Глава 24. Новая глава в моей биографии.
Глава 24. Новая глава в моей биографии.
Наступил апрель 1899 года, и я себя снова стал чувствовать очень плохо. Это все еще сказывались результаты моей чрезмерной работы, когда я писал свою книгу. Доктор нашел, что я нуждаюсь в продолжительном отдыхе, и посоветовал мне провести летние месяцы на даче. Тогда я решил поехать на лето в Житомир и поселиться в его окрестностях на одной из дач, которыми он так славился.
Мне предстояло завоевать какое-нибудь подходящее место под солнцем, а для этого мне прежде всего нужны были хорошее здоровье и крепкие нервы.
По пути в Житомир я остановился на несколько дней в Сморгони, где жила моя сестра со своей многочисленной семьей.
Когда я приехал в Сморгонь осенью 1898 года, я был поражен возбуждением, царившим среди тамошней молодежи. Святой дух обновления витал тогда над чертой еврейской оседлости и будил в юных поколениях силы, которые дремали в еврейском народе целые века. Поток новых идей наводнил еврейские города и местечки. Это была настоящая духовная революция. Еврейская молодежь рвалась из своего душного гетто на свежий воздух, и ее лозунгами были «светское просвещение и духовная независимость».
Как сотни и сотни других еврейских городов и местечек, и Сморгонь была захвачена этим могучим идейным движением, и самым отважным авангардом этого движения в Сморгони были молодые девушки.
Стремление к образованию у них носило буквально религиозный характер. Не останавливались перед упорной борьбой с родителями, с близкими родственниками и с целой армией приверженцев старого, освященного традицией быта. Шли на самые тяжелые жертвы, порывали со всем и со всеми, кто был дорог, и терпели голод и тяжкие лишения для того, чтобы учиться, чтобы «припасть жадными устами к живительному источнику знания».
Пути, какими новые идеи и стремления проникали в самые глухие углы черты оседлости, были весьма разнообразны, а иногда и удивительны.
В 1896 году в бытность мою в Сморгони я как-то разговорился со своей старшей племянницей о том, имеет ли она возможность доставать книги для чтения и что именно привелось ей уже прочесть. И велико было мое удивление, когда эта 14-летняя тогда девушка, назвав несколько интересных книг, а также русских классиков, между прочим поделилась со мною тем огромным впечатлением, которое на нее произвела драма Гауптмана «Потонувший колокол», а также «Ткачи». Она охарактеризовала обе пьесы с художественной точки зрения и высказала свое мнение об основных идеях этих двух художественных произведений. Это была оценка развитого интеллигентного человека, одаренного несомненным художественным вкусом и отлично понявшего идейный смысл обеих драм.
Слушая ее, я просто не верил своим ушам. Но Рони мне разъяснила эту загадку. В Сморгони в то время жил мелкий землевладелец «народник» по фамилии Синицкий, который себя посвятил просветительной деятельности в среде сморгонской еврейской молодежи. Вел он эту работу конспиративно, так как большинство учащихся были девушки. А чтобы русский человек просвещал у себя на дому еврейских девушек – это казалось сморгонским ортодоксальным евреям величайшим грехом.
Но Синицкий вел свою работу очень умело. Он организовал несколько кружков молодежи, и на собраниях этих кружков штудировались классики – русские и иностранные. Ученики и ученицы писали рефераты, которые прочитывались в соответственном кружке, а затем всеми присутствующими обсуждались. Молодежь тянулась к Синицкому, как молодые побеги к солнцу, но сколько здоровья и слез стоило этой молодежи, особенно девушкам, это участие в кружках Синицкого! Секрет этих занятий у Синицкого в таком местечке, как Сморгонь, скоро был раскрыт, и между «отцами» и «детьми» завязалась отчаянная борьба. В семьях разыгрывались тяжелые сцены. На учеников и особенно на учениц Синицкого их родители и родные обрушивались часто с фанатической злобой. Их ругали, проклинали и даже нередко подвергали побоям.
«Отцы» отравляли жизнь своим «детям» не только за то, что они учились у Синицкого, но и за то, что они вообще учились. Боялись, что, поучившись в Сморгони, юноши и девушки захотят продолжать свое образование в гимназии, а затем в университете, убегут из дому, и тогда Бог знает, что с ними случится, особенно с девушками.
Моя сестра и муж ее далеко не были фанатиками и все же они вели жестокую борьбу с дочерьми, которые были охвачены поистине страстным стремлением к образованию. «Зачем им география, история, какая-то литература? – говорили моя сестра и ее муж. – Только напрасная потеря времени». И не раз они сгоряча бросали тот или другой учебник в печку.
Но стремление к просвещению стало для моих племянниц святой страстью, и никакие угрозы и преследования не в состоянии были их запугать. Днем их посылали в хедер, оставалась ночь, и в три-четыре часа ночи, когда в доме все были погружены в глубокий сон, обе мои племянницы вставали и принимались за русские учебники и книги и готовили заданные им уроки до тех пор, пока в доме не пробуждалась жизнь. И после таких бессонных ночей они снова уходили в хедер. Вот какой ценой они получали свое образование! Это было настоящее мученичество.
Легко себе представить, как дороги и милы мне стали мои племянницы, когда я обо всем этом узнал! Младшей моей племяннице было всего 11 лет, и руководила ею ее старшая сестра, настоящая героиня духа, несмотря на то, что ей было всего 14 лет.
Не удивительно, что я с первых же дней моего пребывания в Сморгони в 1896 году почувствовал глубокое духовное родство с этой удивительной 14-летней девушкой.
Она часто мне писала и делилась со мною своими переживаниями и сомнениями, и я ей с радостью отвечал, стараясь в ней поддерживать бодрость духа и по возможности разрешать ее сомнения. А когда я наезжал в Сморгонь, то мы уже не упускали ни одного момента, чтобы поговорить по душам и обсудить вопросы, которые нас обоих интересовали или волновали.
Так мы постепенно все сильнее привязывались друг к другу, пока эта привязанность не превратилась в большое взаимное чувство.
Когда я приехал в апреле 1899 года в Сморгонь, стал на очередь вопрос о нашей женитьбе. Мы решили, что обвенчаемся осенью, а лето провели вместе на даче в Житомире.
В двадцатых числах октября 1899 года в просторной корчме близ станции Новоельня была отпразднована с большой помпой наша свадьба.
Близких родственников съехалось около ста человек; кроме того на это торжество прибыли трое моих товарищей: Лев Штернберг, специально приехавший в Новоельню из Житомира, Осип Минор и Моисей Брамсон, нагрянувшие из Вильно.
Навезли из Вильно массу продуктов, оттуда же доставили поварих, пригласили музыкантов, и двое суток почти без перерыва веселились – ели, пили и танцевали. Гости остались без сил, музыкантов замучили, прислуга сбилась с ног, зато в семейную хронику Кролей была вписана новая блестящая страница: как шумно и радостно отпраздновали свадьбу Моисея Кроля.
Сейчас вся эта история с нашим венчанием в Новоельни и последовавшим за ним буйным весельем мне кажется каким-то фантастическим сном, но тогда моя уступка настояниям родных была моей данью еврейской традиции, от которой я было отошел на многие годы со дня окончания гимназии, но порвать с которой окончательно я не имел намерения, так как знал и чувствовал, что в этой традиции живет и томится душа моего народа.
Из Новоельни я и Рони поехали в Петербург, где я начал новую жизнь с той, которая на протяжении четырех десятилетий была и остается до сих пор моим самым дорогим другом, моим лучшим советником и моим самым мужественным товарищем на моем тернистом, полном превратностей жизненном пути.
Передо мною встал во весь рост мучительный вопрос, как найти заработок, который нам обеспечил бы хоть самое скромное существование. От моих планов продолжать свою научную работу и написать труд, который подвел бы итог моей почти десятилетней напряженной исследовательской и кабинетной работе, я должен был отказаться.
Так случилось, что я вынужден был отложить в сторону все свои научные материалы и начать думать о приискании какого-нибудь оплачиваемого занятия. Мое сотрудничество в журналах и газетах мне давало известный заработок, но это был заработок не постоянный. Отдаться же целиком журналистике у меня не было ни охоты, ни потребности. Мне тогда больше была по душе кабинетная методическая работа.
Я числился в адвокатском сословии, но я был «бесправным» помощником присяжного поверенного и никакой клиентуры мне к тому времени приобрести еще не удалось. Оставалось одно – искать какую-нибудь должность.
Случайно один мой хороший знакомый – я, к сожалению, забыл, кто именно – посоветовал мне искать места в одном из железнодорожных обществ, главные управления которых находились в Петербурге. «Вы экономист и статистик, – сказал мне мой знакомый, – а таких специалистов очень ценят в железнодорожных обществах. Найдите хорошую рекомендацию, и вы получите приличное место если не в одном, так в другом обществе».
Эта мысль мне запала в голову. Я вспомнил при этом, что Куломзин мне обещал дать самые лучшие рекомендации, если мне они понадобятся. Недолго думая, я пошел к Петерсону и сказал ему, что хочу поступить на службу в Общество юго-восточных железных дорог. Он сейчас же об этом доложил Куломзину, и через полчаса я получил весьма лестное рекомендательное письмо председателю этого общества Введенскому.
И так как Куломзин, в качестве высокого сановника и председателя Комитета сибирской железной дороги, пользовался в железнодорожных кругах огромным престижем, то я, представив письмо Введенскому, тотчас же получил в главном коммерческом отделе место на сто рублей в месяц.
Так я попал в совершенно необычную для меня обстановку служащего огромного железнодорожного общества. Меня окружали незнакомые люди со своими особыми мелкими интересами и повседневными житейскими заботами. Общество юго-восточных железных дорог было одним из самых крупных частных железнодорожных обществ в России. Ему принадлежали около 4 тысяч верст железнодорожного пути, и оно обслуживало около пятнадцати губерний, включая в этот колоссальный район Донской каменноугольный бассейн, огромную часть волжского побережья и несколько губерний, смежных с Кавказом. Как уже было упомянуто, меня определили в главный коммерческий отдел, и на меня было возложено выяснение и разрешение целого ряда экономических и статистических проблем, которые возникали в связи с быстро тогда развивавшимся в России железнодорожным транспортом.
Несомненно, весьма выдающимся человеком был начальник главного коммерческого отдела Мирославский. Это был настоящий «самородок». Сын не то крестьянина, не то бедного ремесленника, он получил образование в деревенской начальной школе. Но его светлый и широкий ум и неиссякаемая энергия вознесли его с течением времени на такой высокий и ответственный пост, какой он занимал в 1899 году. Видно было, что он много работал над своим самообразованием, так как он производил впечатление не только вполне интеллигентного человека, но и крупного специалиста по железнодорожному делу.
Он был известен как редкий знаток экономической географии Европейской России и того значения, которое в русской экономике вообще имел тогда железнодорожный транспорт. Человек большой инициативы и удивительной интуиции, он играл исключительно важную роль на съездах представителей русских железнодорожных обществ. И его выступления на этих съездах вписали не одну блестящую страницу в историю русского железнодорожного права и железнодорожного хозяйства в тот период, когда русский железнодорожный транспорт только стал развиваться и когда борьба между частными железнодорожными обществами и казенными дорогами носила весьма острый характер.
Но особенно я ценил в Мирославском его простоту, сердечность и, я бы сказал, его демократизм.
– Ну, какую же работу могу я вам дать? – обратился Мирославский ко мне, когда я в первый раз явился в его кабинет. – Посадить вас на вычисление тарифов или поручить вам составление скучных статистических таблиц для вас не дело. Нам гораздо интереснее использовать ваши знания как экономиста и ваш исследовательский опыт. И я хочу предложить вам следующее. Вы знаете, вероятно, что железнодорожные общества ведут непрерывную борьбу с пароходными компаниями из-за тарифов. Особенно остро ведется эта борьба в колоссальном районе, раскинувшемся по обоим берегам р. Волги. Нас давно уже интересует вопрос, какую роль играют в экономической жизни волжского района железнодорожный и водный транспорт. Возьмитесь за эту тему и обработайте ее, как следует.
– Но я очень мало знаком с этим вопросом, – заметил я. – Тема в высокой степени интересная, но чтобы ею овладеть, мне необходимо будет предварительно поработать в публичной библиотеке, может быть, даже выписать специальную литературу из-за границы. Словом, эта работа потребует много времени, и мне, вероятно, придется часто отлучаться со службы.
– Пусть эти вопросы вас не беспокоят, – живо возразил мне Мирославский. – Я вам не назначаю никаких сроков, библиотеку вы сможете посещать, когда вам нужно будет; книги мы вам купим, какие вы укажете, и если вам удобнее работать у себя на дому, то вы можете располагать своим временем, как вам удобно.
Разрешение работать не на службе, а дома превзошло все мои ожидания и устраивало меня наилучшим образом. Я мог продолжать свое сотрудничество в периодических изданиях, для которых я писал до того, а также принимать участие в работах целого ряда общественных организаций, преимущественно еврейских, деятельность которых мне была по душе.
Тогда же начался «мой возврат к моему народу»: я стал ему выплачивать мой далеко не маленький долг, так как целых восемнадцать лет я был от него совершенно оторван и ничего не делал, чтобы хоть сколько-нибудь облегчить его неисчислимые страдания.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.