Три соавтора моей спортивной биографии

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Три соавтора моей спортивной биографии

Моя биография спортсменки и чемпионки создавалась тремя мужчинами: Жуком, Павловым и Богдановым.

О Жуке я много рассказывала. Что же касается Сергея Павловича Павлова, я не знаю более талантливого спортивного руководителя за всю историю отечественного спорта. Итоги подводят не только тогда, когда человек ушел из жизни, а и тогда, когда он оставил свой пост и есть время оценить, что им было сделано. По сегодняшний день все, кто пришел после Павлова (за исключением Славы Фетисова), — это сплошное несчастье, сплошной непрофессионализм.

Конечно, меня можно спросить: какой же Павлов — комсомольский руководитель — профессионал? Но он был истинным профессионалом в умении организовать работу. Сегодня таких принято величать топ-менеджерами. Конечно, Павлов совершенно не знал поначалу спорта, но как его организатор, как руководитель, умеющий выстраивать отношения и занимающийся подбором кадров, он — суперспециалист. Заведенный им, как отлаженный хронометр, Спорткомитет продержался еще много лет после его вынужденного ухода.

Я не помню, чтобы Павлов кого-то, кто хотел с ним встретиться, не принял. Начиная с учителя физкультуры и заканчивая олимпийским чемпионом. Человек он был очень импульсивный. Мог здорово обидеть. Но поскольку личностью был сильной, легко мог потом извиниться. И извинялся. Есть масса примеров, когда он извинялся перед спортсменами, перед тренерами, извинялся за свои резкие выводы, резкие шаги, слова. Много таких руководителей в России?

Я понимаю, почему его убрали. Его сначала удалили из комсомола, потому что он был из эпохи Хрущева и выдвинут был Хрущевым. И стиль работы у него был такой же: резкий, с порывами, а то и со взрывами. Мы с Улановым были первыми спортсменами, которым он за победу на чемпионате Европы присвоил звание заслуженных мастеров спорта. В те годы, повторю, за чемпионство в Европе таких званий не присваивали. Надо признать, к команде фигуристов он всегда относился с особым трепетом. Не случайно из тех, кто работал в период Павлова, некоторые до сих пор «стоят на вахте». Хотя уже давно пенсионеры. Но кадры действительно были хорошие.

Когда у меня напряжение в отношениях с Жуком нарастало, я оказалась в Румынии в одной делегации с Сергеем Павловичем. Лето семьдесят четвертого, между госэкзаменами в институте, на четыре дня командировка в Румынию. Там, в этой поездке, я поделилась с ним своими сомнениями и проблемами. Естественно, он, как и все, сначала стал упрашивать: Ира, попробуй поискать такие моменты, которые могут вести к примирению. Он с Жуком тоже встречался, разговаривал. Осенью, когда произошел кризис, я к нему приехала: «Это все, Сергей Павлович, это конец, у меня уже нет сил». Он по своей «вертушке» связался с приемной министра обороны, и я от него поехала к Гречко. Впрочем, эту историю я уже рассказывала.

Я родила Сашку, первые месяцы сама кормила ребенка. Павлов меня не забывал, пригласил на какое-то олимпийское собрание, я сидела в президиуме, никак не могу уйти, а из меня буквально льется молоко, я уже вся мокрая от него. Не помню, как выскочила на улицу. Мне для возвращения в спорт было достаточно того, что Сергей Павлович однажды сказал: «Ира, родишь — и на нары». Я: «На какие нары?» — «В Лейк-Плэсиде олимпийская деревня разместится в здании будущей тюрьмы». Доверие к спортсменам у него было бесконечное. Собственно, и мы ему отвечали тем же.

Для многих спортсменов и чиновников Павлов стал человеком, поддержавшим в трудную минуту. Кстати, и Леонида Тягачева он не раз, по большому счету, спасал. Дал ему возможность работать, когда Тягачев на чем-то погорел. Не отвернулся, не сдал, а отправил работать в Узбекистан, в Ташкент, где собирались сделать горнолыжный центр.

Его отношение ко мне выходило за рамки просто хорошего. Некоторые пытались это использовать, на этом сыграть. Когда Ковалев и Карпоносов напились и устроили «шоу» на показательных выступлениях, комсомольское собрание команды решило, что их надо дисквалифицировать. Чайковская, естественно, защищала и выручала своих учеников. Меня вызвал один из замов Сергея Павловича и начал объяснять, что раз я такая любимица руководителя, то я не должна его подводить. Мол, хватит открывать ногами дверь кабинета председателя. Я возражала, что я, во-первых, такого ни разу не делала и не буду делать никогда; во-вторых, открываю я, когда хочу, дверь в кабинет, не открываю — давайте пойдем прямо сейчас к Сергею Павловичу и все выясним. Чего вы здесь мне лекции читаете? Чем закончилась история с Ковалевым и Карпоносовым, я расскажу ниже.

Много раз делались и такие попытки: мне звонили — «Ты не можешь Сергея Павловича о том, о сем попросить?» Но однажды случилась экстраординарная история. Я уже тогда работала тренером. Многие специалисты возмущались действиями Писеева, он в Госкомспорте занимал пост заведующего отделом фигурного катания. Я помнила слова Сергея Павловича: «Ира, не приходи жаловаться, а приходи с вариантом решения вопроса». Группа тренеров, и я в том числе, переговорили, подготовились и получили согласие от собственной кандидатуры — Александра Веденина. Саша тоже работал в Госкомспорте, в том же отделе, где отвечал за одиночное катание. Я лично сказала Сергею Павловичу, что у нас, тренеров, есть такое желание — заменить Писеева на Веденина. Человек он в фигурном катании опытный, сам катался прилично, английский знает, в отличие от Писеева, но прежде всего — любит свое дело. Мы уже тогда понимали: того уровня, что есть у Писеева, недостаточно для того, чтобы вести нормальную работу в сборной.

Собрался тренерский коллектив, пришли руководители фигурного катания, спорткомитетовское начальство, но все обрушила Татьяна Анатольевна Тарасова, сказав, что ей лично Писеев не мешает. Саша Веденин, связанный с ней многолетней близкой дружбой, тут же заявил, что он еще не видит в себе достаточно сил, чтобы взвалить на себя такую ответственность. Совещание на этом закончилось, меня на нем, к счастью, не было, мне позвонил Сергей Павлович: «Ира, в следующий раз людей, с которыми ты идешь в бой, подбирай понадежнее». Я помню, как однажды он мне сказал: «Да ладно, переживем и это. Тем более, мы оба с тобой роста невысокого, нам не больно будет падать».

Павлов был фантастический оптимист. И это передавалось всем, кто с ним соприкасался. Он не только азартно работал, он по-человечески был очень талантлив. За те три-четыре дня, что мы с ним были в Румынии, он к отъезду уже мог по-румынски изъясняться. Он языки хватал на лету, он всё хорошо помнил, умел ладить с людьми и, что очень важно, умел, как я уже говорила, извиняться. Да, у него были любимцы. И я входила в их число. Но перейти незримую границу правил и приличий я себе по отношению к нему никогда не позволяла. В первую очередь потому, что я к нему хорошо относилась, а во вторую — потому, что я себя тоже уважала.

Но то, как его снимали с работы, точнее, убирали, — стыд полный. К восьмидесятым годам спорт в стране поднялся на огромную высоту. Не надо быть шибко умным, чтобы понимать, спорт — это престижное дело. Слава не только на всю страну — на весь мир. Для многих начальников спорт оказался еще и прибыльным делом.

Его снимали с должности некрасиво. Нашли какую-то жуткую, неправдоподобную причину. Как раз в его день рождения. Мне позвонил Зайцев: «Пришло известие, что Сергея Павловича сняли». Я звоню Павлову. (У меня был его прямой телефон, которым я никогда не пользовалась, всегда звонила через секретаря. Тот звонок стал единственным, когда я воспользовалась его личным номером.) «Не знаю, Сергей Павлович, что говорить, приносить свои поздравления или соболезнования?» Он в ответ: «Зачем по телефону? Если не боишься, приезжай!» Я: «Сейчас еду».

Приехала. В приемной стоял Валентин Лукич Сыч. Точнее, возвышался, опершись, в проеме двери. Я у него под рукой и прошла, он же высокий был, а он так выразительно на меня посмотрел: «Ира, разве ты не знаешь?» Я ему: «Знаю, поэтому и пришла, но боюсь, что когда вас снимут, к вам никто не придет». Накаркала я. С Сычом у нас были тяжелые отношения. Он целиком и полностью поддерживал Писеева, очень ему доверял, более того — был его приятелем. Через несколько лет мы случайно встретились с Валентином Лукичом, и он мне сказал: «Ты оказалась права на сто процентов. Первым, кто со мной перестал здороваться, был Писеев».

Петр Степанович Богданов был руководителем Центрального совета «Динамо». Когда закончилась наша спортивная карьера, Зайцева пригласили работать в Спорткомитет, а меня после ЦК ВЛКСМ — в «Динамо».

Зайцев попал в группу специалистов-советников, сидел в одной комнате с пожилыми, опытными людьми и ума-разума набирался. Я знаю, что Сергей Павлович очень болезненно воспринимал, что я пошла в ЦК комсомола. Я там уже проработала больше полугода, когда он не выдержал и сказал: «Ира, заканчивай». Я его спрашиваю: «А куда мне идти работать?»

В ЦСКА мне с такой скоростью подписали обходной лист и выдали учетную карточку, когда я снималась с партийного учета, что даже не успели посмотреть, что за мной числилась масса различного инвентаря. Потом они за мной бегали без устали. Тут уже я восстала: ничего вам отдавать не буду — ни коньки, ни платье! Как хотите, так и списывайте! Я только-только заикнулась, что меня приглашают в ЦК комсомола, а в ЦСКА уже вздохнули с облегчением — наконец-то! Все понимали: так просто мы не уйдем, значит, надо нам место какое-то искать, а это значит, придется кому-то тесниться в клубе, а тут еще наше противостояние с Жуком. И тут я с новостью, что ухожу. Они мне за час всё подмахнули. Обычно в клубе, чтобы уволиться, надо было не один день потратить. В ЦСКА, кстати, мне так ничего не предложили, тихо сидели и молчали. Для них подобное разрешение вопроса оказалось счастьем.

Возвращаюсь к разговору с Сергеем Павловичем. Я спросила его: «И куда же я пойду работать?» Тогда он переговорил с Петром Степановичем Богдановым, и, по примеру специализированной группы танцев Пахомовой в ЦСКА, мне предложили возглавить такую же специализированную группу парного катания в «Динамо».

Когда я от Сергея Павловича пришла к Богданову, что меня больше всего поразило? Уже все документы были готовы, мне полагалось только дать согласие и подготовить список группы — фамилии спортсменов и тренеров. Группу Милы курировал Виктор Иванович Рыжкин. И это ему, мне кажется, продлило жизнь, потому что он с Жуком будь здоров как намаялся. Рыжкин целиком и полностью переключился на Милину группу, помогал как мог, вместе с ней ребят отбирал. По тому же принципу решили создать группу парников для меня в «Динамо». Еще до моего прихода там рассчитали бюджет и утвердили ставки. Во всем этом заслуга Петра Степановича.

У меня в жизни случилось несколько нелегких моментов вне спорта, когда он мне здорово помогал, особенно во время развода. Когда Зайцев увез от меня маленького Сашку, я, как любая нормальная мать, билась в истерике, звонила Богданову и говорила: «Что мне делать? Вызывать наряд милиции?..»

Дело в том, что Зайцева из комитета очень скоро после ухода Павлова, мягко говоря, попросили. Я пришла к Петру Степановичу: «Если у меня муж безработный, то и я плохой работник». Он мне предложил: «Бери его к себе». Я говорю: «Нет. Я с Зайцевым каталась и знаю, что вместе мы работать не сможем. Но если он не трудоустроен, мне будет очень нелегко». Тогда Зайцева взяли работать в штат Центрального совета «Динамо». Первое время у него не было даже должности и не было определено, чем же он будет заниматься. Петр Степанович пошел мне навстречу.

Он так говорил: ты, конечно, можешь заявить в милицию, но подумай, что будет с ребенком. Он меня успокаивал, а сам что-то предпринимал. Я действительно могла устроить что угодно. Зайцев без моего согласия взял и увез ребенка на сбор. Та еще была эпопея. Я пришла за сыном в школу, но Сашу там не нашла, только его школьный рюкзак. Богданов понимал, какой тяжелый момент я переживаю, и помогал по мере сил. Много со мной разговаривал: «Ирочка, я тебя не могу отговорить от первого шага, то есть от развода. Но я тебя очень прошу — подумай, прежде чем делать второй шаг, чтобы он не оказался еще больнее». Мудрые были у нас начальники. Точнее, были среди них и мудрые.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.