М.Г. ДРОЗДОВСКИЙ. Из Румынии на Дон. (Отрывки из дневника [61] )
М.Г. ДРОЗДОВСКИЙ. Из Румынии на Дон. (Отрывки из дневника [61])
9 марта, Вальгоцулово.
Выступили в 9 часов, правая — по большой дороге на Вальгоцулово, левая — со мной по кратчайшей на западную окраину, пехота — пешком. Вскоре по прибытии разъезда на Мардаровку в Плосское обстрелян австрийцами, легко ранившими одного; по получении донесения решил выслать броневик, усилить заставу и приказал собрать подводы для приготовления к походу, это было часа в 2. Вскоре прибыли оставшиеся в Дубоссарах кавалеристы и грузовой автомобиль, все вооруженные. Австрийцы их любезно пропустили, говорили, что ранили двух большевиков, которые грабили жителей, — оказывается, это реквизиция моею конницей, — потом долго шли с австрийцами разговоры по телефону с Мардаровской, из коих выяснилось, что они нас не преследуют, но им жалуются жители на насилия, и они, как прибывшие для защиты, должны принимать меры. Зная, что мы нейтральны (мы это им говорили), они против нас ничего не имеют, предлагают свободный путь, лишь бы не обижали жителей; много лжи, больше все евреи клевещут, но много самоуправствует конница. Сегодня я очень ругал конницу, грозил судом, потребовал окончательного прекращения реквизиций. Австрийцы обвиняли также, что наш разъезд первый открыл огонь — возможно; эта буйная публика может только погубить дело, пока налаживающееся в виду нейтралитета немцев. Из Ананьева прибыли 4 офицера узнать, что у нас; говорят: там много офицеров, и решили вернуться с группой желающих присоединиться; австрийцев там нет. Броневик по выяснении дела возвратился. В связи со всем решил, пока, тщательно охраняясь, если возможно, сохранить дневку, а потом сразу быстро уходить. Приказал во всяком случае ликвидировать все лишнее в обозе спешно, завтра утром посылаем еще 2 грузовика в Ананьев для продажи и один за бензином. Таким образом, опять целый день волнений — слишком близко австрийцы; евреи крайне враждебны, крестьяне за нас, озлоблены на евреев, приветствовавших австрийцев, и недоброжелательны последним.
11 марта.
При уходе из Святотроицкого арестовали солдата (уволенного) из местных, агитировавшего в нашем обозе против офицеров; в Новопавловке арестовали еще 6 человек из большевистских заправил, список коих был получен полк. Лесли в Ананьеве от местной офицерской организации. Сидят пока у нас под арестом. Нескольких, однако, не успели захватить — удрали заблаговременно. Крестьяне посолиднее очень довольны арестами. Чем дальше на восток, тем, видимо, сильнее дух большевизма, — уже не так радушно встречают, замечается иногда враждебное отношение: «буржуи, на деньги помещиков содержатся, отбирать землю пришли». Есть, однако, очень немало и на нашей стороне, но они терроризированы; например, хозяин нашей избы, даже не из богатых, подтвердил все данные Леслевского списка, жаловался на террор большевиков, указал и на новых, передал, что наш конюх (штабной) собирается сегодня бежать, что он сочувствует большевикам (сам проговорился перед женой хозяина), но все это говорил наш хозяин шопотом, умоляя его не выдавать. И вообще нередко являются с петициями убрать большевиков, — увы, не можем много шуметь, дабы не губить свое дело соединения с Корниловым.
Конюха пока арестовал.
15 марта, Домашевка.
В дороге мысль настойчиво вертелась вокруг прошлого, настоящего и дней грядущих; нет, нет, — да и сожмет тоской сердце, инстинкт культуры борется с мщением побежденному врагу, но разум, ясный и логичный разум, торжествуй над несознательным движением сердца… Что можем мы сказать убийце трех офицеров или тому, кто лично офицера приговорил к смерти за «буржуйство и контр-революционность». Или как отвечать тому, кто являлся духовным вождем насилий, грабежей, убийств, оскорблений, их зачинщиком, их мозгом, кто чужие души отравлял ядом преступления?! Мы живем в страшные времена озверения, обесценивания жизни. Сердце, молчи, и закаляйся, воля, ибо этими дикими разнузданными хулиганами признается и уважается только один закон: «око за око», а я скажу: «два ока за око, все зубы за зуб». «Подъявший меч…»
В этой беспощадной борьбе за жизнь я стану вровень с этим страшным звериным законом — с волками жить…
И пусть культурное сердце сжимается иногда непроизвольно — жребий брошен, и в этом пути пойдем бесстрастно и упорно к заветной цели через потоки чужой и своей крови. Такова жизнь… Сегодня ты, а завтра я. Кругом враги… Мы, как водою остров, окружены большевиками, австро-германцами и украинцами. Огрызаясь на одних, ведя политику налево и направо, идешь по пути крови и коварства к одному светлому лучу, к одной правой вере, но путь так далек, так тернист!
22 марта, м. Новый Буг.
Утром прибыл в 10 часов штабс-капитан, начальник одного из летучих партизанских отрядов; их 7 офицеров совместно с хуторянами одного из хуторов севернее деревни Малеевки сорганизовались и вели борьбу с бандами; вчера сделали налет на Малеевку (11 человек с чучелом пулемета!), сплошь большевистскую, захватили их пулемет и удрали благополучно; малеевцы собираются их бить, и они, укрепившись на хуторе, просят помощи — обезоружить Малеевку; это нам почти по дороге, — послал отряд: 3-ю роту, конно-горный взвод и 2-й эскадрон, все под командой Неводовского. Обещают, что часть офицеров поступят к нам добровольцами. Отряд выступил только в 3 часа. Войналович оттянул отдачу приказания, не сочувствуя экспедиции! А предполагали выступить в 121/2 часов. Вскоре прибыли 2 раненых офицера Ширванского полка, помещены в больницу. Они с командиром полка и несколькими солдатами со знаменем пробирались на Кавказ; в районе Александрово (Долгоруково) банда красногвардейцев и крестьяне арестовали их, избили, глумились всячески, издевались, четырёх убили, повыкалывали им глаза, двух ранили, ведя на расстрел, да они еще с двумя удрали и скрылись во Владимировке, где крестьяне совершенно иные, но сами терроризированы долгоруковцами и фонтанцами; еще человека 4–5 скрылись в разных местах. Из Владимировки фельдшер привел их сюда в больницу, так как там фонтанцы и долгоруковцы требовали выдать их на убой. Внутри все заныло от желания мести и злобы. Уже рисовались в воображении пожары этих деревень, поголовные расстрелы и столбы па месте кары с надписями, за что; потом немного улеглось, постараемся, конечно, разобраться, но расправа должна быть беспощадной: «два ока за око»! Пусть знают цену офицерской крови!
Всем отрядом решил завтра раненько выступать, чтобы притти днем на место и тогда же успеть соорудить карательную экспедицию.
22 марта, Владимировка.
Голова колонны прибыла во Владимировку в 5 часов. Конница (первый эскадрон), прибывшая много раньше, получив на месте подробные указания от жителей о том, что творится в Долгоруковке и что какие-то вооруженные идут оттуда на Владимировку, двинулась сразу туда с горным взводом под общей командой Войналовича. Окружив деревню, поставив на позицию горный взвод и отрезав пулеметом переправу, дали две-три очереди из пулеметов по деревне, где все мгновенно попряталось, тогда один конный взвод мгновенно ворвался в деревню, нарвался на большевистский комитет, изрубил его, потом потребовал выдачи убийц и главных виновников в истязаниях четырех ширванцев (по точным уже сведениям — 2 офицера, один солдат — ширванец, писарь и один солдат, приставший к ним по дороге и тоже с ними пробиравшийся). Наш налет был так неожидан и быстр, что ни один виновник не скрылся… Были выданы и тут же немедленно расстреляны; проводниками и опознавателями служили два спасшихся и спрятанных владимирцами ширванских офицера. После казни пожгли дома виновных, перепороли жестоко всех мужчин моложе 45 лет, при чем их пороли старики; в этой деревне до того озверелый народ, что когда вели этих офицеров, то даже красногвардейцы не хотели их расстреливать, а этого требовали крестьяне и женщины… и даже дети… Характерно, что некоторые женщины хотели спасти своих родственников от порки ценою своего собственного тела, — оригинальные нравы. Затем жителям было приказано свезти даром весь лучший скот, свиней, птицу, фураж и хлеб на весь отряд, забраны все лучшие лошади; все это свозили к нам до ночи… «око за око»… Сплошной вой стоял в деревне. Уже экзекуция была кончена, когда донесли, что 8 красногвардейцев с повозкой едут в деревню с востока, — те, очевидно, не знали, что здесь творится, они были немедленно атакованы нашими кавалеристами, которые бросились с шашками на стрелявших в них даже в упор красногвардейцев: 6 человек легли, одного привезли раненого, а один, предводитель, казак, удрал — сидел на чудной кровной лошади; за ним гнался Колзаков, тоже на отличной лошади, но догнать не смог. Всего истреблено было 24 человека.
Около 8-ми прибыл отряд Неведовского. С 22-го на 23-е он ночевал на хуторе партизан, что верстах в 6-ти севернее Малеевки. Хуторяне встретили их хлебом-солью, называли своими спасителями, накормили всех прекрасно, лошадям дали фуража до-отвала и ни за что не хотели взять ни копейки. 23-го с утра двинулись, сразу оцепили деревню Малеевку конницей; помешали попытке удрать, поставили орудия и пулеметы на позицию и послали им ультиматум — в 2-часовой срок сдать все оружие, пригрозив открыть огонь химическими снарядами, удавить газами всю деревню (кстати, ни одного химического снаряда у нас нет). В срок все было выполнено, оружие было отобрано, взяты казенные лошади; найдены списки записавшихся в красную гвардию — кажется, человек 30 — эти доблестные красногвардейцы после записи, получив деньги и прослужив с недельку, дружно все убежали домой; этих горе-красногвардейцев всех крепко перепороли шомполами по принципу унтер-офицерской вдовы. Вой столбом стоял, — все клялись больше никогда не записываться. Кормился отряд, как хотел, от жителей даром, — в карательных целях за приверженность к большевизму.
Об автомобилях ни слуху, — искровая не получает никакого ответа; злюсь и волнуюсь.
Выставлено охранение, выслана разведка, подчеркнута бдительность, — все наготове. Мы находимся уже полностью в полосе военных действий, среди более или менее крупных банд…
Главная масса владимирцев нас приветствовала. Мы обещали им помочь начавшей у них создаваться самообороне, которой усиленно грозили долгоруковцы, с коими совместно настроены были немало жителей северо-восточной окраины Владимировки. Вместо уже распавшегося, еще раньше прихода нашего, большевистского комитета, вступило во власть прежнее волостное земское правление. Жителям приказано сдать все оружие, которое потом будет роздано самообороне.
Завтра в 8 часов приказано выслать карательную экспедицию в Фонтан в составе эскадрона с пулеметом и 2-х легких пушек с конными номерами, без зарядных ящиков.
24 марта, Владимировка.
В 19 часов вернулась экспедиция Двойченко — нашли только одного главного участника убийств, — расстреляли, остальные бежали; сожгли их дома, забрали фураж, живность и т. п. Оттуда заехали в Долгоруковку, — отряд был встречен хлебом-солью, на всех домах белые флаги, полная и абсолютная покорность всюду; вообще, когда приходишь, кланяются, честь отдают; хотя никто этого не требует, высокоблагородиями и сиятельствами величают. Как люди в страхе гадки, нуль достоинства, нуль порядочности, действительно сволочной, одного презрения достойный народ: наглый, безжалостный, полный издевательств против беззащитных, при безнаказанности не знающий препон дикой разнузданности и злобе, а перед сильными такой трусливый, угодливый и низкопоклонный…
А в общем — страшная вещь гражданская война; какое озверение вносит в нравы, какою смертельною злобой и местью пропитывает сердца; жутки наши жестокие расправы, жутка та радость, то упоение убийством, которое не чуждо многим из добровольцев. Сердце мое мучится, но разум требует жестокости. Надо понять этих людей, из них многие потеряли близких, родных, растерзанных чернью, семьи и жизнь которых разбиты, имущество уничтожено или разграблено, и среди которых нет ни одного, не подвергавшегося издевательствам и оскорблениям; надо всем царит теперь злоба и месть, и не пришло еще время мира и прощения… Что требовать от Туркула, потерявшего последовательно трех братьев, убитых и замученных матросами, или Кудряшева, у которого недавно красногвардейцы вырезали сразу всю семью? А сколько их таких?..
25 марта, Владимировка.
В 15 часов собирал начальствующих лиц (с отделенного и выше), говорил о самоуправстве, избиениях, насилиях, караулах арестованных, обращении с солдатами, пьянстве, небрежности служебной и неисполнительности, требовал поналечь; не знаю, что из этого выйдет; самоуправства вызывают даже у части офицеров недовольство.
Фураж почти весь за счет покоренных деревень, мясо полностью за их счет.
Мы отлично живем у купца — кормят до-отвала, чудное масло, дивные коржики, мед, хорошее помещение — живи — не умирай…
30 марта, Любимовка.
Было несколько самочинных арестов, большинство отпущено — следующий раз буду отдавать под суд. Приказал предупредить последний раз в приказе. При отводе к нам один из евреев бежал и был пристрелен. Самоуправство, но все данные, что это великий мерзавец, однако, все евреи за него горой. Все они теперь невинные. Свидетельские показания не-евреев и двух из пострадавших были убийственны. В Конце концов, ему поделом, но офицеров от таких самоуправств придется отучить.
В Торгаевке узнаем от бежавших из Нижней Серогозы о бесчинствах местной красной армии, состоявшей из 25 человек. Просьба местной интеллигенции, преимущественно эвакуированной Рижской гимназии, помочь самообороне. Выпустил объявление о сдаче оружия, о падении большевистского комитета и вступлении в силу земства.
Заварив кашу, пришлось помогать. Оборона уже сорганизовалась: записалось много гимназистов. Обещал выдать завтра 10 русских винтовок. Был гимназический праздник. Набились в буфет, где и шла организация и запись в оборону. Оригинальный колорит — дамские вечерние платья, мужские форменные, учебные и штатские пиджаки и косоворотки демократов и наши походные формы и оружие. Во 2-м часу ночи все кончили. Выдали в распоряжение директора гимназии оружие и патроны, дали советы и уехали. Под шумок офицеры выдрали самочинно большевистского председателя комитета шомполами, — приказали не кричать, — случайно узнал. Удивительно ловка эта молодежь, — впрочем, он того стоит.
2 апреля.
Колонна задержалась на час. Только что собрались выступать, — донесение (на автомобиле от Войналовича) о появлении большевистских эшелонов на ст. Акимовке. Приказал одной роте с легкой батареей итти немедленно переменным аллюром на поддержку, если бы таковая потребовалась, а остальным тоже не задерживаться, идя частью рысью. Сам на автомобиле. Приехал в местечко Акимовку — на вокзале все уже было кончено: шло два эшелона из Мелитополя на Акимовку. На запрос ответили, чтобы подождали, пока еще путь неисправен. Потом приготовились и вызвали[62]. Должны были взорвать путь позади второго эшелона, а первый направить в тупик. Второй не удалось — раньше времени взорвали путь. Первый же приняли в тупик и встретили пулеметным огнем кавалеристов и с броневика, который стрелял почти в упор. Всюду вдоль поезда масса трупов, в вагонах, на буферах, частью убитые, частью добитые. Несколько раненых. Между прочим, машинист и три женщины. Когда пришел, еще выуживали попрятавшихся по укромным уголкам. Пленных отправили на разбор в штаб к Семенову. Всего на вокзале было убито человек 40. Как жили большевики: пульмановские вагоны, преимущественно 1-й и 2-й классы, салон; масса сахару, масло чудное, сливки, сдобные булочки и т. п. Огромная добыча — 12 пулеметов, масса оружия, патронов, ручных гранат, часть лошадей (много убитых и раненых). Новые шинели, сапоги, сбруя, подковы, сукно матросское шинельное, рогожка защитная, калоши, бельевой материал. Обилие чая, шоколада и конфет. Всего эшелон был человек около 150, — следовательно, считая пленных, не спасся почти никто. Вскоре запросился по телеграфу эшелон большевиков с юга, хотели его принять, но на разъезде южнее Дмитровки его предупредил, повидимому, кто-то из бежавших, — он не вышел с разъезда и вернулся. У нас без потерь, одному оцарапало палец, у другого прострелен бинокль, но выбыло 5 лошадей; второй эшелон отошел после взрыва и, скрылся из виду.
К вечеру были передопрошены все пленные и ликвидированы; всего этот день стоил бандитам 130 жизней, при чем были и «матросики» и 2 офицера, до конца не признавшиеся в своем звании.
3 апреля.
Начинало светать, — стук в окно — донесение о снятии «заставы». Поднял всех, телефон в полк не отвечает, послал, благо близко. Вся артиллерия, кроме взвода у вокзала, уже стояла на север, пристрелка конно-горной по будке, к которой подходил поезд; остановился, вышли цепи. Цепи остановлены и бежали от двух шрапнелей. Огонь большевиков: 2 легких с поезда, по трубе, разброс, масса неразорвавшихся, зажигательные (все без разбора по городу), убита одна еврейка. Части были подняты по тревоге и распределены — пулеметная рота заняла северо-восточную окраину деревни, первая стала уступом за левым флангом, третья сначала оставалась во внешнем охранении, потом была стянута в район штаба полка, а вторая рота с частями Жебрака под его начальством (кроме взвода, что в коннице). На станции артиллерия вся смотрела на север, обозы сосредоточены на северо-западной окраине, у дороги на Ейгенфельд. Постепенно поезд, отогнанный снарядами, отошел за перегиб местности. Конный отряд в 8-м часу двинулся в обход в направлении на Дармштадт, отряд должен был выступить в 9 часов, как было раньше решено. Но выход задержался, так как мы не имели сведения о вывозе оружия со станции (повывозили конфеты, шоколад, калоши, дамскую обувь, а существенное, самое важное — задержали)…. Колонна выступила в начале 11-го. Броневик шел с конницей по дороге левее и рядом с полотном.
К началу движения конницы, банды, высадившиеся с эшелонов (2), растянули длинную, редкую охватывающую цепь по линии колонии Дармштадт — колонии Гутерталь и почти до русла Тащенак. Продвижение конницы совершилось с перестрелкой: двигаясь в направлении на Дармштадт, эскадроны, прогнав, несколькими шрапнелями конно-горной, цепи на участке между Дармштадт и дорогой Гутерталь — Иоганнесру, прорвали цепь, разделили ее и, заходя в тыл, грозя окружением разрозненных групп, принялись их уничтожать: в то же время конно-горная стреляла по поезду, при чем одна граната попала почти в платформу, большевики частью успели сесть на эшелоны и уехать, частью разбежались в дикой панике, кидая сапоги, шинели, портянки, оружие, спасаясь по разным направлениям. Уничтожение их продолжалось, в плен не брали, раненых не оставалось, было изрублено и застрелено, по рассказу конницы, до 80 человек. Броневик помогал своим огнем по цепи. Когда дело было кончено, броневик вернулся к колонне главных сил, а конница пошла через Иоганнесру на вокзал Мелитополя с целью обойти с запада и севера.
В этой операции конница потеряла 5–6 убитых и раненых лошадей и был легко ранен в ногу серб-офицер Патек.
Перед выступлением главной колонны часть имущества, что не могли поднять, была продана на месте (чай, калоши), часть роздана на руки. Тронулись в начале 11-го.
Подход к Мелитополю — сплошное триумфальное шествие; уже в деревне Песчаное (пригород) встретили толпы крестьян с хлебом-солью и приветствиями; ближе к городу — еще хлеб-соль, в городе улицы, проходящие на вокзал, запружены. Делегация железнодорожников с белым флагом и речью — приветствие избавителям, еще хлеб-соль. Цветы, приветственные крики. Входили спасителями и избавителями. На вокзале депутация инвалидов с приветом. Большевики бежали спешно на Антоновку, оставалась подрывная команда анархистов и еще кое-какие мерзавцы, которых частью перебила, частью арестовала вооружившаяся железнодорожная милиция.
На квартиры стали в предместье Мелитополя в Кизьяре в районе вокзала. Меня с Неводовским и адъютантами пригласил к себе инженер К. Квартира была пуста, все было вынесено в ожидании боя, так как эти банды похвалялись, что дадут нам бой; квартира — мерзость запустения. Настроение всей массы железнодорожников до нашего прихода было ужасное — измучены, терроризированы, озлоблены — много помогали в розысках и ловле анархистов и большевиков. В Мелитополе нашли громадный запас новых обозных повозок, — решили заменить все потрепанные повозки, бензину мало, фуража много.
Намечается довольно большая прибыль добровольцев.
Прибыли в Мелитополь в 151/2 часов.
7 апреля, Константиновка.
В Мелитополе с помощью населения изловлены и ликвидированы 42 большевика.
Странные отношения у нас с немцами; точно признанные союзники, содействие, строгая корректность, в столкновениях с украинцами всегда на нашей стороне, безусловное уважение. Один между тем высказывал — враги те офицеры, что не признали нашего мира. Очевидно, немцы не понимают нашего вынужденного союзничества против большевиков, не угадывают наших скрытых целей или считают невозможным их выполнение. Мы платим строгой корректностью. Один немец говорил: «Мы всячески содействуем русским офицерам, сочувствуем им, а от нас сторонятся, чуждаются».
С украинцами напротив — отношения отвратительные: приставанье снять погоны, боятся только драться, — разнузданная банда, старающаяся задеть. Не признают дележа, принципа военной добычи, признаваемого немцами. Начальство отдает строгие приказы не задевать, — не слушают. Некоторые были побиты, тогда успокоились, — хамы, рабы. Когда мы ушли, вокзальный флаг (даже не строго национальный) сорвали, изорвали, истоптали ногами…
Немцы — враги, но мы их уважаем, хотя и ненавидим… Украинцы — к ним одно презрение, как к ренегатам и разнузданным бандам.
Немцы к украинцам — нескрываемое презрение, третирование, понукание. Называют бандой, сбродом; при попытке украинцев захватить наш автомобиль на вокзале присутствовал немецкий комендант, кричал на украинского офицера: «чтобы у меня это больше не повторялось». Разница отношения к нам, скрытым врагам, и к украинцам, союзникам, — невероятная.
Один из офицеров проходящего украинского эшелона говорил немцу: надо бы их, т.-е. нас, обезоружить; и получил ответ: они также борются с большевиками, нам не враждебны, преследуют одни с нами цели, и у него язык не повернулся бы сказать такое, считает непорядочным… украинец отскочил…
Украинцы платят такой же ненавистью.
Они действительно банда, неуважение к своим начальникам, неповиновение, разнузданность — те же хамы.
Украинские офицеры больше половины враждебны украинской идее, в настоящем виде и по составу не больше трети не-украинцы — некуда было деваться… При тяжелых обстоятельствах бросят их ряды.
Кругом вопли о помощи.
Добровольцев, в общем, немного, поступило в пехоту человек 70, — для Мелитополя стыдно, намечалось сначала много больше, пришли немцы и украинцы — успокоились, шкура будет цела, или полезли в милицию — 10 р. в день. Интенсивно ведется шитье.
8 апреля, Константиновка.
Обедал в ресторане. Разговор с украинским комендантом. Помогу, если будут грабить жителей. Он просил, если нужно будет расстреливать, дать, людей, кто мог бы не дрогнуть при расстреле; ответил: роль исполнителей приговоров не беру, расстреливаем только своих приговоренных. — Имею большие полномочия приказывать всем германским и украинским войскам в районе. — «Приказывать не можете». — Могу. — «Можно только тому, кто исполнит, я — нет». — Вы обязаны! — «Не исполню». — Вы на территории Украины. — «Нет. Где войска и сила, там ваша территория. Мы же идем по большевистской и освобождаем». — Никто не просит. — «Нет, просят. Мы лойяльны, не воюем, но должны с войны вернуться через ваши земли».
Еще много прекословил, не совсем трезв. В конце концов просил помощи окружным селам и деревням; я согласился охотно, если помощь в направлении нашего пути. Наконец разошлись, оба, очевидно, недовольные друг другом. Вечером в оперетте, масса офицеров. Вообще за время Мелитополя поведение корректное. Играли, как полагается в провинции, но некоторое было недурно. Ужин в ресторане, пьяный комендант (по рассказам, ему в конце разбили голову стаканом).
Немного жаль покидать Мелитополь. Другая жизнь, отдых нервам. Хотя мне нет отдыха. Всегда окружен врагами, всегда страх потерпеть неудачу, каждое осложнение волнует и беспокоит. Тяжело…
11 апреля, кол. Ивановка у г. Бердянска.
Взаимные соотношения: исполнительный комитет и видные деятели инвалидов с нами в дружбе, помогают во всем; город же ведет политику, желая спасти арестованных комиссаров, инвалиды настаивают на их казни. Мы чувствуем себя не вполне хозяевами; с приходом австрийцев комиссар опирается на них, и ввиду того, что большевиков скинули инвалиды сами, заигрываем с ними, говоря любезности, обещая поддержку, настраивая против австрийцев и украинцев.
Днем инвалиды, опасаясь освобождения арестованных под влиянием политических партий или передачи их гражданскому суду, просили передать их нам. Освободили двух, которые с риском для себя воспротивились избиению офицеров, задуманному в период господства матросов.
В думе было специальное заседание вечером, вопль шел, набросились на представителей инвалидов, те отгрызались, ругали управу и думу за ее двусмысленную политику и разошлись недовольные друг другом, признав, что укорами и спорами дела не поправишь и разрушенных домов не восстановишь. Два ока за око…
Перед возвращением к себе в Куцую поймал меня австрийский гауптман: по распоряжению Рады все деятели большевизма должны арестовываться и отправляться на специальный суд в Одессу. Мы не можем казнить. Как офицер, он вполне понимает, что их нужно убивать, но, как исполнитель воли начальства, обязан мне заявить настоятельно: комиссаров, еще не казненных, передать ему; дружески переговорили и, так как все, кого нужно было казнить, были уже на том свете, конечно, обязательнейше согласился исполнить все…
14 апреля, Мангуш.
По дороге дважды жалобы от хуторян о грабежах и насилиях, чинимых большевиками — часть удалось ликвидировать (менее виновных выдрать и угнать вон).
15 апреля, Косоротовка — 3 версты восточнее Мариуполя.
Ночью придрала депутация фронтовиков из Мариуполя с бумагами как от «военной коллегии фронтовиков», так и от австрийского коменданта, что на территории Украины всяким отрядам воспрещены реквизиции какого-либо фуража или продовольствия не за наличный расчет или забирать лошадей или подводы. Указал, что, путешествуя 800 верст, первый раз получаю такую штуку. Чего им взбрело на ум писать, кто им сказал, что я что-либо беру даром? Мангуш оказалась здоровенным кляузником. Получив требование на фураж (зерно и сено) и на подводы, она, не разобрав, как и что, сразу по телефону жалобу в Мариуполь.
Высказал депутации свое недоумение и удивление их поступку. Отговорились, что не знали, что за отряд — врут, правильно адресовали!..
Отряд направился, пройдя Мариуполь, через речку и стал в деревнях Косоротовка и Троицкое на земле войска Донского. Я — в Мариуполь, в «военную коллегию фронтовиков». Физиономия оказалась поганая, много бывших большевиков, все еще близко советская власть. Предъявили миллион кляуз, фактически вздорных и их не касающихся.
Настаивали на возвращении лошадей особенно, — решил разобрать, может и придется часть вернуть. Все это, очевидно, такая дрянь, их коллегия, много евреев, что надо прежде ознакомиться, стоит ли с ними считаться. Они уже позабежали к австрийцам, понажаловались им на нас, думая, дураки, что австрийцы из-за них станут с нами ссориться. Разошлись якобы дружно, в душе враждебные вполне.
Австрийцы — враги, но с ними приятнее иметь дело, нежели с этими поистине ломброзовскими типами.
Результатом жалоб австрийцам за лошадей явилась их претензия на этих лошадей, переговорили, помирились, отдав меньшую и, конечно, худшую часть швабам, а «фронтовики» остались с носом: я извелся, говори либо со мной, либо жалуйся, и не только уже не вернул из взятого, но даже больше — и не разговаривал с ними, как обещал было.
Сначала по телеграфу, потом около 23 часов делегат от казаков ст. Новониколаевки, — просят помощи от банд на Кривой Косе, из Антоновки и из ст. Вознесенской. Послал 80 трехлинеек и 30 патронов, но выступить решил только утром 17-го — крайней надобности нет, а нам изнурение и нужно дождаться добровольцев. Пока продержатся.
Население Мариуполя и наших деревень большевистского типа, масса против нас, сказываются фабрики… Интеллигенция, конечно, — за, но её мало.
17 апреля, станица Новониколаевская.
Встреча в станице, первой станице войска Донского, восторженное отношение казаков, скрытое недоброжелательство и страх пришлого, иногороднего. Казаки понадевали погоны, лампасы, шпалерами пешая и конная сотня, отдание чести, воинский вид; вражда между половинами населения, — пришлого больше. Казаки очень сплочены, много выше по качествам, особенно боевым. Станица вообще одна из лучших, не было ограблений, мешали другим. Долгая политика с нашим приходом вылилась наружу. Энергично стали арестовывать виновных в большевизме, комитетчиков. Колонна отдает честь, ура, рапорт офицера.
Сильный запах цветов, жжет солнце…
Восстановлено казачье самоуправление, атаман, выборные, судьи. Сформировали сами полки. Продолжают организовываться.
Много добровольцев из простых казаков, — сразу видно воины.
А ведь по роду занятий — те же крестьяне, как и солдаты.
Станица богатая. Прекрасные чистые дома, преимущественно каменные, обстановка с запросами культуры… Сады, все цветет.
Особое чувство — первая станица. Мы у грани поставленной цели. Иные люди, иная жизнь… Много переживаний, — что-то ждет впереди. Большевики, повидимому, всюду бегут, всюду у них паника…
В станице и соседних поселках идет обезоружение неказачьего населения.
Тюрьма пополняется изо всех закоулков. Казаки волокут за жабры вчерашних властелинов — колесо истории вертится.
Много главарей расстреляно…
18 апреля.
Ночью и утром донесения из слободы Платовой, что большевики идут колонной в 600 человек от Мелентьева по правому берегу Миуса и колонной в 400 (приблизительно вдоль моря, якобы есть артиллерия и броневики). Очевидно, отрезанные банды… Платовцы беспокоятся. Хотя паром через Миус испорчен, но платовцы боятся правобережной миусской колонны.
Решили, чтобы не пропустить, изловить, послать две колонны: правую вдоль правого берега Миуса — рота со своими пулеметами, взвод легкой артиллерии, взвод конницы и вспомогательная сотня казаков, которым: в Платовой взять еще одну-две сотни вспомогательных. Все прочие силы на Федоровку, так едва ли проскочат отрядом, ну а рассеются, — все равно всех не выловим.
Выступили в 8 часов. Солнце жжет. Ветра почти нет… Иду с конницей.
По дороге на мостике через проток провалился задом броневик. Этой поломкой моста задержал всю колонну, обязанную проходить болотину в брод, а сам просидел часа три, пока, наконец, постепенным созданием фундамента из бревен и с помощью домкрата не подняли.
Стали на ночлег в Федоровке, — одна из паскуднейших деревень таганрогского округа, гнездо красной гвардии и ее штаба. Отобрали всех лучших лошадей из награбленных, не имеющих хозяев. Отобрали оружие. Много перехватали разбегавшихся красногвардейцев, захватили часть важных, прапорщика, начальника контр-разведки, предателя, выдавшего на расстрел полковника и часть казаков из станицы Новониколаевской и т. п. Трех повесили, оставили висеть до отхода, указали, что есть и будет возмездие, попа-красногвардейца выдрали. Только ради священства не расстреляли, ходил с ружьем с красной гвардией, брал награбленное, закрыл церковь и ограбил ее. Страх нагнали. Левее, оказывается, шла еще казачья колонна, по Ягорлыку вверх, обезоруживая население, казня виновных.
[На этом обрывается незаконченный дневник М.Г. Дроздовского, оставшийся в необработанном виде. Повидимому, тяжелые бои помешали его продолжить, также можно предположить потерю приведенных в порядок законченных его записок.
Дальнейшее изложение составлено по рассказам участников похода.
21 апреля, в страстную субботу, отряд Дроздовского подошел к Ростову; и 2 колоннами начал атаку с вокзала. Весь день шел упорный бой с превосходящими силами противника. Количество оборонявших Ростов большевиков достигало 12 тысяч при 6 батареях; помимо организованных частей красной гвардии, латышских стрелков и матросов Гвардейского экипажа, большевикам много помогли рабочие из предместья Ростова — Темерника, стрелявшие на улицах из окон домов, также «Колхида» обстреливала наступавших с реки. Приходилось брать улицу за улицей и нести большие потери.
Подошедшие со стороны Таганрога немцы, видя тяжелое положение отряда, прислали своего ротмистра с предложением помощи Дроздовскому, который коротко ответил: «Не надо, справимся сами».
К вечеру того же дня Ростов и часть Нахичевани были заняты отрядом, но 22-го утром с севера подошли новые подкрепления большевиков, и Дроздовский, видя полную невозможность вести дальнейший бой, не желая принципиально обращаться за помощью к немцам, приказал отступать. Но вывод из города увлекшейся борьбой пехоты, на которой был сосредоточен весь огонь большевистской артиллерии, оказался делом нелегким, а гибель ее означала бы и гибель всего отряда и той идеи помощи добровольческой армии, с которой шли они из Румынии. Тогда Дроздовский дает следующее распоряжение: указав открытый холм, он приказал, чтобы кавалерия медленно передвигалась по холму редкой цепью (через 30 шагов всадник). Такой приказ показался окружавшим Дроздовского безумием, послышались возражения, некоторые предположили, что от потрясений он сошел с ума, но властный голос его потребовал: «Исполнить немедленно мое приказание без рассуждений». Как и рассчитал Дроздовский, большевики перевели весь артиллерийский огонь на смело и открыто передвигавшуюся конницу, чем дали возможность отойти пехоте, ценой незначительных жертв в кавалерии. Пехота, а следовательно, и отряд были спасены.
Дроздовцы отступали в район станции Чалтырь и короткими ударами беспокоили большевиков. В боях под Ростовом они понесли тяжелые потери: 82 бойца выбыло из строя, между прочим, начальник штаба отряда, полковник Войналович. Его беззаветная отвага служила примером для всех, она влекла его в самые опасные места, нередко его храбростью спасалось положение. Для Дроздовского эта потеря была крайне тяжела, он писал тогда: «Я понес великую утрату — убит мой ближайший помощник, начальник штаба, может быть, единственный человек, который мог меня заменить».
На пост начальника штаба был назначен полковник генерального штаба Лесли.
В Чалтыре Дроздовскому казалось положение безвыходным, полное отсутствие сведений, невозможность боя с большевиками, но также и дальнейшее пребывание в Чалтыре не входило в его планы. Неожиданно в ночь с 23 на 24 апреля прибыл в штаб к Дроздовскому казак-есаул. По одной версии он был послан атаманом Поповым, до которого дошли глухие слухи о прибытии какого-то отряда, по другой же версии этот есаул никем не был послан, а, будучи на разведке, случайно натолкнулся на отряд Дроздовского. Есаул дал подробное описание положения дел: Корнилов убит, добровольческая армия, истощенная Ледяным походом, не будучи в состоянии вести активную борьбу с большевиками, слабо обороняясь, подходила к границам Донской области. Донские же казачьи силы сконцентрировались в восточных степях и производили нападения на большевиков в направлении Новочеркасска и Александровска-Грушевска. 23 апреля Новочеркасск был взят, но на севере от него, а также в Ростове находились большие силы большевиков, которые стремились соединиться, наметив базой Ростов; лежащему на пути Новочеркасску угрожала, главным образом, северная группа большевиков, слабые казачьи силы должны будут отступать от города.
В Новочеркасске царило угнетенное настроение, к слухам о прибывшей помощи относились скептически и с ужасом ждали с часу на час нового захвата большевиками Новочеркасска. Дроздовский через есаула передал письмо атаману Попову о немедленном выступлении ему на помощь и 25-го утром со своим отрядом был уже под Новочеркасском. Впереди наступавших шел броневик «Верный» и артиллерия, а в это время наседавшие с севера большевистские силы ворвались уже в предместье города Хотунок, в котором вспыхнули сейчас же в нескольких местах пожары. Броневик и тяжелая артиллерия немедленно обратили в паническое бегство красные войска, и разгром их был довершен казачьей конницей, бросившейся немедленно с флангов и в тыл отступающим.]
[Достигнув Новочеркасска, «1-я отдельная русская бригада добровольцев» — официальное название отряда Дроздовского прекращает свое самостоятельное существование и поступает в «полное подчинение» к ген. Деникину.]