Глава III. Ярославль
Глава III. Ярославль
Телеграммы из Ярославля я ждал целый месяц. Все это время я провел в Сызрани вместе с семьей.
Совдеповцы в Сызрани в то время по большей части занимались своими личными делами и спекуляцией. Поэтому они не были так страшны, как их товарищи в Москве. Только впоследствии, когда я в Сызрани доживал последние дни, из центра пришло предписание организовать «Чрезвычайку», которая начала свою деятельность обходом квартир буржуазии и интеллигенции и произвольными арестами. Три таких бандита, вооруженные револьверами, вломились в мою квартиру, но мною уже тогда от командующего Ярославским военным округом была получена телеграмма, которая произвела на них должное впечатление.
В Сызрани я собрал сведения о местном офицерстве. Оказалось, что их здесь около 500 человек, но ни один из них не состоит в организации, ибо цены на продукты здесь стояли очень низкие, и недостатка никто из офицерства не чувствовал. Сведения я отослал в Москву, но ответа не получил, и в ночь с 1-го на 2 июня выехал в Ярославль.
События в Ярославле протекали иначе, чем я предполагал. Правда, работа носила спешный характер благодаря восстанию чехов в Самаре. В Ярославле я отыскал командующего Ярославским военным округом генерала Ливенцова, который жил в поезде на вокзале. Он очень обрадовался тому, что я явился во-время, так как окружной штаб уже сформирован и поэтому можно взяться за формирование войск. Он пояснил, что о моем назначении на должность командира дивизии он уже говорил со штабом формирования красной армии в Москве, где согласились на это, и что поэтому мне приходится подать только заявление на его имя о моей явке. После этого ген. Ливенцов высказал надежду, что в ближайшие же дни я буду утвержден и можно будет приняться за формирование штаба дивизии и войсковых соединений по заранее выработанному плану. Для того, чтобы занять легальное положение и связаться с нужными лицами, я хотел возможно скорее получить утверждение. Но прошла неделя, а о нем не было никаких известий. На мой вопрос Ливенцов ответил, что против моего назначения окружной комиссар. По собранным сведениям выяснилось, что комиссар округа, некий Аркадьев, мне вовсе не знаком и, следовательно, обо мне ему ничего не могло быть известно. За это время я успел собрать адреса некоторых знакомых и боевых товарищей, главным образом проживавших в Костроме, Шуе и Рыбинске. Кроме того, мне пришлось еще поехать в Москву, чтобы восстановить прервавшуюся связь и подробно ориентироваться о состоянии нашего союза. Для этой цели я попросил ген. Ливенцова дать мне временное удостоверение и хотел уже выехать из Ярославля, как вдруг на бульваре встретил врача Григорьева вместе с бывшим начальником хозяйственного отдела 2-го Латышского стрелкового полка капитаном Скраббе, который еще в 1917 г. энергично боролся с большевистскими ораторами на заседаниях полковых комитетов.
От них я узнал много интересного, а именно, что офицерский союз за последние месяцы значительно вырос благодаря, главным образом, провинциальным городам. По словам Григорьева, в союзе в настоящее время числится около 3000 организованных офицеров. От вооруженного восстания в Москве наша организация окончательно отказалась. Это решение приняли после провала нашего штаба на Молочном переулке, где в мае было арестовано несколько близко стоящих к штабу офицеров. Между ними был также и мой помощник штабс-капитан Рублис и один из деятельных членов организации — штабс-капитан Пинка.
Вместе с провалом нашего штаба был арестован также генерал Довгерт, который во время моего пребывания в Москве стоял во главе одной из сильнейших организаций. Мы с генералом Довгертом поддерживали связь, хотя боялись его, думая, что он базируется на немцев. Теперь нам врач Григорьев рассказывал, что генерал Довгерт сидит в штабе графа Мирбаха в Москве.
Ликвидировав свою деятельность в Москве, наш союз эвакуировался в города Поволжья и, в связи с восстанием чехов, решил произвести вооруженное восстание в одно и то же время в целом ряде поволжских городов, создавая таким образом целый поволжский фронт, задача которого — облегчить движение чехов по Волге и приближение французского десанта из Архангельска[129]. На этот десант были возложены большие надежды, и постановление о таком срочном выступлении было принято согласно французским указаниям.
Большая часть союза, во главе с генералом Рычковым, который был назначен командующим всеми вооруженными силами союза, эвакуировалась в Казань. Часть москвичей и Калужское отделение эвакуировалось в Ярославль, небольшая группа с полковником Брэдисом — в Рыбинск, другая часть москвичей с врачом Григорьевым — в Муром. Не выработанными остались планы о Костроме, Вологде, Шуе, и Иваново-Вознесенске, где также хотели произвести восстание, но где ещё не было местных организаций. Это решение, как мне потом передал Савинков, было принято в окончательной форме в связи с постановлением объединенных политических партий. Таким образом, осталось только приложить все силы, чтобы добиться успеха в объеме принятых планов. Времени осталось очень мало, ибо восстание поднять было решено в конце июня. Этим и объясняется прибытие в Ярославль врача Григорьева, так как заведующих ярославской организацией необходимо было ознакомить со всесторонне разработанным планом и начать подробную выработку плана восстания. Так как полковник Перхуров сам приехать не мог, то эти обязанности взял на себя врач Григорьев, которому по этому же делу необходимо было поехать в Кострому, а Перхурову — в Вологду. Так как Григорьев встретил меня в Ярославле, то я взялся исполнить часть его обязанностей и в тот же вечер выехал в Кострому, чтобы по полученному адресу и пропуску связаться с местной организацией г. Костромы.
В Костроме я сперва отыскал своего старого товарища подполковника Колпака. Колпак недавно прибыл с румынского противогерманского фронта, который держался до самого Брестского мира. О каких-нибудь офицерских организациях в Костроме Колпак ничего не мог рассказать. На второй день я пошел по данному адресу, где нашел штабс- капитана И., известного мне еще со времен фронта. Он передал мне не особенно удовлетворяющие сведения. Организация, представителем которой он был, состояла только из 8-ми человек. Это была слишком маленькая сила, с которой я никак не мог считаться. Поэтому я решил на скорую руку попытаться здесь что-нибудь создать. С помощью некоторых знакомых мне удалось найти еще вторую офицерскую организацию и познакомиться с ее представителями, но и эта организация была слишком ничтожной и имела в своем составе не более 20 человек. Костромские организации стояли вне политических платформ и соглашались действовать под знаменем ген. Алексеева. Сильнейшая из организаций имела полные сведения о силах красных в Костроме, об их целях, военных припасах и т. д. В то время в Костроме находился один полк советского правительства, но очень слабый, ибо он был отправлен на Екатеринбургский фронт и здорово потрепан чехами, после чего полк разбрелся. Остатки его на второй день после поражения собрались и по своей инициативе приехали в Кострому. Мой приезд совпал с приездом этого полка. Это был довольно печальный, но и комичный случай. Полк в составе около 150 человек, прибыв на Костромской вокзал, не пожелал оставить вагонов до тех пор, пока им не дадут обмундирования. Когда это было исполнено, он потребовал оркестр и только после этого гордо во главе с оркестром зашагал в казармы. Кроме войск, костромские большевики имели сильную и опасную для нас опору в виде хорошо организованных коммунистов, по большей части рабочих, эвакуированных из бывшего прифронтового района. По нашим сведениям, коммунисты легко могли выставить около 600 штыков. Кроме того, в их распоряжении была вся артиллерия, в городе — один тяжелый дивизион. Батареи были установлены на левом берегу Волги, недалеко от вокзала, где находилась одна из эвакуированных фабрик. В костромских складах было много разного оружия, снарядов и патронов. О всех этих припасах наша организация имела подробные сведения.
На следующий день йз Вологды приехал Березовский и привез известия весьма печальные. Офицера, которому там было поручено взять инициативу и организовать вологодскую группу, Березовский не нашел. По сведениям из Рыбинска, там обстоятельства были лучше. Была организована сильная группа офицерства во главе с капитаном Г. Эта организация согласилась сама своими силами поднять в Рыбинске вооруженное восстание, тем более, что в то время в Рыбинске почти что не было большевистских сил. Кроме того, в Рыбинске была сконцентрирована в большом количестве артиллерия. Команда и офицеры, обслуживающие эту артиллерию, были против большевиков, а некоторые состояли даже членами нашей организации. Мы могли быть уверены, что успех в Рыбинске будет за нами. Можно было также надеяться, что рыбинская артиллерия поможет Ярославлю. Хотя я не был в Рыбинске лично, но получил все эти сведения от Савинкова, Брэдиса и Перхурова, с которыми часто встречался в Ярославле во время вооруженного восстания.
В Ярославле положение было таково: в городе, в здании кадетского корпуса был расположен один советский полк, состоящий из 4-х рот, всего около 600 штыков. Три роты можно было считать весьма неустойчивыми, ибо в них находились наши люди, утверждавшие, что ни одна из них сопротивляться не будет. Напротив, четвертая рота, при том наибольшая, состояла из мадьяр и считалась самой верной большевикам. В центре города в одном частном доме помещалась отдельная группа коммунистов, на которую смотрели как на самую твердую и боеспособную большевистскую войсковую часть. Кроме них, была небольшая часть конных милиционеров, которую можно было считать на нашей стороне. И, наконец, авто-пулеметное отделение, состоящее из двух бронеавтомобилей и пяти пулеметов. Вся автомобильная команда в числе 25 человек состояла из офицеров, членов нашей ярославской организации. Ее начальник поручик В. был один из самых деятельных членов организации. Кроме того, он, как военный авторитет, стоял высоко в глазах большевиков, и они его приглашали на все важнейшие заседания; таким образом, для нас не было почти никаких секретов.
Ярославская организация во главе с полк. Л. имела около 120 членов, не считая автопулеметчиков. Члены организации были разбиты по отделениям по 5–6 человек. Все отделения составляли два батальона. Большая часть членов организации находилась на службе у большевиков, в разных артиллерийских, инженерных и интендантских складах, поэтому при их содействии легко можно было собрать сведения о всех тех боевых припасах, которые находились в руках большевиков. Оценив силы обеих сторон, можно было ожидать, что успех будет на нашей стороне, особенно, если удастся поднять восстание неожиданно и получить поддержку из Москвы и Калуги, а потом и из Рыбинска.
Вышеупомянутые сведения были нами собраны к 20 июня. В течение всего этого времени я посещал штаб формирования большевистской армии. Прошло уже три недели после подачи заявления, но ответа о моем утверждении еще не было. Теперь я и не желал его получить, так как это не имело никакого значения. Только теперь я понял настоящие причины моего неутверждения. Я узнал, что помощником окружного комиссара Аркадьева был московским наркоматом назначен бывший редактор «Окопной Правды» и душа разгрома всего Рижского фронта в 1917 г. — еврей Нахимсон. Так как не было никаких сомнений в том, что Нахимсон меня знает еще со времен Рижского фронта, то понятно, что я в Ярославле ничего хорошего не мог ожидать. Генерал Ливенцов обнадеживал меня, рассказывая, что он лично, без ведома комиссара, телеграфировал в Москву, категорически требуя моего утверждения, но через несколько дней и сам Ливенцов был отставлен, якобы за очень категорическое требование утвердить поданные им проекты. На место Ливенцова был назначен его нач. штаба генерал Зайченко, после чего я этим штабом перестал интересоваться и заходил туда только для того, чтобы отвлечь подозрения и иногда по штабным приказам и документам удостовериться о правильности тех сведений, которые мы успели собрать о силах и припасах противника.
В конце июня приехал в Ярославль на постоянное жительство Перхуров, который был назначен командующим ярославской группой. Мы имели два заседания нашего штаба, на которых подробно рассмотрели план восстания и составили приказ о нем. В первые дни июля приехал Савинков, от которого зависело назначение дня выступления. В то же самое время начали стекаться отдельные члены нашей организации из Москвы и Калуги. Мы ожидали всего около 200 человек.
Просматривая наши силы, я не указал на ту солидную помощь, которая была нам обещана и, по моему мнению, должна была быть фундаментом всего восстания — а именно: помощь рабочих. Должен сказать, что среди ярославских рабочих было большое недовольство большевистским режимом. По нашим сведениям, почти все рабочие железно-дорожных мастерских согласились восстать против большевиков и их советов. Почти то же наблюдалось и среди рабочих фабрики Корзинкина.
В разговорах с Савинковым, который остановился у меня, я старался подробно выяснить этот вопрос, указывая, что во время восстания инициативу должны проявить рабочие, а наша организация должна быть только поддержкой их и главной боевой силой. Если мы поступим иначе, сказал я Савинкову, то дойдем до таких же печальных результатов, как и в Тамбове и в Пензе, а именно: поголовное убийство офицеров и интеллигенции, после того как в самый критический момент широкие народные массы оставили их одних. Савинков согласился, но указал, что это практически не выполнимо, ибо рабочее движение тщательно пронюхивается рабочими-большевиками, и таким образом невозможно организовать рабочих для начала выступления.
Находясь в Ярославле, Савинков все время вел переговоры с представителями рабочих, которые, наконец, гарантировали, конечно, на словах, свою помощь следующим образом: через полтора часа после нашего выступления к нам присоединится 150 рабочих из одной железнодорожной мастерской, после 4-х часов прибудут еще 300 и вечером еще 300 железнодорожников. Кроме того, они убеждали нас, что на второй день к нам присоединятся рабочие фабрики Корзинкина, а остальные рабочие, если и не примкнут к нам, то останутся нейтральными и ни в коем случае не будут способствовать красным.
Днем восстания было назначено 5 июля. Накануне вечером наш штаб еще раз собрался у Перхурова для окончательного утверждения плана борьбы и для выяснения могущих возникнуть вопросов. После окончательного подсчета наших сил оказалось, что мы имеем всего около 300 офицеров; мы ожидали 400, но не все приехали. Из Калуги приехало только 30, из Костромы — 12 человек, и только 50 москвичей. (Во время моего вторичного посещения Костромы мне удалось выяснить, что в Костроме о восстании в данное время и думать не приходится, а потому мы пригласили костромских членов нашей организации в Ярославль.) Нужно было удовлетвориться этими тремя сотнями людей, которых было решено разделить на три группы. Половине, т.-е. 150 чел. с 2-мя орудиями, предстояло разоружить советский полк в здании кадетского корпуса, 80 чел. с бронеавтомобилем предстояло разоружить и арестовать группу коммунистов и заключить ее в большой театр. Остальным 70 чел. была дана задача — занять большевистский штаб, находящийся в доме губернатора, почту, телеграф, радиостанцию, казначейство и выставить там охранение. После этого двум первым группам надлежало выслать охранение за город, а штабу — приняться за формирование новых войсковых соединений. На сборное место должны были прибыть в час ночи. Местом сбора было назначено кладбище, находящееся на расстоянии одной версты к северо-западу от города. Вблизи кладбища были склады оружия и патронов. Вооруженное восстание должно было начаться нападением на эти склады.
На последнем нашем заседании начальник автоотряда поручик 3. рассказал нам интересные новости. На одном из заседаний совета депутатов обсуждался вопрос о немедленном аресте нашего штаба, при чем упомянулись фамилии пяти лиц: Перхурова, моя, Масло, подполковника П. и капитана С., и только ему, поручику 3., удалось уговорить совдеповцев отложить эти аресты на более удачное время, когда представится возможность арестовать весь наш штаб в полном составе. Очевидно, им не хватало Савинкова. Это известие явилось для нас неожиданным, так как мы не предполагали, что у большевиков так хорошо налажена информация. Но все-таки мы решили, что это обстоятельство не может помешать выступлению будущей ночью и сговорились собраться еще раз вечером в 17 часов в столовой профсоюза официантов, но не разговаривать между собой иначе, как в случае крайней необходимости. На другой день, кроме меня, в столовую явилось только двое: капитан С., назначенный на место отказавшегося от командования полковника И., и начальник автоотряда поручик 3. Последний спустя несколько минут подошел ко мне и предложил вопрос, почему на вчерашнем заседании ничего не говорилось о том, как поступить с эшелоном красных войск, который стоит на вокзале. Мне, как и никому из членов нашего штаба, об этом не было известно, и поэтому я с удивлением спросил, что это за эшелон, и почему 3. об этом не сообщил на вчерашнем заседании. Он ответил, что был уверен в том, что мы все об этом знаем, так как эшелон на вокзале стоит уже третий день и что уже отдано распоряжение отыскать для него квартиры. На самом же деле, на вокзале стоял не один, а два эшелона: один в составе 470 человек пехоты, а другой — в составе 280 человек конницы. О целях их появления 3. ничего не знал. На меня это известие произвело сильное впечатление. Два эшелона — это была такая сила, с которой мы никоим образом не могли покончить. Но отложить начало восстания без санкции Перхурова мы тоже не могли, а потому решили его отыскать. Ожидая Перхурова, я сел на бульваре на скамейку, и здесь произошла еще одна неприятная встреча. За прожитый в Ярославле месяц я более или менее уже познакомился с публикой ярославского бульвара. Но в последнее время на бульваре начали появляться совершенно новые, раньше не замеченные личности, но большею частью — элегантно одетые молодые люди. Сначала я думал, что это — новоприбывшие члены нашей организации, но в то время как я, будучи сильно взволнован прибытием новых эшелонов, сидел на бульваре в ожидании Перхурова, ко мне подошел один из таких молодых людей, очень хорошо одетый, и начал со мной разговор на латышском языке, извиняясь за беспокойство и высказывая удивление тому, что я его не знаю, так как он, по его словам, служил на фронте в моем штабе писарем. Дальше он выразил удивление, что видит меня здесь, ибо он читал в газетах, что я уехал и поступил на службу к чехам. Молодой человек вытащил из кармана номер советских «Известий» и показал мне передовицу о чехах, где между прочим было упомянуто, что контр-революционное офицерство переходит фронт, отправляясь к чехам, как это, напр., сделал известный стратег, полковник Г., который, уехав из Москвы, поступил на службу к чехам. У меня возникла мысль, что я имею дело с агентом красной контр-разведки. В дальнейшем разговоре, узнав, что я в Ярославле занимаюсь формированием красной дивизии, молодой человек просил меня определить на какое-нибудь место его брата — студента рижского политехнического института. Когда я пообещал ему это, он начал расспрашивать меня, когда он с братом может ко мне притти и просил дать ему адрес. На мой вопрос, давно ли он в Ярославле и чем занимается, он мне ответил, что приехал из Москвы на закупку кож, т.-е. указал на ту самую цель, на которую всегда указывали офицеры нашей организации, приезжая в Ярославль.
Теперь я больше не сомневался в том, что каждый мой шаг наблюдается и, боясь даже встретиться с Перхуровым, ушел с бульвара, чтобы отыскать его в другом месте и потом вызвать к нему капитана С.
По моим соображениям, находящиеся на вокзале эшелоны представляли серьезную помеху. С другой стороны, я боялся менять уже принятые постановления без согласия Перхурова. Через полчаса вернулся офицер, которого я послал отыскивать Перхурова, и сообщил, что последнего он найти не мог. Тогда мы решили издать приказ о том, что восстания сегодня не будет.
Так как было уже восемь часов вечера, то приказ опоздал, ибо всех оповестить не представилось возможным. Около 60 человек прибыло на сборное место, но, дождавшись восхода солнца, разбрелось. На другой день меня вызвали в известное место, где я встретил полковника Брэдиса, который сообщил мне следующее: он приехал из Рыбинска прошлой ночью и уже встретил Перхурова, который вчера нарочно не показывался, ибо боялся ареста. Хотя эшелоны представляют серьезное препятствие, но другого исхода, кроме восстания, нет, ибо, в Рыбинске все готово и ожидается только сигнал Ярославля.
На следующую ночь начался кровавый бред Ярославля. Бои продолжались беспрерывно 16 дней и ночей. Очевидно, большевикам кое-что было известно, так как они уже успели кое-как укрепиться. На окраинах города ночью были выставлены посты, и по улицам разъезжали конные разведчики, а потому многие из членов организации не явились во-время на сборное место. На сборное место я пошел вместе с офицером Бойка из латышской группы. Опасаясь наблюдения, мы сделали большой круг мимо земской больницы, но на окраине города наткнулись на конных наблюдателей. От первых двух мы счастливо отделались, обойдя их, но на третий раз нас заметили и выслали для наблюдения одного всадника, который все время следовал за нами. Мы были принуждены вернуться в город и примкнуть к нашей группе только тогда, когда она уже заняла оружейные склады и вошла в город, что было около 5 часов утра. На сборное место собралось только около 106 человек, которые под начальством полковника Перхурова начали наступление. Но для того, чтобы охватить все, такое маленькое количество людей было недостаточно, тем более, что задание необходимо было выполнить на всех местах сразу.
После короткого боя был разоружен и арестован весь отряд коммунистов в полном составе. Мы захватили также и большевистские штабы. На квартирах было захвачено несколько комиссаров, между которыми был и Нахимсон, которого там же на улице расстреляли. Не хватило только сил разоружить полк, стоявший в кадетском корпусе, и потому Перхуров отдал приказ начать переговоры о капитуляции этого полка и временно занять против него позицию по направлению реки Которосль. Как известно, эта река отделяет ту часть города, в которой находился кадетский корпус.
В начале переговоров можно было ожидать добровольной сдачи этого полка, но когда Перхуров потребовал разоружения его, то полк отказался исполнить это требование до тех пор, пока не выяснится, примкнули ли к нам рабочие или нет. Но не прошло и двух часов, как полк со своей стороны открыл огонь и начал активные действия. С этого момента начались бои.
Я по возможности постараюсь избегать описания этих боев и не буду останавливаться на тех ужасах, которые происходили во время восстания, ибо о них много писала пресса. Здесь я постараюсь осветить развитие наших действий с точки зрения наших интересов и целей.
Все свои силы в виде небольших застав мы выслали по разным направлениям: на кладбище, железную дорогу и железнодорожный мост. Наши заставы не успели еще дойти до охраны города, как наткнулись на красных, наступавших со стороны железной дороги. Это означало, что те эшелоны, которые до сих пор стояли там, где железная дорога разветвляется на Бологое и Вологду (станция Всполье), тоже принимают участие в боях. Нам во что бы то ни стало необходимо было выдержать это наступление. Все-таки, несмотря на все трудности и критическое положение, мы не отчаивались, ибо: 1) жители радовались как во время праздника, и уже с самого утра большие толпы народа осаждали наш штаб, желая добровольно вступить в организуемые отряды, из которых мы думали составить довольно большие боевые единицы, 2) мы ожидали, что уже на первый раз к нам присоединится 700–800 человек, 3) можно было ожидать также подкрепления из Рыбинска, 4) большевики не могли ожидать помощи, так как дорогу в Петроград преграждал Рыбинск, а преградить путь в Москву обещали железнодорожники, взрывая ж.-д. мосты в Ростовском районе. Из Костромы большевики не могли ничего привезти, ибо не могли надеяться, что и там восстания не будет. Снять какие нибудь части с чешского фронта и подвезти их по Вологодской дороге тоже не представилось возможным. Поэтому первые три дня восстания были полны розовых надежд. Но уже вечером первого дня нас постигло первое разочарование. Рабочие не пришли, хотя окончательной надежды мы на их помощь не теряли, так как они все еще обсуждали вопрос, — примкнуть к нам или нет. На другое утро пришло 80 железнодорожников, которые остались у нас и ждали до вечера, но видя, что их товарищи не приходят, начали расходиться.
Также и следующий день не дал нам никакой ясности в этом вопросе. Хотя у нас не было определенных сведений, но в городе ходили слухи, что рабочие на митинге приняли постановление — остаться нейтральными. Вечером следующего дня пришла делегация двух заволжских деревень просить оружия для участия в восстании. Это нас очень обрадовало. Мы сговорились, что крестьяне соберутся в селе Яковлевском (3–4 версты за Волгой) и что оружие для них будет отправлено в Тверицу — в часть города, лежащую за Волгой. На следующий день в Яковлевское мы послали офицера- инструктора, который нашел около 800 человек крестьян. Эти 800 человек могли бы заменить недостаток стольких же рабочих, хотя в моральном отношении выступление крестьян на красные войска не произвело бы большого впечатления, но и здесь нас постигла неудача. Крестьяне категорически отказались принять участие в ярославских боях, а просили оружия лишь для того, чтобы очистить свои деревни и села от большевиков. Но когда на таких условиях оружия им не дали, все они разошлись по домам и только около 70 человек примкнуло к нам. Но мы все-таки мечтали составить из крестьянства активный отряд. Больше всего мы надеялись на Томскую волость, где один энергичный прапорщик из сверхсрочных фельдфебелей на свой риск и страх сформировал отряд в 30 человек. Этот отряд нам очень много помог, мешая красным переправляться через Волгу в Томском районе. После этого мы послали в две соседние волости агитаторов, которым надлежало вербовать бойцов и отправлять их в с. Яковлевское, в распоряжение командированного туда офицера. Это предприятие имело весьма заметный успех, и уже по истечении 2–3 дней в Яковлевском собралось около 300 крестьян, которых надлежало вооружить. Мы уже начали отправлять оружие, но произошло совершенно неожиданное наступление красных со стороны Вологды, о котором я расскажу ниже. Чтобы более не возвращаться к рассказу об организации крестьянства, отмечу только то, что все попытки в этом направлении остались безрезультатными, несмотря на то, что крестьяне держались по отношению к нам весьма благожелательно. Для того, чтобы их организовать, необходимо было время и спокойствие. Организовать их в грохоте выстрелов, притом так спешно, было совсем невозможно.
Я уже указал, что с первого же дня наш штаб осаждался толпой жителей, желающих добровольно вступить в наши ряды. Выпущенные в первый день восстания воззвания и приказ о призыве всех офицеров имели известный успех. Наскоро сформированные маленькие части немедленно рассылались на все улицы городских окраин — в виде застав. Для этого требовалось много сил, и поэтому наше дело вперед не двигалось. Обстоятельства требовали разбить все силы противника, ибо пока их было немного. Но для достижения этого необходимо было иметь такую боевую единицу, с которой можно было бы активно действовать.
Красные, окружившие нас очень жидкой линией, безусловно были очень слабы и вовсе не имели резервов. Отряд в 200–300 человек, напав на один из флангов красных, мог бы очень легко окружить их, и таким образом положение совершенно изменилось бы в нашу пользу; поэтому наш штаб приложил все старания, чтобы создать такой отряд, но безрезультатно. В первые дни я лично был занят формированием этих отрядов, но мне никак не удавалось сформировать более 50 чел., так как с фронта я получал категорические требования поддержки. Принимая во внимание категорический тон этих требований, я не мог оставить их неудовлетворенными. Необходимость поддержки можно было объяснить двояким образом. Между добровольцами было много таких, которые никогда еще не нюхали пороха; они простую артиллерийскую перестрелку считали уже за наступление и потому часто грешили в своих донесениях. Но главной причиной было то, что большая часть приходящих регистрироваться, очевидно, думала, что восстание уже окончено, когда же узнавала, что борьба еще продолжается, то исчезала вместе с оружием. Наблюдать за всеми во время уличных боев просто не представлялось возможным. Вместе со своими бойцами иногда пропадали и начальники застав, оставляя без наблюдения и охраны целые улицы и кварталы. Для заполнения этих брешей приходилось жертвовать всеми сформированными силами. Должен сознаться, что только благодаря неустанным нападениям и энергии красных командиров красные так обеспечили себя, что нам напасть никогда не удавалось.
Когда не удалось сформировать новые отряды для активных действий из находившихся в городе добровольцев, то мы предполагали сформировать их из крестьян и рабочих, если последние переменят свою тактику. Но все старания в этом направлении не увенчались даже и малейшим успехом. Наше безвыходное положение выяснилось уже на четвертый или пятый день восстания. Как офицеры, так и большая часть добровольцев остались верными своему долгу и на позиции очень часто показывали свою храбрость и выдержку. Но вечно такое положение продолжаться не могло, ибо в виду сильного утомления наблюдалась усталость. Мы созвали совещание, дабы решить, как поступить в будущем. На этом совещании было ясно видно, что из города мы должны эвакуироваться, пока не поздно, хотя поднялись голоса против: некоторые все еще мечтали о помощи из Рыбинска и о десанте союзников в Архангельске. Лично я помощи от десанта не ждал, ибо она, в виду большого расстояния, была невозможна.
Но я все же верил, что удастся сформировать крестьянские отряды в Томской волости. Если бы этим отрядам удалось перейти Волгу в районе старых лагерей, то им можно было бы напасть на красных с тыла. Поэтому наше совещание ни к чему окончательному не пришло, а решило: с одной стороны, заготовить все распоряжения, необходимые для эвакуации, а с другой стороны, приложить все силы и старания к тому, чтобы сформировать крестьянский отряд. На этом же заседании, для борьбы с самовольным уходом бойцов с фронта, приводившим к исчезновению всех наших с большим трудом собранных резервов, я предложил ввести строгую боевую дисциплину на фронте, без которой нельзя было и мечтать о командовании районами. Уже тогда мы имели пять боевых районов с отдельными начальниками во главе, но ни офицеры, ни бойцы в этих районах не были разделены на взводы, отделения и роты. Не было также никаких знаков отличия, по которым можно было бы определить, в каком районе каждый значится; в виду этого многие, самовольно переходили из одного района в другой или уходили совсем. Начальники районов в виду этих же обстоятельств не могли организовать районных резервов и производить правильно смену в местах наиболее тяжелых, чтобы дать бойцам известный отдых. Также и штаб не имел никакой возможности регулировать боевые силы, находящиеся в разных районах.
Рекомендуемое мною средство мне удалось провести в жизнь. В каждом районе составили списки, после чего разбили бойцов по отделениям, взводам и ротам, организуя таким образом замену находящихся на фронте. Начальникам районов дали права командиров полков. В результате наш фронт значительно окреп. И только начиная с этого момента штаб имел возможность выяснить численность наших сил. На всем нашем фронте на шестой или седьмой день было около 700 вооруженных бойцов, хотя регистрировано и выдано оружие было на 2.000 человек.
В то же время произошло третье и наисерьезнейшее наступление красных со стороны Вологды. По полученным нами сведениям, это была пулеметная команда 1-го Лат. стр. полка, подкрепленная коммунистическим отрядом Данилова. Свое первое наступление они произвели дня на три раньше, прибыв с поездом, который состоял из двух бронированных платформ с двумя орудиями и несколькими пулеметами. Тогда они ограничились захватом станции Филино и разграблением села Яковлевского.
В том же селе они разогнали крестьян и уехали. До сего времени красные имели только заставы у села Савино и у станции Филино и Уроч и у железнодорожного моста. После последнего их наступления мы усилили свои силы у Филино, организуя новый фронтовой район. Некоторое время спустя красные опять повторили свое наступление, от которого потерпела одна из застав латышских офицеров, но удачным маневром нам удалось прогнать красных. Но в тот же день красным удалось захватить западный конец железнодорожного моста, где они тотчас принялись устанавливать пулеметы, угрожая таким образом сообщению через Волгу. В тот же день, когда я вместе с полковником Масло и капитаном Скраббе переезжал Волгу, большевики обстреляли нас из пулеметов и смертельно ранили капитана Скраббе, одного из деятельных участников Ярославского вооруженного восстания.
Свое третье наступление на Тверицу большевики, как видно, производили с более крупными силами. Они вытеснили нас со станции Филино и на короткое время заняли также и станцию Уроч, почти около самого берега Волги. Теперь положение для нас стало угрожающим, ибо Тверица была нашим единственным путем отступления из Ярославля. При захвате Тверицы красными были бы прерваны все наши связи с миром, а также и с крестьянством, на которое мы все же еще надеялись. В тот момент, когда в штаб пришло известие о наступлении красных на Тверицу, я находился на фронте, объединяя его, отыскивая пассивные районы, с которых можно было бы снять часть сил, для начала эвакуации. Вернувшись вечером в штаб, я нашел большой переполох. Перхуров назначил в наряд почти весь штаб. Я узнал, что все в последние дни сформированные резервы, включая писарей и телеграфистов, общим числом 150 человек, Перхуров передал генералу Л., приказал итти на Тверицу и восстановить положение. Но генерал Л. отказался, говоря, что он, как артиллерист, не имеет достаточного опыта, чтобы с успехом выполнить это трудное задание. Тогда Перхуров приказал произвести этот маневр пехотному полковнику А., но и тот отказался. После того Перхуров вверил это дело мне. Я пошел, не ручаясь, конечно, за полный успех. Переезжая тогда через Волгу, я навсегда простился с Ярославлем, ибо мне ни разу за пять дней боев у Тверицы не удалось вернуться в Ярославль. Поэтому я мало знаю о том, что происходило в городе после моего выезда. Но прежде чем рассказывать о происшествиях в Тверице, я кратко упомяну о том положении, какое сложилось в Ярославле.
Наш фронт начинался с истока реки Которосль, продолжался по берегу этой реки и против Сенного рынка поворачивал через Базарную площадь, до земляного вала, который находился западнее земской больницы. Больница, находящаяся за городским районом, была теперь между фронтами. Раньше наша линия тянулась от земской больницы до ж.-д. линии и моста через Волгу, но в последнее время этот фланг был оттеснен и находился против разрушенной городской водокачки. Городские кварталы, находившиеся западнее Сенного рынка, большей частью были сожжены, ибо красные по ночам обливали дома керосином и поджигали их, дабы принудить нас постепенно отступать. Кварталы, находящиеся вблизи водокачки, были сожжены артиллерийским огнем. Также и все лучшие городские дома, начиная от Демидовского юридического лицея, равно как и фабричные здания были разрушены или сожжены огнем красной артиллерии. Но все-таки, несмотря на громадное опустошение кругом, защитники города чувствовали себя довольно бодро. Когда они получили известие об ожидаемой эвакуации, большая часть из них категорически заявила, что она города не оставит, так как не может бросить своих семейств.
Фронт на берегу реки Которосль, как более пассивный, можно было в известной степени ослабить, снимая оттуда какую-нибудь часть сил и соответствующе усиливая районы Сенного рынка и водокачки, где красные беспрерывно вели наступление. В каждом из наших боевых районов было около 6 пулеметов, также хватало и винтовок, но можно было ожидать, что не хватит патронов, а поэтому мы решили все русские винтовки заменить японскими, которых в складах, как и патронов к ним, было достаточное количество, а русские патроны оставили только на пулеметы. В качестве резерва для всех боевых районов служил единственный бронеавтомобиль. Вначале их было два, но один испортился. Второй все-таки успевал во-время являться в наиболее критические места и каждый раз исправлял наше, иногда весьма критическое, положение. В таком состоянии был город, когда я уезжал в Тверицу.
Не знаю, потому ли, что наш отряд переправился через Волгу, или по другим причинам, но красные опять оставили занятые в Тверице места и со своим бронепоездом отошли по направлению Данилова. Мы использовали этот случай для восстановления своего прежнего положения. Но занять достаточными силами весь длинный фронт от ж.-д. моста до ст. Филино и дальше на д. Савино было невозможно, так как из всего отряда, который был здесь, мне удалось собрать только 40 человек, которых я присоединил к своему отряду. Теперь у меня было 150 человек, и поэтому я совсем иначе поставил наблюдение и охранение. Выставив заставы только на самых опасных направлениях, я приказал разобрать ж.-д. путь в 2–3 верстах за ст. Филино, а в хорошо замаскированных окопах спрятал по одному отделению с пулеметами с таким расчетом, чтобы они хорошо могли бы обстрелять каждого приходящего восстановить путь. Оставшуюся роту, около 80 человек, я все время держал вместе на случай активных действий, при чем использовал местность в целях защиты и маскировки. У себя на ст. Уроч я оставил около 20 человек в качестве общего резерва — это были остатки прибывших из Калуги, которым после жестоких боев необходим был отдых. Такая боевая подготовка действительно была нужна в местных условиях, но уже вечером генерал Л., которого по его собственному желанию я оставил командующим ротой у Филино, без моего ведома перестроил все иначе, даже не сообщив мне об этом. Он снял обе заставы, которые наблюдали за тем, чтобы путь не был восстановлен, и присоединил их к своим силам, а потом вытянул всю роту на очень широком фронте в лесу, около станции Филино. Уже на другое утро, он понес заслуженную кару, так как красные стали наступать компактной массой, и хотя наша редкая цепь приняла их огнем, но все-таки была принуждена отступить. С большим трудом удалось задержать отступление с помощью ничтожного резерва, бывшего в моих руках, при чем начался бой, который продолжался 4 дня беспрерывно.
Уже с начала этих боев я видел, что такая оборона не годится, и потому я энергично требовал по телефону от полковника Перхурова, чтобы наш отряд был переведен в Тверицу, из которой, освобождая путь в Данилово, мы могли бы отступить с целью присоединиться к французскому десанту, идущему от Архангельска. Но в штабе ссылались на ожидаемое присоединение рабочих двух небольших фабрик и отказались принять мое предложение. В это время, мой маленький отряд таял на глазах, так как многие ушли ранеными, а многие, видя наше безвыходное положение и чувствуя громадную усталость, самовольно оставляли свои места. Вечером второго дня у меня осталось не более 80 человек. Перхуров обещал мне поддержку своими силами, сообщив об этом по телефону. Из его туманных пояснений я понял, что он решил ночью выехать на пароходе с одним отрядом и пополнить свои силы крестьянами, после чего обрушиться на красных у Тверицы с тылу. Благодаря белой летней ночи мы действительно убедились, что пароход отошел с противоположного берега, проехал под мост и исчез в темноте. Всю ночь и весь следующий день мы отчаянно боролись с очень большими силами противника, ожидая обещанной помощи «с другой стороны», — но напрасно. Вечером следующего дня генерал Карпов, который после ухода Перхурова взял на себя командование, получив мое сообщение о безвыходном положении, просил меня продержаться еще только один день, ибо возможно, что Перхурова задержали какие-нибудь непредвиденные обстоятельства; если же до вечера следующего дня помощи не будет, то мне со своим отрядом было разрешено переправиться обратно в город. Когда я указал, что нет никакого смысла переправляться обратно в город, Карпов мне напомнил нашу совместную службу раньше на западном фронте, и я сдался. Он сообщил еще, что переходит на приемы инженерной обороны.
Прождав зря еще целый день, мы с приближением вечера стали ждать обещанного парома, чтобы переправиться через Волгу обратно в Ярославль. В час ночи с противоположного берега отчалил пароход; когда он подошел к нашему берегу, я со своим адъютантом побежал снять с постов своих людей. Когда же я вернулся с последними бойцами и подбежал к берегу, то пароход, несмотря на наши крики, ушел. Очевидно, он не мог ждать, так как находился под пулеметным огнем красных со стороны ст. Уроч. Пароход успел забрать людей с ближайших постов, я же и остальные 16 бойцов остались в самом безвыходном положении. Красные могли каждую минуту подойти к самому берегу Волги и захватить нас, пока мы стояли на берегу, не зная, что предпринять.
Наиболее спокойный район нашего фронта был южнее д. Савино, — оттуда за весь тот день красные совсем не стреляли. Мы направились по берегу Волги в ту сторону, но не отошли еще и 300 шагов, как заметили, что с того берега отходит опять пароход, на этот раз другой, меньше первого. Мы бегом бросились к нему навстречу. Нас разделяла полоса воды, шириной около 30 саженей, когда, красные открыли пулеметный огонь; пароход был вынужден вернуться.
Теперь мы были в значительно худшем положении, так как красные нас заметили и направили весь свой огонь по нас. Теперь приходилось бежать под пулями, путаясь в телефонной проволоке, которая во время артиллерийского обстрела была сорвана со столбов, но в конце-концов береговые бугры закрыли нас от пулеметного огня, и мы продолжали свой путь заметно спокойнее, прячась за разрушенными домами, пока, наконец, не пришли в д. Савино, где, спрятавшись в канаве, произвели разведку, как нам лучше всего добраться до леса. Застава красных, находящаяся в д. Савино, или спала, или была снята, и мы благополучно достигли громадного болотистого леса, который тянулся на несколько верст вдоль берега Волги и в сторону от нее. Здесь мы почувствовали себя на известное время спасенными и потому решили найти сухое место для отдыха и ночлега. После того еще в продолжение двух дней мы пытались найти Перхурова, но когда это не удалось, пришли к единственному заключению — проститься с Ярославлем.
Вспоминая теперь ярославские события, я вспоминаю и много мелочей, интересных встреч и разговоров. Укажу на два случая, которые до сего времени мне не ясны. В первые дни вооруженного восстания наш штаб заполняла масса разных людей, которые требовали разных справок и удовлетворения своих нужд. Понятно, что это обстоятельство использовали большевики, и их разведчики попали даже в штаб на некоторые должности. Один из них, ходивший все время обвешанный ручными гранатами, револьверами и кинжалами, нечаянно «влопался» и был расстрелян. Но к нам приходили и такие лица, причин прихода которых мы никак не могли понять.
Таково было посещение нас двумя французскими летчиками в дни восстания. Они явились в шта во французской военной форме с целью узнать, что происходит в Ярославле и можно ли выехать из города. Оба они довольно хорошо говорили по-русски и рассказывали, что они приехали из Москвы и что туда обратно попасть трудно. Когда полковник Перхуров начал их расспрашивать о десанте союзников в Архангельске и выразил желание по возможности скорее соединиться с ним, то они хотя и не могли ничего сообщить по этому поводу, но выразили желание поехать уже не в Москву, а в Архангельск. Так как они предъявили документы, то мы в них не сомневались, и полковник Перхуров предложил им автомобиль для поездки до Данилова, ибо оттуда они могли поехать дальше железной дорогой. Только позднее, уже в Сибири, я встретился с французским офицером, который летом 1918 года занимал высокий пост во французской военной миссии в Москве. Этот французский офицер, выслушав меня, выразил сильное сомнение в том, чтобы эти господа были действительно французскими летчиками, ибо всех бывших тогда в России летчиков он знал лично, и между ними не было ни одного, кто бы умел говорить по-русски.
Когда я еще раз теперь вспоминаю время отъезда этих летчиков, в Данилово и наступление красных на Тверицу со стороны Данилова, то подозрения французского офицера мне кажутся совершенно основательными, тем более, что у большевиков в Ярославле не было связи с Даниловым.