А.С. ЛУКОМСКИЙ. Зарождение добровольческой армии[42]

А.С. ЛУКОМСКИЙ. Зарождение добровольческой армии[42]

В Новочеркасск поезд пришел поздно вечером 23 ноября (6 декабря) [1917 г.].

На вокзале был дежурный офицер, который указывал приезжавшим офицерам и юнкерам, где им можно остановиться.

Я поехал переночевать в общежитие, а утром 24 ноября (7 декабря) перебрался в гостиницу.

Первое лицо, которое я увидел в гостинице, был председатель Государственной Думы М.В. Родзянко, которого, под видом тяжело больного и в загримированном виде, доставили из Москвы в Новочеркасск.

Затем я встретился с генералами Деникиным, Романовским и Марковым, добравшимися накануне благополучно до Новочеркасска.

От них я узнал, что в Новочеркасске — генерал Алексеев, который, в полном согласии с атаманом донского казачьего войска приступил к формированию добровольческой армии для борьбы с большевиками[43].

Генерал Алексеев приехал в Новочеркасск, в первых числах ноября.

Я пошел к нему.

М.В. Алексеев сказал мне, что он решил сформировать на Дону добровольческую армию; что в Петрограде и в Москве им образованы общества для помощи офицерам; что эти общества поддерживают тесное общение с общественными организациями, помогающими им материально, и они будут направлять на Дон всех желающих офицеров, юнкеров и кадет старших классов; что союз общества офицеров, с своей стороны, примет все меры для облегчения желающим офицерам пробраться на Дон и из других районов.

Я на это ответил, что мне представляется необходимым, чтобы он кликнул клич, призывающий офицеров немедленно направляться на Дон; что его имя среди офицеров очень популярно, и на его клич потекут на Дон не сотни, а десятки тысяч офицеров.

Генерал Алексеев на это мне ответил, что сам он об этом думал, но сделать это он пока не смеет.

— Как же я могу обратиться с таким воззванием к офицерам, раз в моем распоряжении нет средств. Ведь и теперь, когда имеется всего около пятисот офицеров и юнкеров, я не сплю по ночам, думая, как мне их прокормить, как их одеть.

На это я ответил, что — будет сила, будут и деньги.

— Рискнуть надо; без этого вы, Михаил Васильевич, армии не сформируете. Ведь надо знать нашу общественность: они не дают и не дадут больших средств, пока не будут уверены в успехе, пока в вашем распоряжении не будет достаточной силы. А вы не можете собрать эту силу, не имея средств. Получается заколдованный круг. Повторяю, что не только можно, а должно рискнуть.

Генерал Алексеев сказал, что он еще подумает.

Прощаясь со мной, генерал Алексеев сказал, что нам надо в ближайшие дни условиться относительно дальнейшей совместной работы.

25 ноября (8 декабря) генерал Деникин и я пошли к донскому атаману генералу Каледину.

Генерал Каледин принял нас очень серьезно, сказал, что, работая в полном согласии с генералом Алексеевым, он убежден, что генералу Алексееву удастся сформировать хорошую добровольческую армию, а ему — донскую. Затем он сказал, что очень рад приезду на Дон целой группы генералов, которые помогут наладить организационную работу, но, — прибавил генерал Каледин, — «имена генералов Корнилова, Деникина, Лукомского и Маркова настолько для массы связаны со страхом контр-революции, что я рекомендовал бы вам обоим и приезжавшему генералу Маркову пока активно не выступать; было бы даже лучше, если б вы временно уехали из пределов Дона».

После этого генерал Каледин добавил:

— Я отнюдь не настаиваю, чтобы вы уезжали с Дона. Если вас это не устраивает, то оставайтесь, и вы будете гостями донского казачества; но я, зная обстановку, счел своим долгом высказать, что вам лучше временно уехать. Я убежден, что в самом ближайшем будущем ваше присутствие здесь будет совершенно необходимо; тогда вы вернетесь, и мы вместе будем работать.

Деникин, Марков и я решили уехать из Новочеркасска.

Генералы Деникин и Марков решили ехать в Екатеринодар, а я — во Владикавказ.

Выехав из Новочеркасска 26 ноября (9 декабря), мы благополучно проскочили через Ростов.

27 ноября (10 декабря) в Ростове произошло выступление местных большевиков, к которому присоединились бывшие в городе солдаты и матросы.

Город был в их руках несколько дней.

В подавлении восстания приняла участие первая, сформированная в Новочеркасске рота будущей добровольческой армии.

* * *

Приехав во Владикавказ, я поселился в небольшой гостинице и страшно скучал, ожидая вестей из Новочеркасска.

Один мой знакомый просил меня занести во Владикавказе письмо к Топе Чермоеву, председателю союза горцев.

Чермоев меня очень любезно принял и в разговоре спросил, не согласился ли бы я помочь горцам сорганизоваться и устроить приличную армию.

Я отказался, сказав, что теперь обстановка такова, что можно ожидать резни между горцами и терскими казаками и что в этом случае мое положение могло бы оказаться более чем странным.

Настроение во Владикавказе было напряженное. Почти каждую ночь разбойники-осетины делали набеги на город и грабили магазины.

По вечерам я часто бывал у атамана терского казачьего войска Караулова; от него узнавал обстановку.

В этот период началось движение в тыл отдельных частей с кавказского фронта. Терская область и Ставропольская губерния стали наполняться большевистски настроенными солдатами. То там, то здесь начинали вспыхивать беспорядки. Началось брожение и в некоторых станицах Терского казачьего войска.

Атаман Караулов постоянно разъезжал и насколько возможно поддерживал порядок.

Во время одной из таких поездок, около половины (конца) декабря, на станции Прохладной взбунтовавшаяся толпа отцепила его вагон от поезда, и он был убит.

12/25 декабря я получил телеграмму от Завойко (бывший ординарец Корнилова), что он вместе с генералом Корниловым будут во Владикавказе 13/26 декабря.

В этот день Завойко приехал, но один.

Он мне сказал, что генерал Корнилов после неимоверно трудного путешествия 6/19 декабря приехал в Новочеркасск[44], что, познакомившись с обстановкой, сложившейся в Новочеркасске, генерал Корнилов решил, что ему там нечего делать, и решил проехать во Владикавказ, где сговориться со мной, вызвать из Екатеринодара генерала Деникина и решить, что делать дальше; что все к отъезду было готово, но в последнюю минуту генерал Корнилов, под давлением московских общественных деятелей, изменил свое решение и остался в Новочеркасске.

14/27 декабря я получил телеграмму от генерала Эрдели, что генерал Корнилов меня вызывает.

В Новочеркасск я приехал 16/29 декабря; из Екатеринодара приехали туда же генералы Деникин и Марков.

Я застал генерала Корнилова в большом колебании.

Формирование добровольческой армии было уже начато генералом Алексеевым.

По характеру генералы Алексеев и Корнилов мало подходили друг к другу.

Генерал Корнилов считал, что дело может пойти успешно лишь при условии, если во главе будет стоять один человек; генерал Алексеев говорил, что роли можно распределить; он указывал, что в его руках останутся финансовые вопросы и политика (внешняя и внутренняя), а генерал Корнилов всецело займется формированием армии и ее управлением.

Генерал Корнилов доказывал, что их параллельная деятельность будет вызывать постоянные трения и, прежде всего, в финансовых вопросах, так как каждую копейку на организацию и нужды армии придется ему испрашивать у генерала Алексеева. Затем генерал Корнилов указывал, что с развитием дела ему, как командующему армией, придется вплотную подойти к внутренней политике, которая будет находиться в ведении генерала Алексеева; что это опять-таки породит недоразумения и трения.

В сущности говоря, это сознавал и генерал Алексеев, предложивший генералу Корнилову такое решение: «Вы, Лавр Георгиевич, поезжайте в Екатеринодар и там совершенно самостоятельно приступайте к формированию частей добровольческой армии, а я буду формировать на Дону».

Генерал Корнилов категорически от этого отказался, сказав, что это не выход, что это было бы еще хуже.

— Если б я на это согласился, то, находясь на таком близком расстоянии один от другого, мы, Михаил Васильевич, уподобились бы с вами двум содержателям балаганов, зазывающим к себе публику на одной и той же ярмарке.

Генерал Корнилов хотел ехать на Волгу, а оттуда в Сибирь. Он считал более правильным, чтобы генерал Алексеев оставался на юге России, а ему дали бы возможность вести работу в Сибири.

Он доказывал, что для дела это будет лучше, что один другому они мешать не будут, и верил, что ему удастся создать в Сибири большое дело.

Он рвался на простор, где возможна была самостоятельная работа.

Но приехавшие в Новочеркасск из Москвы представители «Национального центра»[45] настаивали на том, чтобы Корнилов оставался на юге России и работал совместно с Алексеевым и Калединым.

Так как Корнилов не соглашался, то было заявлено, что московские общественные организации совершенно определенно поручили заявить, что руководители антибольшевистского движения могут рассчитывать на моральную и материальную помощь лишь при условии, что все они (Алексеев, Корнилов и Каледин) будут работать на юге России совместно, распределив между собой роли и подписав составленное между собой соглашение; при этом было указано, что только после того, как это соглашение состоится и, подписанное всеми тремя генералами, будет передано представителям Англии и Франции, можно рассчитывать на получение денежной помощи от союзников.

Генерал Корнилов принужден был согласиться, и несколько позже было составлено, подписано и передано представителям московских общественных организаций соглашение, по которому генерал Алексеев принимал на себя заведывание всем финансовым делом и вопросами, касающимися внешней и внутренней политики; генерал Корнилов принимал на себя организацию и командование добровольческой армией, а генерал Каледин — формирование донской армии и управление всеми делами и вопросами, касающимися войска донского.

Принципиальные вопросы они должны были разрешать совместно.

Рассказав мне все это, генерал Корнилов предложил мне быть у него начальником штаба.

При следующем нашем свидании, когда мы разбирались в том, что было уже сделано и что надо делать дальше, генерал Корнилов вновь заговорил о том, что он остается на юге России по принуждению; что он согласился на это только по настоянию представителей московских общественных деятелей; что он боится за успех работы, когда во главе дела будет стоять не один полноправный распорядитель, а два[46] равноправных, не подчиненных один другому; что он опасается возникновения постоянных недоразумений, особенно по финансовым вопросам; что он, наконец, мало верит в успех работы на юге России, где придется создавать дело на территории казачьих войск и, в значительной степени, зависеть от войсковых атаманов.

Закончил генерал Корнилов так: «Сибирь я знаю, в Сибирь я верю; я убежден, что там можно будет поставить дело широко. Здесь же с делом легко справится и один генерал Алексеев. Я убежден, что долго здесь оставаться я буду не в силах. Жалею только, что меня задерживают теперь и не пускают в Сибирь, где необходимо начинать работу возможно скорей, чтобы не упустить время».

Этот взгляд генерала Корнилова отразился на всей его работе в новочеркасский период. Он всей душой и сердцем стремился в Сибирь, хотел, чтобы его отпустили, и к работе по формированию добровольческой армии относился без особого интереса.

Придавая большое значение Сибири и Поволжью, генерал Корнилов послал в Сибирь ряд писем к местным политическим деятелям (в том числе Пепеляеву), и, по его просьбе, генералом Алексеевым был командирован туда генерал Флуг, на которого была возложена задача ознакомить сибирских политических деятелей с тем, что делается на юге России, постараться объединить офицеров и настоять на создании там противобольшевистского фронта. На Волгу — в Нижний Новгород, Казань, Самару, Царицын и Астрахань, были командированы офицеры с целью сорганизовать там противобольшевистские силы и постараться, подняв восстание против большевиков, захватить в свои руки эти пункты.

У генерала Корнилова зрел очень широкий план: он не ограничивался идеей борьбы с большевиками; он, веря в Сибирь и Поволжье, был убежден, что можно будет не только смести большевиков, но и воссоздать фронт для борьбы с Германией.

Работа на Дону ему представлялась работой сравнительно мелкой, местного характера; работа же на востоке — работой крупного, европейского масштаба.

К сожалению, опасения Корнилова, что у него будут трения и недоразумения с Алексеевым, оправдались с первых же дней их совместной работы.

Трения происходили и из-за невозможности точно разграничить круг ведения одного от другого и по разрешению различных вопросов, связанных с денежными отпусками.

Я лично считал, что лучше предоставить генералу Корнилову свободу действий и не возражать против его желания ехать в Сибирь, но бывшие в Новочеркасске московские общественные деятели продолжали считать необходимым, чтобы генерал Корнилов оставался на юге России. Они считали, что если уедет Корнилов, то за ним в Сибирь поедут очень многие из вступивших в ряды добровольческой армии, и дело, начатое в Новочеркасске, может развалиться.

П.Б. Струве, П.Н. Милюков, кн. Г.Н. Трубецкой, М.М. Федоров и А.И. Деникин несколько раз выступали в роли миротворцев и налаживали отношения между генералами Корниловым и Алексеевым.

Во второй половине (конце) декабря в Новочеркасск из Екатеринодара приехал Савинков.

Сначала Савинков посетил генерала Каледина, а затем генерала Алексеева.

Он заявил, что считает свое участие в работе по созданию добровольческой армии не только желательным, но для дела безусловно необходимым.

Он указал на то, что, по его глубокому убеждению, возглавление борьбы с большевиками одними генералами более чем ошибочно; что из этого ничего серьезного не выйдет; что масса отнесется в этом случае к начатому делу, как к контр-революционному; что необходимо при генерале Алексееве создать политическое совещание, в состав которого должен войти он, Савинков; что присутствие его в составе этого политического совещания, работающего рука об руку с Л.Г. Корниловым, ясно покажет всем, что начатое дело есть дело чисто-патриотическое чуждое каких-либо контр-революционных замыслов.

Л.Г. Корнилов, к которому обратились генералы Алексеев и Каледин, сначала ответил категорическим отказом работать вместе с Савинковым.

Но затем Алексеев и Каледин убедили Корнилова согласиться.

Главный мотив, которым удалось в конце концов убедить Корнилова, заключался в том, что если Савинков будет работать с нами, то он будет полезен, если же отвергнуть его предложение, то он может, работая отдельно, сильно повредить начатому нами делу.

Л.Г. Корнилов согласился.

При генерале Алексееве было решено организовать политическое совещание в составе: председатель — Алексеев; члены — Корнилов, Каледин, Деникин, Лукомский, Романовский, Струве, Милюков, кн. Григорий Трубецкой, Федоров и Савинков.

Генерал Деникин категорически отказался участвовать в составе совещания и ни на одно из заседаний не приходил.

Я также не склонен был работать совместно с Савинковым, но генерал Корнилов в конце концов меня уговорил.

Он мне сказал:

«Мне очень жаль, что Антон Иванович Деникин решительно отказался от участия в совещании; но если и вы, будучи моим начальником штаба, не захотите бывать на совещании, то это отразится вредно на деле.

«Теперь внутренняя политика будет так переплетена с военным делом, что вы, как начальник штаба, должны быть в курсе всего, что делается.

«Поверьте, что я не менее остро, чем вы, чувствую ненормальность нашей будущей работы с Савинковым; еще слишком для нас болезненно воспоминание о работе Савинкова совместно с Керенским — после всей мерзости и подлости, которые Керенский проявил по отношению к нам.

«Но я переборол себя и решил это забыть, так как для меня, прежде всего важно спасти родину, а не сводить личные счеты.

«Переломите себя и давайте вместе работать».

Как мне передавали, Савинков, в Екатеринодаре говоря о корниловском выступлении и обвиняя меня в создании заговора в Ставке, в который я, якобы, вовлек генерала Корнилова, сказал:

— Этого я простить Лукомскому не могу и считаю его смертельным моим врагом. Если мы когда-нибудь встретимся, то один из нас в живых не останется.

Насколько передаваемое мне было справедливо, я не знаю, но я решил при первом же свидании с Савинковым поставить ему вопрос, — как он относится к нашей совместной работе.

Я, несколько запоздав на первое заседание политического совещания, войдя в комнату, где все собравшиеся уже сидели за столом, подошел к Савинкову, который, при моем к нему приближении, встал.

— После всего того, что произошло в Могилеве, судьба нас вновь свела, и мы сегодня встретились. Прежде чем сесть за этот стол, я хотел бы знать ваше откровенное мнение о возможности нам с вами совместно работать. Я хочу знать, не отразится ли на работе ваше отношение ко мне и не повредит ли оно делу, нами здесь начатому.

Савинков на это ответил:

— Генерал, я знаю отлично все несходство наших политических убеждений. Но теперь у нас одна дорога, одна цель — это свергнуть большевиков и спасти Россию. В будущем мы, конечно, станем опять политическими врагами, но пока я определенно это заявляю и обещаю, что с моей стороны не будет никаких противодействий вашей работе, которые могли бы основываться на каких-либо личных отношениях.

На первом же заседании Савинков возбудил вопрос о необходимости выработать воззвание к народу, в котором ясно и определенно указать цели борьбы и политическую физиономию добровольческой армии.

После обсуждения основных положений проектируемого воззвания было поручено Савинкову его составить и представить на обсуждение совещания.

На следующем заседании проект воззвания был оглашен Савинковым, но встретились некоторые возражения, и в конце воззвания было неясно указано, о каком Учредительном Собрании, которое должно будет решить форму правления в России, идет речь: о новом или об Учредительном Собрании 1917 года.

По последнему вопросу все высказались единодушно, что об Учредительном Собрании 1917 года не может быть и речи; что выборы в это собрание были произведены под давлением большевиков, и что состав этого собрания не может быть выразителем мнения России.

П.Н. Милюков вызвался пересоставить воззвание.

Пересоставленное воззвание было одобрено, напечатано, и были приняты меры к широкому его распространению.

Савинков пробыл в Новочеркасске недолго.

Перед его отъездом в Москву, около 10/23 января 1918 г., произошел следующий случай.

Как-то вечером А.И. Деникин, которого перед тем вызывал генерал Алексеев, заехал за мной и просил немедленно ехать с ним к Алексееву.

По дороге он рассказал, что его вызвал генерал Алексеев, и что идет речь о раскрытии будто бы готовящихся покушений на Савинкова и Алексеева.

Когда мы приехали, генерал Алексеев нам рассказал, что кто-то из чинов контр-разведки предупредил о готовящемся покушении на Савинкова, а последнему сообщили, что готовится покушение и на него, Алексеева; что во всем этом надо разобраться совместно с Савинковым, который должен сейчас приехать.

Генерал Деникин, не желавший встречаться с Савинковым, прошел в другое помещение, а я остался в кабинете генерала Алексеева.

Приехавший Савинков подтвердил то, что было сказано генералом Алексеевым. Вызванный офицер контр-разведки, от которого были получены эти сведения, ничего определенного сказать не мог.

Кончилось это тем, что было приказано принять меры для охраны г. Савинкова, выяснить более точно источник этих слухов и постараться его проверить.

Савинков вскоре после этого уехал в Москву, а расследование этого случая не привело ни к каким результатам.

Против Савинкова многие были восстановлены, и возможно, что в этой истории и была доля правды; что же касается слуха о возможном покушении на ген. Алексеева, то этот слух, если он в действительности и был, явно вздорен.

Формирование и организация добровольческой армии подвигались медленно.

В среднем, в день приезжало и записывалось в ряды армии 75–80 добровольцев.

Солдат было мало; больше всего записывались в армию, офицеры, юнкера, студенты, кадеты и гимназисты старших классов.

Орудий, винтовок и огнестрельных припасов в донских складах почти не было.

Приходилось их отбирать у проходивших через Ростов и Новочеркасск войсковых эшелонов, едущих «по домам»; покупать, через скупщиков, в эшелонах, проходящих через район войска Донского, и, наконец, добывать небольшими экспедициями, посылаемыми в Ставропольскую губернию, где начали сосредоточиваться большевистски настроенные части с кавказского фронта.

В Екатеринодаре производилось самостоятельное формирование добровольческого отряда для защиты, главным образом, Екатеринодара от большевиков, начавших угрожать со стороны Тихорецкой и Новороссийска.

Формирование донских частей подвигалось плохо.

Возвращающиеся с фронта части не хотели воевать, стремились разойтись по станицам, и молодые казаки вступили в открытую борьбу со стариками.

Во многих станицах эта борьба приобрела ожесточенный характер; расправы с обеих сторон были жестокие.

Но пришедших с фронта казаков было больше, чем стариков, они все были хорошо вооружены, и в большинстве станиц победа осталась на стороне молодежи, проповедовавшей большевистские идеи.

Выяснилось, что и в донском войске можно создать прочные части, только основываясь на принципе добровольчества.

Формировать добровольческие (партизанские) донские части вызвалось довольно много желающих из числа донских офицеров. Это дело в донском штабе не было как следует налажено; разрешение на формирование партизанских отрядов давалось чуть ли не каждому просившему; появилось много авантюристов, иногда просто разбойников, которые с целью личной наживы грабили население.

Хорошими партизанскими начальниками оказались есаул Чернецов и генерал Семилетов.

Особенно хорош был Чернецов, который своими молодецкими набегами на районы, занятые большевистскими отрядами, и рядом геройских дел скоро приобрел громадную популярность.

Недостаток финансовых средств крайне затруднял работу по формированию добровольческой армии.

Как я уже отметил, из-за недостатка денег генерал Алексеев затруднялся обратиться ко всему офицерству с призывом итти на Дон. Это было им сделано только в декабре; но к этому времени сообщение с различными районами России стало гораздо трудней, офицерам стало опасно пробираться по железным дорогам.

Первоначальные средства на формирование добровольческой армии складывались из пожертвований, получавшихся генералом Алексеевым, а затем и генералом Корниловым в Новочеркасске и в Ростове, и из присылок из Москвы; но этого было слишком недостаточно.

По соглашению с донским атаманом Калединым и представителями Государственного банка, было выяснено, какая сумма может быть взята из отделений Государственного банка и казначейства на нужды армии.

Если мне память не изменяет, всего было получено этим путем тридцать миллионов рублей, из коих пятнадцать пошли на нужды Дона, а пятнадцать были переданы в распоряжение генерала Алексеева.

Затем были составлены рисунки новых денежных знаков, и для их печатания решено было устроить при ростовском отделении Государственного банка экспедицию заготовления денежных знаков. Но машины были установлены и клише для печатания были готовы только в начале (середине) февраля 1918 года, когда обстановка заставила добровольческую армию оставить Ростов.

В конце декабря 1917 г. (первой половине января 1918 г.) в Новочеркасск приехали из Москвы два представителя от великобританской и французской военных миссий.

Эти представители интересовались тем, что сделано и что предполагается делать, и заявили, что пока союзники могут нам помочь только деньгами. Они сказали, что есть полная надежда получить сто миллионов рублей, которые будут передаваться в распоряжение генерала Алексеева по десяти миллионов в месяц.

Первая получка ожидалась в январе 1918 года, но запоздала, и от союзников в этот период мы ничего не получили.

К концу декабря (началу января) был пополнен Корниловский полк, который был переведен на Дон с юго-западного фронта командиром полка, капитаном Неженцовым: были сформированы офицерский, юнкерский и георгиевский батальоны, четыре батареи артиллерии, инженерная рота, офицерский эскадрон и рота из гвардейских офицеров.

В середине января получилась небольшая (всего около пяти тысяч человек), но очень сильная в моральном отношении добровольческая армия.

Большевики, которые до декабря никаких сил на юге России, в районе Дона, не имели, в декабре начали стягивать для ликвидации «контр-революционеров» части с западного фронта и формировать в районах Царицына, Ставропольской губернии и Терского казачьего войска части войск из состава войсковых частей бывшего кавказского фронта.

Большевики стали угрожать со стороны Донецкого бассейна вдоль железных дорог, ведущих на Таганрог, на станции Зверево и Лиски; со стороны Воронежа, и со стороны Торговой и Тихорецкой.

Если казачье население еще колебалось и в части станиц благоразумный голос стариков взял перевес, то иногородние (не казачье население) целиком стали на сторону большевиков.

Иногороднее население в казачьих областях всегда завидовало казачеству, владевшему большим количеством земли, и, становясь на сторону большевиков, оно прежде всего надеялось, наравне с казачеством, принять участие в дележе офицерских и помещичьих земель.

Ростов и Новочеркасск были переполнены большевиками.

Теми небольшими силами, которые находились в распоряжении генерала Корнилова и Каледина, приходилось не только отбивать наступательные попытки большевиков, но и поддерживать порядок в Ростове и Новочеркасске.

Генералы Алексеев и Корнилов считали, что необходимо довести численность армии до десяти тысяч человек, а затем только начать расширяться и приступить к выполнению более крупных задач.

По соглашению с генералом Калединым было решено, что генералы Алексеев и Корнилов перейдут в Ростов, который станет центром формирования добровольческой армии.

Генерал Каледин принимал на себя охрану Дона с севера, но просил, чтобы, как ядро для его формируемых частей, в его распоряжении была оставлена часть добровольческой армии.

Генерал Корнилов согласился, и офицерский батальон с одной батареей был оставлен для прикрытия Новочеркасска с севера.

Около середины января 1918 года генералы Алексеев, Корнилов и штаб добровольческой армии перешли в Ростов.

Положение, между тем, стало трудным.

Все железные дороги, ведущие из Европейской России к Новочеркасску и Ростову, были в руках большевиков; приток пополнения к армии почти прекратился, просачивались только отдельные смельчаки.

Большевики стали наседать с запада и с востока, и наши части начали нести крупные потери.

Думать о какой-нибудь наступательной операции было трудно. Оставаясь же на месте и только отбивая наседавших большевиков, мы рисковали, что скоро будем совершенно окружены и истечем кровью.

У генерала Корнилова еще была надежда получить помощь от горцев Кавказа; туда были посланы офицеры с поручением войти в связь с лицами, стоявшими во главе горских народов, и набирать добровольцев.

Эта же задача была дана генералу Эрдели, находившемуся в Екатеринодаре для связи с кубанским правительством и атаманом.

Около 20 января (2 февраля) генерал Эрдели прислал телеграмму, что он приезжает в Ростов вместе с князем Девлет Гиреем, который обещает выставить до десяти тысяч черкесов.

Князь Девлет Гирей, приехав в Ростов, подтвердил генералу Корнилову предложение, сделанное им генералу Эрдели, указав, что в течение двух недель он обязуется выставить две тысячи черкесов, а остальные им будут выставлены в течение 1¹/₂ — 2 месяцев.

Но за это, кроме вооружения и довольно значительного денежного содержания для выставляемых черкесов, он просил выдать ему единовременно около миллиона рублей;

Было очень сомнительно, чтобы князь Гирей был в состоянии выполнить свое обещание, но генерал Корнилов считал, что рискнуть надо.

Генерал Алексеев категорически отказал в выдаче столь значительной суммы денег; он сказал, что совершенно не верит в выполнимость этого проекта, но что если ген. Корнилов все же хочет рискнуть, то он на это может дать всего двести тысяч рублей.

Князь Гирей не согласился и обиженный уехал в Екатеринодар.

Как показали последующие события, этот проект не был бы осуществлен и привел бы не к усилению черкесами добровольческой армии, а, в лучшем случае, только к тому, что вооруженные черкесы, оставаясь в районе своих аулов, оказали бы на местах у себя более упорное сопротивление большевикам.

К концу января (началу февраля) большевики заняли Батайск[47], угрожая этим непосредственно Ростову, а на западе ими был занят Таганрог, и они стали и с этой стороны продвигаться к Ростову.

С севера нажим большевиков вдоль железной дороги от Воронежа в направлении на Новочеркасск стал также увеличиваться.

Появились конные части большевиков со стороны Донецкого бассейна, и определилась угроза в направлении на Новочеркасск и Ростов.

Положение становилось все более и более серьезным; круг замыкался.

Генерал Корнилов считал, что дальнейшее нахождение добровольческой армии в ростовском районе бесполезно; что развалившееся донское казачество не может оказать серьезной поддержки, а мы не в силах спасти его от большевиков; что необходимо двинуться к Екатеринодару на соединение с добровольческими частями, там формировавшимися, и с кубанскими частями, не перешедшими на сторону большевиков. Казалось, что Кубань может избегнуть поголовной большевистской заразы.

Донской атаман, генерал Каледин, чувствуя всю серьезность положения и сознавая, что без добровольческой армии он не в силах отстоять Дон от большевиков, проектировал сосредоточить главные силы добровольческой армии к Новочеркасску.

Генералы Алексеев и Корнилов против этого возражали, указывая, что тогда мы потеряем Ростов, и добровольческая армия попадет под Новочеркасском в ловушку; что этим мы не поможем Дону, а начатое дело погибнет.

26 января (8 февраля) генерал Каледин прислал телеграмму, прося генералов Алексеева и Корнилова немедленно приехать в Новочеркасск, чтобы присутствовать на заседании, которое он устраивает вечером того же дня с членами донского правительства и донского круга, вернувшимися после объезда станиц.

Генерал Каледин указал в телеграмме, что этому совещанию он придает чрезвычайное значение, и что на нем должен быть принят план дальнейшей борьбы с большевиками.

Но положение под Ростовом было настолько серьезно, что ни генерал Корнилов, ни генерал Алексеев не сочли возможным выехать в Новочеркасск.

Поехал я, — как их представитель.

На заседание были приглашены и московские общественные деятели.

Доклады, сделанные на заседании председателем донского правительства и членами донского круга, обрисовали очень тяжелую картину.

Дон окончательно разваливался, и спасти положение было трудно.

После моего заявления о невозможности что-либо дать из состава добровольческой армии для непосредственной обороны Новочеркасска, и что, наоборот, генерал Корнилов просит возможно скорей вернуть ему офицерский батальон, большинство присутствующих на заседании высказалось в том смысле, что удержать Новочеркасск будет невозможно, и что атаману с правительством и войсковым кругом надо переехать немедленно в район еще крепких и стойких станиц, расположенных по реке Дону, и там постараться заставить казачество откликнуться на призыв атамана.

Указывалось на то, что Новочеркасск слишком на отлете, что непосредственное общение атамана со станицами может исправить дело.

Генерал Каледин выслушал всех говоривших, а затем определенно заявил, что оставлять Новочеркасск он не может; что он считает недопустимым атаману бежать из столицы Донского края и скитаться по станицам; если ничего не выйдет, то он погибнет здесь, в Новочеркасске.

После этого он закрыл заседание, и мы разошлись по домам.

Вернувшись на другой день в Ростов, я доложил генералу Корнилову, что, по моему впечатлению, генерал Каледин потерял веру в возможность что-либо сделать для спасения положения.

29 января (11 февраля) была получена телеграмма, что генерал Каледин застрелился.

Не выдержал старый и честный донской атаман, так горячо любивший Россию и свой Дон и так веривший прежде донцам!

Смерть атамана встрепенула на некоторое время Дон.

Старики-казаки громко заявили, что они повинны в смерти любимого атамана, и что долг всех казаков — хоть после смерти атамана, выполнить его призыв и стать на защиту Дона от большевиков.

Примолкла временно и молодежь.

В Новочеркасск тысячами стали стекаться донцы для формирования новых частей.

Казалось, что Дон ожил.

Но в значительной степени вследствие того, что штаб донского войска оказался в это время не на должной высоте (не давали помещений для размещения прибывающих казаков; не наладили довольствие горячей пищей, не сумели наладить организационные вопросы), скоро подъем прошел, и казаки стали опять расходиться и разъезжаться по станицам.

2/15 февраля я сдал должность начальника штаба добровольческой армии генералу Романовскому и был командирован генералом Корниловым в Новочеркасск быть в качестве его представителя при новом донском атамане Назарове. Главная задача, которая была на меня возложена., состояла в том, чтобы настаивать на более энергичном формировании новых частей и продолжении самой упорной борьбы с большевиками.

4/17 февраля в Новочеркасск пришел походным порядком от Екатеринослава, в блестящем виде, 6-й Донской полк.

Просто не верилось глазам.

Все офицеры на местах, полная дисциплина, никаких комитетов.

Полк заявил, что он хочет сейчас же итти на фронт.

Полку была устроена торжественная встреча.

После молебствия на соборной площади атаман и председатель донского правительства благодарили полк, прибывший в таком блестящем виде.

Трогательно было видеть, как глубокие старики донцы подходили к полку и, кланяясь до земли, благодарили славных станичников за то, что они поддержали честь и славу Дона и не поддались искушению большевистской пропаганды.

6/19 февраля полк был отправлен на фронт, а 8/21 февраля, под влиянием агитаторов, отказался сражаться…

К северу от Новочеркасска кроме небольших казачьих и партизанских частей ничего не было.

Большевики наседали, и было ясно, что дни Новочеркасска сочтены.

В ночь с 8/21 на 9/22 февраля 1918 года генерал Корнилов, увидя, что для Дона уже все кончено и что дальнейшая оборона ростовского района, не приведя ни к чему, погубит армию, вышел с добровольцами из Ростова на Аксай, а затем, переправившись через Дон, сосредоточил 10/23 февраля добровольческую армию в районе станицы Ольгинской.

10/23 февраля на лошадях, с целью пробраться к железной дороге, а затем проехать в Москву, выехали из Новочеркасска П.Б. Струве и князь Гр. Н. Трубецкой.

11/24 февраля большевики были уже совсем близко от Новочеркасска, и было ясно, что 12/25 февраля они займут город.

Я с вечера заказал себе сани, чтобы ехать рано утром 12/25 февраля на соединение с армией.

В ночь с 11/24 на 12/25 февраля я в последний раз говорил по телефону с донским войсковым атаманом, генералом Назаровым.

Он мне сказал, что он решил, вместе с войсковым кругом, не уезжать из Новочеркасска; что оставаясь он этим спасет город от разграбления.

Я ему советовал ехать в армию генерала Корнилова; сказал, что, оставаясь в Новочеркасске, он обрекает себя на напрасную гибель.

Генерал Назаров мне ответил, что большевики не посмеют тронуть выборного атамана и войсковой круг; что, по его сведениям, первыми войдут в Новочеркасск присоединившиеся к большевикам донские казаки под начальством Голубова; что этот Голубов, хотя и мерзавец, убивший Чернецова, но его, Назарова, не тронет, так как он за него как-то заступился и освободил из тюрьмы.

Я убеждал генерала Назарова не быть таким оптимистом и уехать. Закончил я так: «Если вы останетесь, то вас растерзают. Я понимаю, что можно, было бы на это итти, если б вы этим что-нибудь спасали. А так гибнуть — совершенно бесцельно».

Но мои уговоры, были напрасны; генерал Назаров еще раз сказал, что он убежден, что его не посмеют тронуть, а затем добавил, что если он ошибается и погибнет, то погибнет так, как завещал покойный атаман Каледин, сказавший, что выборный атаман не смеет покидать свой пост.

* * *

Во время моего пребывания в Новочеркасске меня беспокоил вопрос о том, как поступить с ранеными добровольцами, находившимися в лазаретах.

Увозить их было некуда, а оставлять в лазаретах на растерзание большевиков было невозможно.

Снесясь с генералом Алексеевым, я получил от него деньги, которые мною были переданы образовавшейся в Новочеркасске организации.

Было решено перед приходом большевиков тем добровольцам, которые могут передвигаться, выдать на руки некоторую сумму денег и предоставить им самим как-нибудь устроиться в городе или в соседних станицах.

Тяжело же раненых и больных частью разместить на окраинах города у надежных жителей, а часть, под видом простых солдат, оставить в лазаретах.

Так и было сделано.

После оставления Ростова добровольческая армия, насчитывая в своих рядах всего 2.500 бойцов, совершенно оторвалась от внешнего мира.

Во время похода к Екатеринодару армия, перенеся все трудности зимней кампании, прозванной впоследствии «ледяным походом», непрерывно не только вела бои с преграждавшими ей путь большевиками, но отбивала атаки наседавших на нее банд и с флангов и с тыла.

После смерти генерала Корнилова, убитого под Екатеринодаром 31 марта (13 апреля) 1918 года, армия, опять после ряда боев, пробилась обратно на территорию Дона, где к тому времени восставшее против большевиков казачество очистило от них свою территорию.

Армия только к маю 1918 года попала в условия, позволившие ей отдохнуть и пополниться для продолжения борьбы с большевиками.

В 6 часов утра 12/25 февраля я выехал на лошадях из Новочеркасска в станицу Ольгинскую, куда отходила добровольческая армия из-под Ростова; Новочеркасск был занят большевиками 12/25 февраля, около двух часов дня.

В Ольгинскую я приехал около десяти часов утра. По дороге едва переправился у Старочеркасска через Дон, так как начиналась оттепель, и около берегов лед оттаял.

Генерал Корнилов, приняв меня, сказал, что, так как я теперь уже не начальник штаба, и моя миссия, с которой я ездил в Новочеркасск, закончена, он просит меня, как и генерала Деникина, оставаться при армии в непосредственном его распоряжении.

Общая численность всей добровольческой армии не превышала трех с половиной тысяч человек, из коих не менее тысячи человек являлись небоеспособными.

Обоз при армии был большой; раненых было более двухсот человек, и необходимо было везти с собой все боевые запасы и винтовки, которые удалось вывезти из Ростова.

Обоз увеличивался еще группою гражданских лиц, которые хотели оставаться при армии (в том числе бывший председатель Государственной Думы М.В. Родзянко и бывший член Государственной Думы Н.Н. Львов), и довольно многочисленной политической канцелярией, состоявшей при генерале Алексееве; при нем, кроме того, состоял небольшой личный конвой.

В общем явилось опасение, что если в ближайший период армия не увеличится, то она явится лишь прикрытием к своему обозу.

Генерал Корнилов надеялся, что донцы и кубанцы станиц, через которые будет проходить армия, откликнутся на его призыв, и это даст возможность сформировать конные части, а селения с неказачьим населением дадут укомплектования для пехоты.

Между генералами Корниловым и Алексеевым было окончательно установлено, что, в смысле управления армией и постановки ей боевых задач, будет управлять и распоряжаться генерал Корнилов, а генерал Алексеев будет руководить политической частью, сношениями с внешним миром, и в его руках будет казначейская часть.

Конечно, это не было разрешением больного вопроса о взаимоотношениях между ними, но другого выхода не было, раз один другому подчиниться не мог.

После разговора с генералом Алексеевым я вынес впечатление, что он считает положение очень серьезным и начинает думать о том, как бы спасти офицеров и дать им возможность «распылиться».

«Наша задача прежде всего должна заключаться в том, чтобы выбраться из кольца, который образуют большевики. А там дальше будет видно: или будем продолжать борьбу, или распустим офицеров[48], дав им денег и предложив самостоятельно, через кавказские горы, пробираться кто куда пожелает или будет в состоянии», — так закончил разговор генерал Алексеев.

13/26 февраля утром генерал Романовский зашел в хату, которую я занимал, и сказал, что в 12 часов дня назначено совещание, и генерал Корнилов просит меня на нем присутствовать; ожидается генерал Попов, бывший походным атаманом войска донского.

К назначенному времени на совещание собрались: генералы Корнилов, Алексеев, Деникин, Романовский, я, Марков, Попов, приехавший вместе с полковником Сидориным, и несколько строевых офицеров, позванных генералом Корниловым.

Генерал Попов доложил, что он с небольшим отрядом, в общем около двух тысяч коней при двух конных батареях, и группою донских офицеров, оставил Новочеркасск около часу дня 12/25 февраля; что большевики при выходе его из города уже в него входили; что войсковой атаман, генерал Назаров, остался в Новочеркасске вместе с большей частью войскового круга и, как доложил прискакавший в его отряд из занятого большевиками Новочеркасска офицер, был арестован и в ночь на 13/26 февраля расстрелян.

Затем, на предложение генерала Корнилова присоединить его отряд к добровольческой армии, генерал Попов просил первоначально выяснить дальнейшие намерения генерала Корнилова и направление движения добровольческой армии, но что он, с своей стороны, должен определенно заявить, что Донской Отряд не может покинуть территории Дона, и что он, генерал Попов, считает, что отряду лучше всего, прикрываясь с севера р. Доном, который скоро станет трудно проходим, переждать события в районе зимовников (поселки и хутора, к которым на зиму сгонялись табуны лошадей и скота), где много хлеба, фуража, лошадей, скота и повозок для обоза. Из этого района он мог бы развить партизанские действия в любом направлении.

Генерал Корнилов сказал, что он, по соглашению с генералом Алексеевым, предполагает двинуться по направлению к Екатеринодару, где имеются добровольческие формирования; движением на Екатеринодар есть надежда заставить Кубанское казачье войско подняться против большевиков и, усилив добровольческую армию и находясь в богатом районе, продолжать борьбу; но что, вследствие заявления генерала Попова, он предлагает еще раз обсудить этот вопрос и просит желающих высказаться.

Генерал Алексеев на это сказал, что вряд ли встречается надобность вновь дебатировать этот вопрос, но что, впрочем, если генерал Корнилов находит нужным еще раз его поставить на обсуждение, то он считает необходимым повторить то, что он уже говорил в Ростове, то-есть, что единственно правильным является направление на Екатеринодар, так как в этом направлении легче всего прорвать большевистское кольцо, окружающее добровольческую армию; есть надежда на соединение с добровольческими отрядами, действующими в районе Екатеринодара; есть полное основание рассчитывать поднять Кубанское войско против большевиков, и, наконец, мы займем богатый во всех отношениях район, который даст нам возможность пополниться, привести себя в порядок, отдохнуть и с новыми силами продолжать борьбу. В случае же, если полного успеха мы не добьемся, то добровольческая армия, во всяком случае будет в силах дойти до Кавказских гор и там, если обстановка потребует, можно будет ее распустить.

Я попросил дать мне слово.

Я сказал, что, не возражая по существу против того, что сказано генералом Алексеевым, я должен обратить внимание только на то, что уже теперь при нашей армии или, правильней сказать, при нашем небольшом отряде более двухсот раненых и чрезмерно большой обоз с боевыми припасами и ружьями, который бросить нельзя. Обозные лошади, набранные, главным образом, в Ростове, уже теперь имеют жалкий вид и еле тянут свои повозки и сани; что при наступлении на Екатеринодар нам нужно будет два раза переходить железную дорогу: в первый раз в районе близ станции Кагальницкой, второй раз где-нибудь около станции Сосыка; что большевики, будучи отлично осведомлены о нашем движении, и там и там преградят нам путь и подведут к месту боя бронированные поезда; что трудно будет спасти раненых, которых будет, конечно, много. Начинающаяся распутица, при условии, что половина обоза на полозьях, затруднит движение; заменять выбивающихся из сил лошадей другими будет трудно.

Наконец, что мы совершенно не осведомлены о том, что происходит на Кубани; возможно, что наш расчет на восстание кубанских казаков ошибочен, и нас там встретят как врагов.

Я выразил сомнение, вследствие причин, мною изложенных, в правильности решения итти теперь прямо на Екатеринодар. Я высказал, что лучше всего поступить так, как предлагает сделать походный атаман войска донского, т.-е. пока перейти в район зимовников и в этом районе, прикрываясь с севера р. Доном и находясь в удалении от железной дороги, переформировать нашу армию, исправить и пополнить обоз, переменить конский состав и несколько отдохнуть. Я сказал, что большевики месяца два нам не будут страшны: они не посмеют оторваться от железной дороги. Если же рискнут на какую-нибудь против нас операцию, то будут разбиты. Месяца же через два, с новыми силами, мы, в зависимости от обстановки, которая к тому времени выяснится, примем то или иное решение.

Генерал Алексеев заявил, что решение итти прямо на Екатеринодар является единственно правильным.

Генерал Романовский, соглашаясь с моими замечаниями, сказал, что признавая правильным итти на Екатеринодар, он полагает, что надо учесть и мои указания и, по пути к Екатеринодару, постараться проделать в каком-либо районе все то, на что указываю я.