо! Как хорошо все то, что я вижу!».

27 ноября союзники посетили Донской мариинский и Смольный институты.

— А не забыли ваши барышни своего русского гимна? — спросил капитан Ошэн у начальницы института. — Не могли бы они нам спеть его на прощанье?

Начальница бросила вопросительный взгляд на атамана. Атаман кивнул головой.

— Mesdemoiselles, — сказала начальница детям, — иностранные гости спрашивают, не забыли ли мы наш русский гимн. Споем им его!

Никто ничего не говорил и не подсказывал девушкам, это все случилось в полной мере неожиданно. Все институтки, как одна, повернулись к иконе своей покровительницы Марии-Магдалины, и девичий хор дружно и согласно запел «боже, царя храни». И это была молитва, а не гимн, молитва, пропетая с глубоким чувством, с чистыми слезами умиления на глазах…

Вечером был раут, на котором присутствовало все новочеркасское общество и с которого атаман в 12 часов ночи увез гостей прямо на позицию.

28 ноября иностранцы были представлены на станции Кантемировка командующему южной армией генералу от артиллерии Иванову, смотрели его войска, а затем по морозу при небольшой метели поехали в Богучар, Калач и Бутурлиновку. Повсюду в слободах и селах их встречали крестьяне Воронежской губернии с хлебом-солью. В Бутурлиновке союзники видели доблестный георгиевский Гундоровский полк.

По возвращении с позиций северного фронта атаман показал союзникам Русско-балтийский завод в Таганроге, на котором только что начиналась работа, чистились и устанавливались станки для изготовления снарядов и ружейных патронов. Из Таганрога после интимного сердечного обеда в собрании л. — гв. атаманского полка союзники поехали на свои миноносцы в Мариуполь, а капитаны Бонд и Ошэн отправились в Екатеринодар с подробным докладом главам миссий генералу Пулю и капитану Фукэ о всем, что они видели и слышали на Дону.

Они вывозили с собою самые отрадные и самые светлые воспоминания, о донских казаках, они видели прочное, живущее полною жизнью государственное образование, где правил народ через свой круг, и где был атаман, и по некоторым, чисто внешним признакам они полагали, что весь Дон политически — монархисты…