3. «Перевод в строй»: командование 13-м армейским корпусом, жизнь в Смоленске

3. «Перевод в строй»: командование 13-м армейским корпусом, жизнь в Смоленске

Период 1908—1913 гг. не являлся для Михаила Васильевича безоблачным в служебном отношении и в карьерном росте. В 1911 г. он был награжден орденом Святого Владимира 2-й степени. Но отношения с военным министром Сухомлиновым — после критики Алексеевым первоначального плана войны — осложнились. Военный министр подозревал его в предвзятости, в интригах, которые вели против министерской политики сторонники Великого князя Николая Николаевича. Хотя, очевидно, оснований для подобных подозрений не было, а сам Алексеев, в силу своего характера и весьма слабого представления о перипетиях жизни санкт-петербургского высшего света, никак не годился на роль придворного интригана, тем не менее перевод генерала из ГУ ГШ в округ многими современниками оценивался как некое «понижение по службе».

Еще более заметным «понижением» считался перевод Алексеева в июле 1912 г., в разгар корректировки стратегических планов предстоящей войны, с должности начальника штаба Киевского округа в Смоленск, на должность командующего 13-м армейским корпусом, входившим в состав Московского военного округа. Конечно, «переход в строй» дал возможность Алексееву почувствовать перемены, происходившие не в высших военных сферах, а в среде офицеров и солдат, но, с точки зрения эффективности использования его штабного опыта и стратегического таланта, это перемещение вряд ли можно считать положительным. Предложения, исходившие из самых различных кругов, о назначении генерала на должность начальника Генерального штаба, отвергались военным министром но причине «незнания языков», без чего, якобы совершенно невозможно было «общаться с союзниками» (генерал хорошо читал по-французски и по-немецки, но разговорная практика у него была небольшая). В упрек ставились также «чрезмерное увлечение» штабной работой и недостаток «строевого ценза», хотя «армейскую лямку» Михаил Васильевич «тянул» беспрекословно и до, и после Академии. Как отмечал Кирилин, «указывали… что Алексеев не прошел практики командира полка и начальника дивизии, а ротой командовал лишь год». И, уже без участия генерала, стратегические и оперативные планы на 1914 г. были определены с учетом установок ГУГШ, ориентированных как на удары по Австро-Венгрии, так и на наступательные действия в Восточной Пруссии.

В этой ситуации проявилась еще одна показательная черта характера Алексеева, усилившаяся с годами и не вполне понятная для многих. Вместо ожидаемых твердости и категоричности в отстаивании своих взглядов он проявлял порой неожиданную и пассивную уступчивость. Информируя о той или иной проблеме, отмечая возможные негативные последствия в случае неправильного или несвоевременного се решения, он не настаивал на очевидной правильности своего варианта. Понимая, в частности, что изменить стратегические планы Военного министерства и ГУГШ ему полностью не удастся, Алексеев готов был скорректировать собственные предложения в отношении развертывания сил против Австро-Венгрии. Когда же в конце концов и от них отказались, не пошел на конфликт с «вышестоящими» и примирился с произошедшим.

Психологически Михаилу Васильевичу было свойственно стремление избежать столкновения, тем более если возникала ситуация, в которой ему — по его должности и «бюрократическому весу» в системе военного управления — заведомо пришлось бы уступать вышестоящим министерским чиновникам. Красноречиво об этом свидетельствуют строки его переписки с сыном, поступившим осенью 1910 г. в Николаевское кавалерийское училище и вышедшим, после его окончания, в Лейб-Гвардии Уланский Его Величества полк: «В жизни тебе придется сталкиваться с очень тяжелыми по своему характеру и взглядам начальниками… Моя служба часто ставила меня лицом к лицу с такими начальниками; без служебной выдержки и спокойствия, не поступаясь своим достоинством, меня давно бы уже не было в армии… Немыслимо требовать, чтобы все начальники были всегда спокойны, справедливы, вежливы, идеальны. Тогда некому было бы служить. Если бы от неидеальных начальников все подчиненные уходили бы в отставку, отчислялись бы… то пришлось бы распустить армию… Мы служим во имя более высоких интересов. И во имя их нужно мириться и уметь тактично переживать и смягчать те неприятности и шероховатости, без которых немыслима, уверяю тебя, служба».

Явственны здесь и отличительное для христианской этики смирение, и терпимость к своим противникам, а правила поведения православного христианина Михаил Васильевич старался во всем соблюдать. Впоследствии эти качества ярко проявятся во время революционных событий февраля—марта 1917 г. И это несмотря на то, что в трусости Алексеева нельзя было упрекнуть.

Принципиальное отношение к военной службе также отмечалось генералом в переписке с сыном. Не считая зазорным наставлять Николая в соблюдении правил грамматики русского языка, он настоятельно подчеркивал важность получения общих разносторонних знаний и требовал прилежания в работе: «…помни, что жить тебе самому придется; Родине нужен человек знающий, подготовленный; неуков и неудачников у нее много; им и теперь нет места, а в будущем — тем более. Нужно решать теперь же и сейчас же — работать и работать… Главное, чего нам недостает, — знаний, науки, желания хватать на лету работу мысли тех, кто знает военное дело». Главное, в чем твердо уверен генерал и в чем он убеждает сына, — это служение Родине, России, служение настоящее, а не показное стремление «сделать карьеру», выгодно «поймать момент»: «Куда бы ты ни вышел, служить, конечно, нужно не за страх, а за совесть. Нужно это, прежде всего, во имя честности, во имя любви к нашей дорогой России, у которой так много врагов и не так много людей, желающих и могущих работать для славы и благополучия ее. Нужно это делать и потому, что наша с тобой жизнь обеспечивается тем, что даст нам та же Родина. Глубоко верю в то, что в этом отношении у меня с тобой взгляды совершенно одинаковы; своим примером, без слов и поучений, я говорил и показывал, как и чем мы можем платить наш долг Родине».

Объясняя сыну важность его службы в Лейб-Гвардии Уланском полку, отец отмечал не полученные в результате этого «гвардейские привилегии», а возможность быть в числе воинских частей, готовых первыми принять удары немецкого наступления (гвардейские уланы Его Величества были расквартированы в пограничном Варшавском военном округе): «Уланский полк стоит близко к границе, в передовом округе, и я ручаюсь тебе, что на третий день по объявлении войны он уже будет иметь удовольствие и честь померяться силами с германскими кавалеристами… я не напичкан одним стремлением обеспечить тебе преимущества. Я думаю и о пользе, которую ты можешь и обязан приносить; памятую и о том, что в случае войны ты не должен сидеть за печью»^{19}.

Штабные управления 13-го армейского корпуса располагались в Смоленске. Здесь же были расположены полки 1-й пехотной дивизии — одни из самых «древних» полков Российской армии. В се состав входили — 1-й пехотный Невский генерал-фельдмаршала графа Ласси (ныне Е.В. Короля Эллинов) полк, 2-й пехотный Софийский Императора Александра III полк, 3-й пехотный Нарвский генерал-фельдмаршала князя Михаила Голицына полк и 4-й пехотный Копорский генерала графа Коновницына (ныне Е.В. Короля Саксонского) полк. Эти воинские части вели свою историю еще от Петра Великого, и командование ими могло считаться весьма почетным поручением.

Но с точки зрения боевой готовности, вопросов организации, управления корпусом, дисциплины солдат и офицеров — многое требовалось улучшить, Части были «разбросаны» по Смоленской и соседним губерниям. Тогда как штаб корпуса и части 1-й пехотной дивизии сосредоточивалась в Смоленске (2-й, 3-й и 4-й пехотные полки, 13-й саперный батальон) и Рославле (1-й пехотный полк), полки другой дивизии — 36-й — были дислоцированы в Орле (141-й пехотный Можайский и 142-й пехотный Звенигородский) и в Брянске (143-й пехотный Дорогобужский и 144-й пехотный Каширский, а также 5-й тяжелый артиллерийский дивизион). 13-й мортирный артиллерийский дивизион стоял в Гжатске. Трудности разъездов по частям корпуса усугублялись отсутствием хороших дорог и связи. Но, несмотря на эти трудности, Алексеев стремился как можно чаще посещать места дислокации подчиненных ему частей, следить за их состоянием.

Вступление Алексеева в должность командира 13-го армейского корпуса и прибытие в Смоленск совпало с торжественной годовщиной победы в Отечественной войне. Отдельные подразделения от корпуса принимали участие в праздничном параде на Бородинском поле. И здесь произошел показательный инцидент, имевший для Алексеева далеко не однозначные последствия в его будущей карьере. Во время Высочайшего смотра из строя, в нарушение всех норм уставной дисциплины, вышел солдат 2-го Софийского полка с личным прошением к императору. По воспоминаниям генерала Борисова, «наши власти не сумели использовать доверчивое отношение солдата к Царю, как это сделал бы Наполеон, а отнеслись бездушно, формально обрисовали как признак упадка дисциплины в корпусе». Командира, как «ответственного за подчиненных», обвиняли в неумении обучать солдат элементарным правилам военной субординации, и ему был объявлен первый, и единственный за всю его служебную биографию, выговор^{20}. Справедливости ради нужно отметить, что Алексеев принял командование корпусом 12 июля 1912 г., накануне «бородинского эпизода», и, при всем своем желании, просто не успел бы «поднять дисциплину». Все разрешилось благополучно, солдат был оправдан и с полка уже в следующем, 1913 г., были сняты взыскания, связанные с «бородинским эпизодом», но интрига против генерала в высших военных «сферах» продолжалась.

Несмотря на надуманные обвинения в игнорировании «уставных порядков», Алексеев и на новой должности основное внимание уделял не разъяснению тонкостей «строевой подготовки», а, вполне в своем духе, считал главным тактическую практику, «боевую подготовку». Как отмечал позднее в своем дневнике военный переводчик и цензор М.К. Лемке, работавший во время войны в Ставке, в Могилеве, эти качества проявлялись у Алексеева еще во время службы в Киевском военном округе, в 1911 г. «В год смерти Столыпина Государю хотели показать маневры под Киевом. Командующий войсками Киевского военного округа Н.И. Иванов и бывший у него начальником штаба (1908—1912 гг.) Алексеев выбрали место в 40 верстах от города. Приехал Сухомлинов, основательно занялся вопросами о парадах и торжествах и потом поинтересовался все-таки районом маневров. Узнав, что это так далеко, военный министр возражал и предложил Иванову ограничиться наступлением на Киев, начав его с 5—6 верст. Иванов, поддержанный Алексеевым, тут же заявил министру: “Ваше Высокопревосходительство, пока я командую войсками округа, я не допущу спектаклей вместо маневров”. И сделано было по его настоянию и выработанной Алексеевым программе».

Столь ревностное отношение к боевой подготовке сохранял Михаил Васильевич и во время службы в Смоленске. «Как командир корпуса, — писал Лемке, — Алексеев вел себя также необычно; например, за два года командования корпусом он ни разу не пропустил мимо себя войск церемониальным маршем, боясь, что иначе на подготовку этой театральной стороны дела будет отрываться время боевого обучения. Приезжая в полки, Алексеев никогда не прерывал текущих занятий и смотрел то, что делалось до него по имевшемуся в полку расписанию занятий».

По воспоминаниям Кирилина, Алексеев «постоянно присутствовал при всех полевых занятиях, причем всегда и везде требовал проявления личной инициативы от начальников, до взводного командира включительно, никогда не высказывал своего неудовольствия при неудачном проявлении личной инициативы, а только, подробно указав на эти недостатки, говорил: “раз — плохо, другой раз — лучше, а там пойдет хорошо, надо только будет постоянно работать в этом направлении”». Особое внимание генерал уделял тактике решительных действий, введению в «дело» всех сил подразделения при минимальных резервах.

«Демократический стиль» командования проявлялся у Алексеева и на новой должности. Алексееву вполне удалось подготовить корпус, хотя и не пользовавшийся у командования Московского округа хорошей репутацией, к предстоящей войне. Во время Восточно-Прусской операции в августе—сентябре 1914 г. полки 13-го военного министерства военного министерства военного министерства военного министерства корпуса, правда, уже под другим командованием, стойко сражались против превосходящих сил немцев и понесли большие потери убитыми, ранеными и пленными.

Конечно, полностью отказаться от «парадности» в крупном губернском городе было невозможно. Общественная жизнь в Смоленске в 1912 г. была связана с открывавшимися монументами и знаками в честь весьма значимых для города событий столетней давности. Да и сам Михаил Васильевич, как уроженец Смоленщины, не мог не поддерживать своих земляков в стремлении увековечить память о героическом сопротивлении нашествию «двунадесяти языков». От Смоленска на Бородинское поле прошел многочисленный крестный ход с чудотворной иконой Смоленской Божьей Матери Одигитрии. Как известно, эта икона покровительствовала русскому воинству при Бородине. А 31 августа город посетил Николай II, открывший новый городской бульвар. В начале месяца был торжественно открыт памятник Софийскому полку — на братской могиле защитников Смоленска у Королевского бастиона. При открытии памятника присутствовал Михаил Васильевич. На гранях обелиска размещались доски, повествующие о том, что «4 и 5 августа (1812 г. — В.Ц.) под стенами Смоленска Софийский пехотный полк геройски отбивал атаки Великой армии Наполеона… Памятник сооружен в 1912 году солдатами Софийского полка в память о геройских подвигах своих предков. Автор проекта — рядовой 7-й роты Софийского полка смолянин Борис Цаненко».

Михаил Васильевич оказался причастен к открытию еще одного памятника мужеству и доблести защитников Смоленска. В начале 1911 г. городская дума приняла решение — «устроить бульвар возле крепостной стены… и назвать этот бульвар и сооружаемое здесь здание начального городского училища “Бульваром и начальным городским училищем в память 1812 года”». Бульвар был торжественно открыт Государем Императором, а еще 6 августа здесь прошла закладка памятника героям войны 1812 г. Этому предшествовал конкурс проектов, проводившийся под контролем специально созданной отборочной Комиссии, которую возглавлял Алексеев. На конкурс было представлено 30 проектов. После рассмотрения каждого из них Комиссия отдала предпочтение проекту подполковника Н.С. Шуцмана. В соответствии с ним, предполагалось возведение памятника в форме каменной скалы, на вершину которой поднимался воин в римских доспехах, символизировавший европейскую армию Наполеона. На вершине скалы находилось гнездо, которое защищали два орла. Они служили символами первой и второй русских армий — М.Б. Барклая де Толли и П.И. Багратиона, соединившихся под Смоленском в августе 1812 г. и впервые задержавших продвижение Наполеона по России. У основания памятника крепились бронзовая карта боев с текстом: «Благодарная Россия героям 1812 года» и фамилии генералов, участников Смоленского сражения: «Барклай де Толли, Багратион, Неверовский, Раевский, Дохтуров». С другой стороны размещались бронзовые венки, в центре которых располагались двуглавый орел и герб Смоленска.

Памятник Шуцмана, утвержденный Алексеевым и переданный городскому самоуправлению, стал не только украшением города, но и своеобразным символом единения городской администрации, местной общественности и военных. Как и сто лет назад, подобное единство должно было продемонстрировать готовность противостоять любой внешней угрозе, что звучало достаточно актуально в период «думской монархии». Его торжественное открытие состоялось 10 сентября 1913 г. В акте об открытии указывалось, что памятник создан «По Высочайшему повелению, в воспоминание незабвенных событий 1812 года, на средства, ассигнованные через Государственную думу, и на частные пожертвования г. Смоленска, смоленского дворянства, смоленского земства, С.Н. и Е.Ф. Пастуховых, в Смоленске воздвигнут памятник но проекту инженера-подполковника Шуцмана». Документ подписывался всеми официальными лицами и самим автором проекта.

В августе 1912 г. Алексеев снова стал свидетелем открытия еще одного памятника. Новый учебный год начался в Городском народном училище, расположенном на открытом Государем Императором бульваре, а вход на бульвар украшал бюст командующего русской армией фельдмаршала князя МИ. Кутузова-Смоленского. Здание Городского народного училища было спроектировано архитектором Н.В. Занутряевым в популярном тогда «патриотическом» неорусском стиле. Интересно, что здание училища как бы «заполняло» собой крепостные укрепления древнего Смоленска, часть которых была разрушена отступающими французскими войсками. Бюст Кутузова-Смоленского был создан скульптором М.И. Страховской и сооружался на пожертвования городской казны и жителей Смоленской губернии. Надпись на постаменте бюста гласила: «Михаилу Илларионовичу Кутузову, князю Смоленскому, 1912 г.».^{21}

Михаил Васильевич служил в Смоленске до лета 1914 г. В этом городе прошли последние мирные годы его жизни. В ноябре 1912 г. ему исполнилось пятьдесят пять лет. Для военной биографии это уже довольно много. За плечами оставались две кампании, ранения, награды, преподавательская и научная работа. Наверное, можно было бы сказать, что большая часть жизни прожита достойно и заслуженно, и впереди уже не будет никаких серьезных перемен и потрясений. Но реальность оказалась иной. Самые напряженные, самые важные в его биографии годы были еще впереди. Российская империя входила в эпоху «войн и революций»…