5. Диктатура или политические коалиции. Разведка, Центры Добровольческой армии, Особое совещание
5. Диктатура или политические коалиции. Разведка, Центры Добровольческой армии, Особое совещание
Понимая, что в военно-политическом противостоянии с советской властью необходимо опираться не только на военные круги, но и на политические структуры, Алексеев и в 1918 г. стремился сохранить контакты с группами и объединениями, сотрудничество с которыми началось еще летом—осенью 1917 г. Прежде всего это относилось к политикам, членам Совета общественных деятелей, структуры которого поддерживали Алексеева. Контакты с политиками и военными, оставшимися на территории Советской России, интересовали генерала с разных сторон. Интересовала информация о состоянии советского тыла, о настроениях среди населения. Немаловажными, по-прежнему, считались возможности финансирования Добрармии, хотя особых надежд на денежные передачи из Москвы и Петрограда, в отличие от периода конца 1917 г., генерал уже не испытывал. Следовало не только обеспечить отправку из Центра России на Юг офицеров, юнкеров и кадет, а также всех, кто готов был к «борьбе с большевизмом», но, по возможности, организовать местные подпольные центры.
В июле 1918 г. в Ярославле, Рыбинске, Муроме произошли восстания, организованные «Союзом защиты Родины и свободы». Глава «Союза» Савинков постоянно подчеркивал, что он, как член Донского гражданского совета, обязан подчиняться только генералу Алексееву. Личные контакты с Добрармией Савинков поддерживал через полковника Лебедева, передавшего бывшему «террористу» часть контактов с офицерским подпольем. Полковник Перхуров в своем первом обращении к населению Ярославля заявил о своем «командовании вооруженными силами» и «управлении гражданской частью в Ярославском районе», исходящем из «полномочий, данных мне главнокомандующим Северной Добровольческой армией, находящейся под верховным командованием генерала Алексеева».
Помимо «полномочий» Алексеев передал Союзу в январе 1918 г. 5 тысяч рублей — довольно большую сумму из тогдашней скудной казны Добровольческой армии. Первоначально считалось необходимым (на это были прямые указания генерала) «начать выступление — в связи с высадкой Союзников — на Мурмане, а также в Ярославле, Рыбинске, Казани»{136}.
Достаточно эффективно, в плане координации действий между Киевом, Москвой и Екатеринодаром, действовала группа Шульгина «Азбука» (названная так по литерам — обозначениям секретных агентов Шульгина). Формирование разведывательно-осведомительной сети началось с весны 1918 г., после того как от генерала Алексеева было получено указание о желательности образования в Киеве центра содействия Добрармии.
Авторитет «Азбуки» подтверждал разведотдел Добрармии, руководитель которого, полковник Ряснянскии, получал от Шульгина информацию о положении на Украине, о возможностях организации новых центров Добровольческой армии. В конце мая 1918 г. Ряснянскии выехал в Киев. Эта поездка стала своеобразным сочетанием работы но сбору информации разведывательного характера и распространением информации о положении самой Добрармии. В инструкции, данной ему генералом Алексеевым, предписывалось: «Войти в связь с политическими деятелями и партиями, стоящими на платформе Единой России, ознакомить их с положением и задачами Добровольческой армии и привлечь их к работе для армии… быть в постоянной связи с Милюковым… по части политической руководствоваться его указаниями в работе, а также с В.В. Шульгиным».
Кроме «Азбуки» командованию Добрармии удалось наладить взаимодействие с Киевским железнодорожным комитетом. По оценке генерала Алексеева, контакты с железнодорожниками были чрезвычайно важны при организации отправки на Кубань офицеров-добровольцев и оружия, а также в случае железнодорожной забастовки, проведение которой могло вызвать «расстройство и замедление в движении немцев к Волге», что было бы «весьма полезно для будущего развертывания Восточного фронта»{137}.
В Петрограде Алексеев считал необходимым поддерживать деятельность т.н. тайного разведывательного бюро, в котором работал будущий глава контрразведки Военного управления на белом Юге Орлов. Бюро состояло из 80 сотрудников, «проникших во все более или менее важные учреждения большевистской власти». Основной целью данной структуры был сбор «для генерала Алексеева и союзников секретных сведений, материалов и документов военного и политического характера». Как отмечал Орлов в отчетном докладе, «перед моими сотрудниками были раскрыты двери всех советских учреждений, и полная осведомленность во всех кругах у большевиков давала возможность заблаговременно раскрывать все планы и намерения… а также своевременно предупреждать нежелательные обыски, аресты и расстрелы».
В начале марта 1918 г. Орлов внедрил своих агентов в штаб Петроградского района, которым руководил генерал-лейтенант А.В. Шварц (будущий военный губернатор Одессы), тесно связанный с подпольем). По плану Шварца в Петрограде предполагалось развернуть новую армию на основе «восстановления старых гвардейских полков в местах их стоянок, из старых офицеров и известных им солдат». Под контролем Шварца в его штабе «открылась запись офицеров, вокруг командиров гвардейских полков стали группироваться гвардейские офицеры». Эти формирования были, по сути своей, звеньями единого антисоветского подполья, создаваемого при непосредственном участии Алексеева, и зародившимися в Петрограде еще во время пребывания там Михаила Васильевича осенью 1917 г. Факты получения директив из Ростова и передачи на Юг оперативной информации неоднократно подтверждались в отчетах.
Не менее важной представлялась Алексееву необходимость определения программных положений будущего Белого дела, чему могли помочь многие остававшиеся в Москве и Киеве профессиональные политики, влиятельные общественные деятели. Еще до начала 1-го Кубанского похода многие политики и военные получили от генерала указания вернуться из Ростова в Москву и начать там организацию подпольных антисоветских центров (Струве, Щетинин, Савинков, князь Г. Трубецкой, Федоров, полковники Лебедев, Перхуров). Генерал Алексеев был «бесспорным авторитетом», признанным всеми «московскими группировками» в начале 1918 г.
По оценке одного из участников московского подполья С.С. Котляревского, «не располагая реальными средствами политической деятельности и борьбы, Совет общественных деятелей обратил свою работу на выяснение отношения своего к различным областям государственной и социальной жизни и к разработке соответствующих записок и положений, на случай, если бы он, с падением советской власти, получил доступ к действительной политической деятельности». Входить в непосредственные контакты с представителями белой разведки деятели Совета не стремились.
Весьма характерную оценку дал им прибывший в Москву в начале января 1918 г. (по поручению генерала Алексеева) член Главного совета Союза земельных собственников Н.Ф. Иконников: «…в Совещании общественных деятелей, как и три месяца тому назад, оратор продолжал выступать за оратором, произнося праздные речи или сообщая непроверенные слухи». Что же касается Союза земельных собственников, то и «эта группа была поглощена слушанием серии докладов, читаемых молодыми экономистами, и жила вне времени и пространства, как и общественные деятели»{138}.
Становилось очевидным, что в усиливающейся гражданской войне не удастся ограничиться одной лишь «теоретической» работой. На повестку дня ставилась задача создания новой подпольной структуры, которая могла бы сочетать разработку программных положений Белого дела с практической работой по контактам с военными, служившими в Красной армии, с советскими служащими, недовольными политикой большевиков. Уже в конце 1917 г. известные деятели кадетской партии, находившиеся в Москве (П.И. Новгородцев, Н.Н. Щепкин, А.А. Червен-Водали) поддерживали связь с генералом Алексеевым. По свидетельству Богданова, в декабре 1917 г. из Москвы в Новочеркасск были отправлены «информации о способах вербовки офицеров и солдат, порядок снабжения их средствами и фальшивыми документами для переезда в Новочеркасск и о порядке сношения с провинцией». Весной 1918 г. началось формирование Всероссийского национального центра, ставшего впоследствии ведущей общественно-политической организацией Белого движения.
Центр изначально ориентировался на сотрудничество именно с Добровольческой армией, московское антибольшевистское подполье систематически поддерживало контакты с белым Югом. Создание Центра отвечало, с одной стороны, стремлению генерала Алексеева к наведению постоянных контактов с авторитетными в недавнем прошлом общественно-политическими деятелями, поддерживающими зарождавшееся Белое дело. С другой стороны, этим «политическим деятелям» была необходима опора на антибольшевистский военный центр.
На имя генерала Алексеева и в Политическую канцелярию Добрармии регулярно отправлялась информация, с ведома Алексеева проводилось зачисление в состав Центра. Московский отдел Центра заявил о необходимости создания верховной власти на принципах единоличной диктатуры и сообщил о желательности «передачи Верховной власти и военного руководства генералу Алексееву как лицу, наиболее авторитетному во всех слоях населения».
Московские «представители Держав Согласия» также подтвердили, что «кандидатура генерала Алексеева является для них наиболее желательной». Предполагалось, что Центр сначала «передаст Алексееву Верховное Командование вооруженными силами, а затем, как это только будет технически возможно, облечет его при торжественной обстановке диктаторскими полномочиями». Но впоследствии, к концу лета 1918 г., в московском подполье утвердилось мнение о «коллегиальном характере» будущей всероссийской власти. Причиной отказа от «незамедлительного введения диктатуры» стала необходимость создания коалиции между различными группами противников власти большевиков. Между представителями Национального центра, Союза возрождения России (считавшегося «левоцентристской» организацией) и Правого центра была достигнута договоренность о создании Директории из трех человек. Предполагалось, что «тройка» директоров должна включать в свой состав «государственно мыслящих людей» из «одного военного», «одного из представителей демократии» и одного из «буржуазии и правых социалистов».
Введение «трехчленной Директории» оправдывалось «москвичами», в частности, ссылкой на политические настроения «демократической Сибири», а также казачьих областей, не признававших диктатуры. Считалось, что «в лице трех диктаторов получится аппарат не многоголовый, гибкий; три лица всегда могут столковаться и будут спаяны общностью интересов». Окончательный вариант «московской троектории» включал в себя генерала Алексеева, Милюкова и бывшего председателя Предпарламента, правого эсера Н.Д. Авксентьева. Кроме того, проект Директории исходил из обязательного объединения Южного и Восточного антибольшевистских фронтов. Единым Главнокомандующим будущих объединенных Российских вооруженных сил должен был стать Алексеев. Ему же предназначалась руководящая роль в Директории.
Члену Национального центра Н.И. Астрову поручалось «поехать в Добровольческую армию к генералу Алексееву и представить ему соображения московских центральных организаций… о необходимости перенесения действий Добрармии за Волгу — для соединения с образовавшимися там силами, которые начали борьбу с большевиками». Считалось «в высшей степени желательным и неотложным перенесение Ставки генерала Алексеева в такой район, откуда он мог бы руководить всеми подчиняющимися ему военными силами и находиться в связи с союзниками». С точки зрения последних, «район Дона и Кубани не имел первенствующего значения… ввиду опасения, что Армия может быть разоружена Германией… в стратегическом отношении гораздо важнее район, непосредственно примыкающий к территории, где будут базироваться союзнические Армии, т.е. Север, Урал и Поволжье». Алексееву должны были передаваться и,«все суммы», выделяемые иностранными представителями.
Очевидно, что для самого Алексеева подобный «дележ» власти в рамках «троектории» был совсем нежелателен. Об этом он позднее писал генералу Щербачеву, отмечая важность единоличной военной власти: «Если в виде переходного вида управления для нас необходима будет военная диктатура, то она должна вылиться в приемлемую и практическую форму диктатуры одного лица, а не комбинации из трех лиц». Генерала беспокоили также неизбежные интриги, связанные с «выбором вождя».
В одном из писем, сохранившихся в архиве Военно-политического отдела Добрармии, Михаил Васильевич предупреждал: «При современном положении дел, при наличности “центров”, “групп”, друг с другом несогласных… Москва, конечно, явится гнездом интриги и ареною борьбы двух ориентации. Преобладание будет переходить то к одной, то к другой группе, будет выдвигаться то та, то другая кандидатура (Алексеев, Гурко, Болдырев и т.д.). Выразив раз свое согласие, поставив свои условия, я не втянусь однако в ход интриги… я ничего не искал и не ищу лично для себя. Найден другой — достойнейший — ему и книги в руки, а я ухожу в частную жизнь (пора), или остаюсь при Добрармии, ставя целью развитие се до пределов, отвечающих общегосударственным задачам. Словом, готовый делать дело, я уклоняюсь от излюбленной интриги, борьбы “центров” и “групп”»{139}.
Достаточно интересный материал, характеризующий взгляд Алексеева на военно-политические перспективы столичного подполья и на свое «возглавление» формировавшегося Белого движения, содержит письмо, отправленное Михаилом Васильевичем 27 июня 1918 г. командированному в Москву генерал-майору Б.И. Казановичу По причине секретности переписки Алексеев зашифровывал в письме слова «командование», «Добровольческая армия», «добровольцы», словами «директорство», «предприятие», «рабочие и служащие». В случае если бы письмо попало в ВЧК, могло показаться, что речь идет о создании некоего коммерческого предприятия, найме рабочих и служащих, управлении им, его финансировании и снабжении. Но содержание, смысл письма был вполне понятен для автора и его адресата.
В отношении финансирования армии Алексеев сообщал, что им предприняты попытки установить контакты с союзными дипломатами, выехавшими после подписания Брестского мира из Петрограда в Вологду: «К двум иностранным фирмам, работающим в Вологде (вероятно, имелись в виду представители Франции и Англии. — В.Ц.), я послал своего представителя с настойчивой просьбой дать нам на ближайшие месяцы (июль и август) 15 миллионов рублей. Мы переживаем денежный кризис, который может при отсутствии поддержки привести или к общей, или частичной ликвидации всего нашего предприятия, чего допустить нельзя, ибо предприятие привлекло теперь свыше 10 тысяч служащих, стало на прочную почву… Один месяц деятельности нашего предприятия, включая только общие расходы, обходится в 5 миллионов рублей».
На поддержку отечественных предпринимателей и финансистов рассчитывать, очевидно, не приходилось. Более того, их стремление к посредничеству при переговорах с союзниками, к политическому контролю, вызывало недовольство Алексеева. Казановичу указывалось на важность сохранения независимой позиции как представителя Добрармии: «Я вполне одобряю, что Вы ведете переговоры самостоятельно и не находите возможным отдать себя в руки “отечественных” посредников. Я предпочту бросить все предприятие, только бы снова не попасть в зависимость от посредников, требующих себе крупный куртаж, на который они не имеют права претендовать, ибо до сих пор для нашего предприятия они ничего не хотели сделать, ничего не сделали и убили веру в то, что и в будущем сумеют сделать что-либо».
Алексеев, сознавая зависимость Добрармии от казачьих областей, считал это временным явлением и надеялся на скорое изменение положения на фронте после перемены операционных направлений, перенесения военных действий с Кубани на Волгу: «Мы пока существуем при поддержке местного капитала, который скоро иссякнет. Да, этот местный капитал заставляет приспосабливать наше производство к местным вкусам и потребностям… состав наших служащих имеет сильно местную окраску, что связывает нас еще более и ставит предприятие в полную зависимость от настойчивых желаний и требований местных деятелей. Выйти из этой тяжкой зависимости… можно только немедленным субсидированием предприятия, что развязывает нам руки, ибо прилив рабочих с Украины и Великороссии обеспечен, лишь были бы средства. Тогда только мы сможем думать о завоевании новых и столь важных для нас рынков, сближающих нас с другими родственными нам предприятиями, долженствующими соединиться в одно крупное дело».
Примечательна также самооценка Михаила Васильевича в отношении возможного его переезда на Волгу для принятия руководства Восточным фронтом. Обязательным условием генерал считал свою абсолютную независимость от каких-либо политических советников. В этом проявилась сложившаяся убежденность Алексеева, что для успеха «борьбы с большевизмом» нужна теперь сильная единоличная власть, а принимавшаяся в 1917 г. идея «коллегиальности» власти отошла в прошлое. «Что касается лично меня, — отмечал генерал, — то я успел несколько оправиться, восстановить силы и готов взять директорство в более широком и ответственном предприятии, но при условии, что мне будет обеспечена свобода распоряжений, что в моем служебном кабинете не будет непосредственно посажен контролер, что меня не заставят переживать то, что я считал ранее гибельным для дела — разделение власти из-за недоверия или из-за желания использовать всех популярных директоров одновременно в одном и том же деле. Только при надлежащей самостоятельности я пойду на новое место, иначе не стоит браться».
Отъезд на Волгу предполагался Алексеевым так: «…тотчас, как мне удастся прочно обеспечить настоящее предприятие финансами. Без меня это дело может пошатнуться, и наладить его будет уже трудно. По достижении этой цели я немедленно могу определиться туда, где потребуется мое личное участие и приступлю к делу, не теряя времени».
Об определенности намерений Алексеева выехать с Кубани на Волгу писал также и генерал Борисов, находившийся летом 1918 г. в Москве. Он вспоминал, что в своем письме к нему Михаил Алексеевич советовал: «На Дону ничего не выйдет. Выбирайтесь из Москвы на Волгу, к Колчаку».
Алексеев направил в Самару полковника М.Н. Моллера. Главнокомандующий Народной армией Комуча генерал С. Чечек и его начальник штаба полковник С. А. Щепихин ответили генералу Алексееву о готовности признать командование Добрармии, исходя не только из военной, но и, «в большей степени, политической конъюнктуры». Глава Военного ведомства Комуча полковник Н.А. Галкин, опасавшийся вначале, что «Добровольческая армия внесет нам раскол», в конце августа также признавал необходимость приезда Алексеева, даже «ранее, чем придет Добровольческая армия, дабы впредь уничтожить всю резкую разницу армий… Комитет Учредительного собрания решил пойти на все уступки, кроме земельного вопроса… они сами поняли, что нужно вести твердую политику». Планы эти тем не менее не осуществились.
Суммируя впечатления от докладов Казановича (два письма, были отправлены им из Москвы 17 и 20 июня), Алексеев в письме Деникину от 26 июня 1918 г. сетовал, что московские политики стремятся лишь к получению средств от союзников и с очень большим трудом идут на создание работоспособных антибольшевистских коалиций и тем более не могут заниматься разведработой. Тем не менее генерал по-прежнему достаточно высоко оценивал интеллектуальный потенциал московских политиков{140}.
В одном из писем (6 июля 1918 г.), подписанном ведущими членами ВНЦ — М.М. Федоровым, Н.И. Астровым, П.Б. Струве, Д.Н. Шиповым, А.С. Белевским (Белорусовым), Н.К. Волковым, В.А. Степановым, А.В. Карташевым, Н.Н. Щепкиным, А.А. Червен-Водали, — содержалась развернутая информация об основных положениях будущей программы объединения. Отмечались скорая победа Антанты нал Германией и причины раскола Правого центра, часть членов которого образовала Национальный центр: «Мы полагаем, что Русская Государственная власть, чтобы быть Русской Национальной властью, должна возникнуть без содействия и разрешения только что повергших Россию врагов… Мы полагаем, что никогда интересы России не совпадут с интересами Германии. И как бы безнадежно и позорно ни было иго большевизма, искать спасения у Германии безумно и бесполезно».
В отношении союзников России господствовал характерный для 1918 г. оптимизм: «Они (страны Антанты. — В. Ц.) не могут в своих интересах допустить усиления Германии за счет России». «Мы не должны среди войны, пока еще не кончена мировая война, забывать, кто мы, кто наши враги и кто наши друзья».
Принципиально важным для понимания формирования идеологии Белого дела было следующее обращение московских лидеров Центра к Алексееву: «Когда мы говорим об образовании власти в России, мы не ставим себе форму (правления. — В.Ц.) раньше содержания. Мы думаем, что историческая Россия должна для своего восстановления и воссоединения иметь монарха. Но из этого мы не строим для себя кумира. Мы полагаем, что для переходного времени нужна сильная власть диктатора, но чтобы эта диктатура была приемлема для беспокойно подозрительно настроенных масс, мы готовы принять предлагаемую Союзом Возрождения форму Директории с военным авторитетным лицом во главе. Для нас Вы, Михаил Васильевич, представляетесь и в этом качестве. Эта Директория должна очистить территорию, установить порядок, подготовить население и дать ему новое основание для выборов в Народное Собрание, которое и должно установить окончательную форму правления. Великий князь Михаил Александрович в надежных руках и в надежном месте. Он исполнит свой долг, когда наступит время (в действительности к этому моменту Великий князь был уже убит. — Б.Ц.)».
Таким образом, ведущие политики Белого движения продолжали верить в перспективу восстановления в России монархии (через стадию «диктатуры») с правом на престол Михаила Александровича Романова. Но пока ожидаемого провозглашения генерала Алексеева всероссийским военным вождем не произошло, московские политики запрашивали согласия на то, чтобы генерал стал председателем Всероссийского национального центра (Михаил Васильевич дал свое согласие и стал Почетным председателем Центра). Примечательно и упоминание о важности сотрудничества с Союзом возрождения России: «Политическая группа, именующаяся “Союз Возрождения”… уже направила генерала Болдырева в Саратов, Челябинск, чтобы связать действия разрозненных частей и положить начало единому военному центру за Волгой. Мы тоже посылаем наших людей на Волгу с той же целью».
В следующем письме (22 июля 1918 г.), отправленном к Алексееву вместе с выехавшим из Москвы членом правления Центра В.А. Степановым, подтверждалось желание видеть генерала во главе всех вооруженных антибольшевистских сил России — в качестве «носителя верховной власти, до создания окончательных форм, в которых определится государственная жизнь России». Тем самым Алексеев «возводился» уже на роль Верховного Правителя, в тот статус, который позже (18 ноября 1918 г.) принял адмирал А.В. Колчак{141}.
Для успеха предполагаемых наступательных операций Алексеев считал крайне важной подготовку не только политических, но и сугубо военных центров, расположенных на территориях, оккупированных немецкими войсками, и в Советской России. Еще в начале 1918 г. генерал предполагал, что подобные структуры можно создавать в каждом губернском городе. Летом 1918 г. стала формироваться система «Центров Добровольческой армии». Общая координация деятельности Центров была возложена на Военно-политический отдел. Была разработана «Краткая инструкция по организации на местах Центров Добровольческой армии», согласно которой назначаемые лично генералом Алексеевым начальники Центров должны были «войти в самую тесную связь со всеми сочувствующими офицерскими и, вообще, военными организациями», «производить набор и отправку добровольцев, офицеров и солдат в армию, следить, чтобы означенные добровольцы не задерживались с отправлением». Дважды в месяц (1-го и 15-го числа) начальник Центра должен был отправлять донесения в Военно-политический отдел Добрармии.
Центры действовали во всех крупных украинских городах (Киеве, Харькове, Одессе, Севастополе) и Тифлисе. Данные города представляли собой пункты дислокации воинских частей, в них размещались военно-учебные заведения, средние и высшие учебные заведения, а также крупные финансовые и торгово-промышленные компании. Здесь можно было получить необходимую материальную и людскую поддержку. Основные задачи Центров сводились к содействию в комплектовании Добровольческой армии (отправка в армию людей и оружия), передаче сведений разведывательного характера, а также к подготовке собственных вооруженных («партизанских») групп. Но в дальнейшем, после соединения с белыми фронтами, Центры должны были выполнять функции формирования гражданской власти в тылу (разумеется, административной, а не представительной). Также на их основе предполагалось создавать и новые воинские части для белых армий.
Работа Центров различалась в зависимости от местных условий, а также от уровня политической, военной подготовки руководителей, степени их влияния. Была установлена определенная иерархия Центров. Территориальная специфика при организации Центров носила уже не региональный, а всероссийский характер. Выделялась категория Центров 1-го разряда («главных»), к которым относились Киевский (во главе с генерал-лейтенантом П.Н. Ломновским), Одесский (им руководил вице-адмирал Д.В. Ненюков), Харьковский (во главе с полковником Б.Л. Штейфоном). Весьма показательны указания, даваемые Центрам применительно к отношениям с немецкими войсками. Помимо того, что работавшие на Украине Центры обязывались заниматься разведкой и контрразведкой, «по указанию генерала Алексеева или в случае военных действий немцев против Добровольческой армии или Волжского фронта» они должны были приступить к партизанским действиям, диверсиям против «немецких оккупантов»{142}.
В ходе развертывания Центров на Юге России у Алексеева возникли небольшие разногласия с Деникиным. Михаил Васильевич по-прежнему весьма щепетильно относился к разделению полномочий внутри руководящих структур армии, тем более, если речь шла о сборе и обработке разведывательной информации, получаемой с мест. Алексеев считал, что эта часть работы Центров должна сосредотачиваться только у Военно-политического отдела. Но в то же время, согласно уставным положениям, принятым в Российской армии, разведкой и контрразведкой должна была заниматься генерал-квартирмейстерская часть штаба Добрармии.
Так же негативно относился генерал к любым попыткам финансирования расходов местных организаций и Центров. Как известно, Алексеева отличала тщательная экономия весьма ограниченных средств армейского бюджета. И даже летом 1918 г., когда приток средств несколько вырос, генерал считал недопустимой любую «децентрализацию» финансов. «Я получаю сведения, — писал он Деникину, — что штабами армии производятся субсидирования Центров без согласования с моими предположениями и условиями. Полагаю, что в этом вопросе торговля на две лавочки идет во вред делу, ведет к тому, что исполнители не знают, в чьих же действительно руках находится организация всего вопроса, и изыскивают способы из двух мест получить средства, которые при иных обстоятельствах они изыскать могли бы на месте».
Завершалось письмо показательной просьбой: «Не претендую ни на что, но прошу ясности, определенности и откровенности в этом болезненном вопросе, которому вашими штабами придавался всегда для меня обидный оттенок, хотя мои распоряжения и вносили известную стройность и систему в это дело».
На Кубани Михаил Васильевич снова считал необходимым вернуться к тем нормам и принципам штабной работы, которые отличали его еще в период службы в Ставке, хотя сделать это в «военно-походных» условиях начала Гражданской войны было гораздо труднее, чем в прежние годы в Могилеве.
Алексеев стремился к стабильности и налаженности в работе, даже во внешнем облике своего, хотя и небольшого, штаба. Из Новочеркасска Михаил Васильевич в конце июня переехал в станицу Тихорецкую, где в здании станичного правления размещался штаб Добрармии. Здесь его в последний раз посетил генерал Богаевский. 26 июня, около 7 часов утра, он пришел к Алексееву. «Было тихое, прекрасное утро; пройдя через две комнаты, где сладким сном спало несколько молодых офицеров, я нашел его — бодрого и живого — за чаем, которым он радушно стал угощать меня, стараясь не говорить громко, чтобы не разбудить спящих. Покончив с служебными вопросами, ради которых я приехал, мы перешли к политике и недавнему прошлому, такому бурному и печальному… Много интересного, исторически важного, пришлось мне услышать в этот памятный день! Какая огромная потеря для истории, если не сохранилось записок и заметок М.В.! Он говорил, что собирается после Гражданской войны привести их в порядок… Пошли в сад. По пути, на повороте аллеи, увидели нежную парочку — одного из офицеров свиты М.В. и хорошенькую барышню, вероятно дочь хозяйки. Не замечая нас, молодежь весело флиртовала и очень сконфузилась, когда мы подошли к молодым людям. М.В., добродушно улыбаясь, поздоровался с ними и, весело сказав им: “продолжайте”, стал рассказывать мне о последних днях Царской Ставки.
И мне невольно вспомнились мои юнкерские годы… В обращении к девушке и словах М.В. чувствовалась все та же любовь к молодежи, то же сердечное отношение к ней, как и много лет тому назад…»
А 5 августа 1918 г. Михаил Васильевич прибыл в только что занятый Добровольческой армией Екатеринодар. Здесь генерал участвовал в торжественном молебне на Соборной площади, в последний раз верхом принимая парад добровольцев и казаков. В кубанской столице его штаб разместился на Екатерининской улице, в особняке директора местного пивоваренного завода чеха Ирзы. Военно-Политический отдел занимал отдельный дом на Графской улице.
По воспоминаниям дочери, «над парадным входом в дом взвивался прикрепленный к пике маленький Георгиевский флюгер (уставной значок Главнокомандующего. — В.Ц.) с русским национальным флагом наверху в углу (в крыже. — В.Ц.). У крыльца стояли парные часовые. Хозяева-чехи, обе дочери которых были замужем за казачьими офицерами, гостеприимно приняли генерала Алексеева и его штаб. В длинной широкой приемной, перед дверью в кабинет генерала, стоял столик дежурного офицера, направо была гостиная, которой отец пользовался очень редко, в каких-нибудь особенно официальных случаях. Вдоль той же правой стены стоял большой диван, на котором сидели все, ожидавшие приема у генерала… Здесь я познакомилась с Сазоновым (бывший министр иностранных дел Российской империи С.Д. Сазонов возглавил внешнеполитическое ведомство на белом Юге России, а позднее — в составе Российского правительства Колчака. — В.Ц.) и Кривошеиным (А.В. Кривошеий — ближайший помощник П.Л. Столыпина, глава Управления земледелия и землеустройства в Совете министров Российской империи. — В.Ц.), встретилась вновь с приехавшим из Киева генералом Абрамом Михайловичем Драгомировым и с генералом Лукомским… Дальше шла спальня отца, а за ней — комната, в которой помещалась канцелярия. Прямо была комната адъютанта и влево, в конце передней, — коридор, который вел в столовую. В обширном дворе завода помещался конвой генерала».
В Екатеринодар из Новочеркасска и Тихорецкой окончательно переехала вся его семья. Супруга и дочери по-прежнему занимались благотворительностью, продолжали работать в Обществе «Белого Креста». Сам Алексеев много внимания уделял положению раненых в госпиталях, рассчитывая на помощь со стороны уцелевших структур Всероссийского земского союза, и, в будущем, от Красного Креста.
Прием «но делам службы» у генерала проходил «ежедневно, кроме праздников, от 10 до 12 часов», но собственный рабочий день генерала начинался очень рано. Лисовой описывал «расписание его рабочего дня» так: «Ежедневно генерал вставал в 5 часов утра и уже в 6 часов сидел за работой; с 8 часов начинались служебные доклады, а с 9 до 12 — прием просителей и представляющихся; небольшой обеденный перерыв и вновь работа до 10—11 часов вечера. Итого — 18 часов почти непрерывной работы». Михаил Васильевич старался (как обычно) вести большую часть дел самостоятельно, не будучи уверенным, что его подчиненные смогут своевременно и правильно решать многочисленные армейские проблемы. На этой почве, очевидно, и возникали небольшие трения Алексеева с Деникиным. Правда, со стороны могло снова показаться, что внутри руководства армии возникают конфликты, подобные тем, которые были между Алексеевым и Корниловым, в начале формирования армии. Армейские интриганы не без удовольствия следили за любыми спорами и разногласиями, распространяли слухи. С сожалением заметил это и посетивший Ставку в августе генерал Келлер. В беседе с полковником Штейфоном он заметил, что отношения между Алексеевым и Деникиным, как ему кажется, «натянутые», между Донской и Добровольческой армиями — «ненормальные», «в организационных вопросах преобладает импровизация», «штаб армии работает в атмосфере политических интриг», «нет ярких лозунгов… неопределенность, недоговоренность»{143}.
К концу лета 1918 г. идея создания гражданского управления, подчиненного военной власти и вместе с тем имеющего относительную самостоятельность в разработке и принятии политических, экономических и социальных решений, воплотилась в создании Особого совещания. 18 августа 1918 г. (ровно через три года после принятия должности Начальника штаба Верховного Главнокомандующего) формально утвердился статус самого Алексеева. Он стал Председателем Особого совещания и Верховным руководителем Добровольческой армии (последняя должность, созданная, по существу, исключительно для него одного). Были напечатаны соответствующие бланки, сделана печать. Приказ № 1 Верховного руководителя вводил также должность «Помощника Верховного Руководителя», которая была доверена генералу от кавалерии А.М. Драгомирову. Последний фактически начал вести работу Особого совещания, «ввиду болезненного состояния» самого Алексеева. К этому времени Добровольческая армия уже имела «государственную территорию» (в виде отвоеванных у большевиков Ставропольской и Черноморской губерний) и достаточно определенный политический статус.
Потребность в решении многочисленных проблем гражданского управления ставила на повестку дня более четкое разделение военной и гражданской власти. Алексеев, по словам Деникина, «сошел уже со своей категорической точки зрения на диктатуру, как на единственно приемлемую».
В осуществлении «последнего дела своей жизни», в 1917— 1918 гг., Михаил Васильевич настойчиво строил своего рода «скелет» армии и власти — «каркас», который в обозримом будущем должен был бы «обрасти» плотью и кровью, стать зданием новой, Белой России. Причем армия и власть здесь не разделялись, а создавались одновременно. В этом заключалась специфика белого Юга России, по сравнению с другими регионами российского Белого движения. Здесь военный элемент доминировал изначально и, поскольку Алексеев ориентировался на уже знакомые и близкие ему формы военного управления (еще со времени начала Второй Отечественной войны), то им была создана основа оперативного аппарата, ориентированного па работу опытных, профессиональных военных и не менее опытных, компетентных политиков. При этом однозначно «правая» или «левая» их ориентация не имела первенствующего значения, «последнее слово» в принятии политических решений оставалось за военными. Элементы этой военно-политической модели формировались еще в Ростове и Новочеркасске на рубеже 1917—1918 гг. (Гражданский совет, «триумвират» и др.), а летом 1918 г. получили развитие в Екатеринодаре. Но признаки этой модели были обозначены еще в 1916 г., во время инициируемых Алексеевым попыток введения должности Верховного министра государственной обороны. Государь Император не решился поддержать проект Алексеева, а в 1917 г., во время «взлета» свободы и демократии, об усилении диктаторских элементов в управлении и речи быть не могло. Теперь же Алексееву никто не мог «помешать» в осуществлении подобной модели. Более того, среди военных и многих политиков она находила понимание и поддержку. Проблема, казалось бы, заключалась только в личностях, в подборе тех самых «компетентных и опытных» кадров, а также в необходимости преодолеть нередкие при подобном порядке управления взаимные упреки, подозрения в честолюбии и интригах.
Благодаря самоотверженной работе Алексеева модель власти хорошо себя проявляла во время первых походов. И после них, в 1919 г., аппарат управления продолжал работать. Но с расширением территории белого Юга, с ростом надежд на осуществление «всероссийской власти», с неизбежным усложнением работы как центрального, так и местных звеньев все острее чувствовалась нехватка тех самых профессиональных кадров, бюрократов, в хорошем смысле слова, честных, опытных, авторитетных. Как в свое время в Ставке бытовала шутка о том, что для эффективной работы «нам не хватает трех Михаил Васильевичей», так и во время Гражданской войны ощущался недостаток нужных кадров для белой власти.
Проблема заключалась еще и в том, что созданный Алексеевым «каркас» изначально не включал в себя в качестве обязательных элементов представительные структуры, местное самоуправление. Однако за период после февраля 1917 г. эти структуры в значительной степени усилили свое влияние, их уже нельзя было игнорировать. В административной модели белого Юга был недостаточен и контакт с населением. Отчасти поэтому в конце 1919 г., в условиях неудачи «похода на Москву», все чаще, все сильнее стали звучать голоса тех, кто выступал за отказ от «дискредитировавшей» себя идеи «военной диктатуры». Это привело в скором будущем к смене политического курса на белом Юге, к формированию коалиционной на основе соглашения с казачеством Южнорусской власти, а затем — к провозглашению «нового курса» Правительством Юга России во главе с генералом П.Н. Врангелем и А.В. Кривошеиным; основой политической модели, создаваемой этим правительством, стало земство. Земская и земельная реформы, проводимые «сверху» при поддержке «снизу», считались наиболее перспективными для новой социальной опоры Белого движения — крестьян-собственников.
Но пока на белом Юге преобладала вера в скорое и неизбежное военное «сокрушение большевизма», а «демократизация» периода Временного правительства не вызывала никаких симпатий, о какой-либо иной модели власти предпочитали не говорить. Нужна была оперативная, налаженная «по-военному» работа фронта и тыла и сложившаяся трудами Алексеева и Корнилова система управления, освященная их незыблемым авторитетом «основателей Белого дела», признанная оптимальной.
Поэтому, следуя вышеперечисленным военно-политическим приоритетам, обозначенным Алексеевым, Особое совещание, хотя и напоминало внешне правительство, но создавалось отнюдь не как структура, обладавшая самостоятельностью в области исполнительной власти, а как совещательный орган. В какой-то степени (хотя об этом и не говорилось официально) Особое совещание призвано было «разгрузить» тот военно-политический «багаж», который нес один Михаил Васильевич, и «заменить» его в случае уже очевидной физической невозможности решать «все и вся» в одиночку. Как отмечал глава Отдела пропаганды К.Н. Соколов, «живой пример скромности и трудолюбия генерал Алексеев долго выполнял свою огромную работу единолично, при содействии своего адъютанта». Полномочия Совещания определяло утвержденное 9 сентября 1918 г. «Временное Положение об управлении губерниями и областями, занимаемыми войсками Добровольческой армии» («экспромт», по оценке Соколова). Совещание создавалось «для облегчения работы Главнокомандующего в сфере гражданского управления и для составления необходимых распоряжений и законодательных актов».
Соколов писал, что «Председателем Особого совещания Положение поименно назначало Верховным Руководителем Добровольческой армии генерала Алексеева, а его заместителями в порядке постепенности: командующего Армией генерала Деникина, Помощника Верховного Руководителя генерала Драгомирова и Помощника Командующего Армией генерала Лукомского».
Считалось, что «авторство» в создании Совещания принадлежало Шульгину, составившему общий план его работы. Предполагались: рассмотрение «законопроектов по всем отраслям государственного устройства», «разработка всех вопросов, связанных с восстановлением органов государственного управления и самоуправления в местностях, на которые распространяется власть и влияние Добровольческой армии», а также «установление тесной связи со всеми выдающимися деятелями но всем отраслям государственного управления». Основное направление внешнеполитического курса Особого совещания определялось завершавшейся войной в Европе и включало «организацию сношений с представителями Держав Согласия, бывших в союзе с нами, и выработку планов совместных действий в борьбе против коалиций Центральных Держав. Первоначально Особое совещание включало в себя отделы финансов, торговли и промышленности, иностранных дел, путей сообщения и юстиции.
Образцом для Совещания 1918 года стали действовавшие в 1915—1917 гг. Особые совещания для обсуждения и объединения мероприятий но обороне, специальные Совещания по продовольствию, по топливу, по перевозкам и др. Подчиненные не-посредственно Императору, это были координирующие органы, призванные объединить деятельность отдельных министерств и взаимодействовать с представителями торгово-промышленной, финансовой и политической элит (в работе Совещаний принимали участие представители Государственного совета и Государственной думы, в том числе и сам Шульгин). Схожий статус предусматривался и для белого Юга (структура, сочетавшая управленческие и консультативные функции). Любое ведомственное решение требовало или согласования с председателем, или обсуждения на одном из заседаний Совещания.
Получил новый статус и Политический отдел при генерале Алексееве. Теперь, ставший Военно-политическим, отдел занимался сбором информации из различных регионов Юга России, из Белоруссии, Бессарабии, Закавказья, Закаспийской области, из Сибири (эти регионы считались на белом Юге «составными частями России» и, естественно, не входили в сферу делопроизводства по Управлению иностранных дел). Отдел стал центром по сбору политической информации, а не простым техническим аппаратом при Совещании. Составлявшиеся регулярно сводки Политотдела позволяли координировать работу антисоветского подполья, расширять контакты с различными антибольшевистскими центрами. Позднее, уже после смерти Алексеева, приказом Деникина от 8 октября 1918 г. Политотдел был преобразован в Политическую канцелярию Особого совещания.
Установив порядок работы Особого совещания, Алексеев не успел приступить к непосредственному руководству новой структурой. Работу Совещания вел, как отмечалось выше, генерал Драгомиров, а с 8 октября 1918 г. он вступил в должность его председателя формально. Заседания Совещания первоначально проходили в его квартире в Екатеринодаре, окончательное же оформление управлений Совещания приходится на начало 1919 г., и в будущей истории южнорусского Белого движения оно занимало все более и более значимое положение. Трубецкой отмечал в своих воспоминаниях, что, будучи в Екатеринодаре в конце августа, он встречался с Алексеевым, который «произвел тяжелое впечатление своим болезненным видом». «Надолго его не хватит, — писал князь, — и, конечно, фактически он не в состоянии быть диктатором. Его помощником и безотлучно на всех приемах присутствует A.M. Драгомиров, свежий, крепкий человек. По убеждениям — монархист, шульгинского толка. С этой точки зрения, хорошо, что ему придется подпирать Алексеева, с которым он в самых лучших отношениях, а впоследствии, быть может, заменит его…»{144}
В1917 г., в смутные ноябрьские дни большевистского переворота и зарождения Алексеевской организации, миновал 60-летний юбилей Михаила Васильевича. Начинался седьмой десяток жизни, который вряд ли можно было считать старческим возрастом. Но, очевидно, не простыми временными рамками следовало оценивать физическое и душевное состояние этого человека. Называя формирование Добровольческой армии «последним делом» своей жизни, Алексеев, конечно, осознавал краткость отпущенного ему свыше времени, незначительность оставшихся у него сил и возможностей. И от этого каждый прожитый день, каждая проведенная боевая операция, политическая, финансовая удача или неудача воспринимались особенно остро. Алексеев, видимо, торопился успеть, сделать все от него зависящее, чтобы укрепить, усилить основание возрождающейся армии и государства. И можно, наверное, отметить определенную противоречивость многих его поступков и решений. Со стороны могло даже показаться, что отличительные черты его характера — слабоволие, непоследовательность, стремление уступить, малодушие, ограниченность мысли и чувства. Да, в его биографии можно было бы найти немало проявлений подобного несоответствия желаемого и действительного.